Роман Арбитман

Служили два товарища: Сборник

С гениями, героями и святыми мемуаристам обходиться проще всего, поскольку метод рассказа о таких почти уже сверхлюдях отполирован веками: вся их жизнь, конечно, есть борьба; вся их стезя (от колыбели до могилы) утыкана сплошными терниями; все их победы, само собой, возникают не “благодаря”, но “вопреки”; все их враги, естественно, вставляют палки в колеса и посыпают песочек в буксу. Однако храбрый паровоз вперед летит, прямо в грядущее бессмертие, — на Чистом Сливочном и на Одном Крыле. При этом маршрут святого (героя, гения) изначально обозначен, продуман распорядок действий, неотвратим конец пути, а в конце дороги той — плаха с топорами, а после смерти героя (гения, святого) — слезы раскаяния современников, жалкий лепет оправданья врагов и два памятника, сперва нерукотворный, потом рукотворный. Заранее заданная несоизмеримость масштабов воспоминателей и воспоминаемых, взгляд от подножия пьедестала монумента на его сверкающую вершину неизбежно превращают жанр таких мемуаров в жанр жития — чтения душеполезного, но уж больно предсказуемого и скучного...

К счастью для читателя, оба главных персонажа только что выпущенного однотомника воспоминаний (составитель — Зоя Осипова), кинодраматурги-соавторы Юлий Дунский и Валерий Фрид, в агиографический жанр решительно не вписываются. Подтверждение тому — тексты более трех десятков авторов, вошедшие в сборник.

Прежде всего, Дунский и Фрид — НЕ гении. Да, сценаристы полудюжины замечательных и десятка просто хороших картин (“Гори, гори, моя звезда”, “Служили два товарища”, “Старая, старая сказка”, “Экипаж” и др.) — но и штук пятнадцати картин нормально-проходных, не более того. Крепкие профессионалы, из числа тех, на ком держалось советское кино, однако вовсе не Великие Титаны Духа: любой, кто подъехал бы к Дунскому—Фриду с подобными высокопарностями, получил бы в ответ недоуменно-неприязненный взгляд. А то и крепкое матерное словцо (жизненные перипетии сделали друзей-соавторов большими знатоками лагерного мата). Знание предмета, психологизм, точность диалогов, типажность плюс реалистическая, без выкрутасов, манера повествования — из этих простых составляющих и складывались их лучшие сценарии. Оба гордились тем, что не пишут “в стол”. “Не только в разговорах, но и в работе они подчеркивали: они выполняют “социальный заказ”, делают “верняк”, они не “властители дум”, а ремесленники, не “сеют разумное, доброе, вечное”, а служат, как могут, своему несимпатичному хозяину, по возможности сохраняя простую человеческую порядочность” (из воспоминаний прозаика Арнольда Каштанова).

НЕ герои. Да, каждый из соавторов отмотал по полной “десятку” лагерей — по обвинению в заговоре с целью покушения на Сталина, — однако пребывание в зоне Дунский и Фрид никогда не считали доказательством какой-то особой своей доблести или стойкости, а только фактом личной биографии, даже небесполезным для творчества (именно на поселении в Инте родился замысел их первого реализованного сценария “Случай на шахте восемь”, именно своему зэковскому десятилетию посвятил Фрид веселую книгу “58 1/2. Записки лагерного придурка”). Оба могли отказаться от идеи “хлебного” апологетического сценария о промышленниках Демидовых, если, изучив материал, драматурги вдруг понимали, что стародавние демидовские рабочие поселения на Урале ничем не лучше сталинского ГУЛАГа. Притом из-под пера соавторов могли выйти вполне официозные “Офицеры” — и поныне любимый фильм Минобороны. Маленький щуплый Дунский мог, например, броситься с голыми руками на звероподобного урку и отметелить его, а много позже — демонстративно выйти из зала, когда их коллега с трибуны поносил Солженицына. Однако и тот, и другой соавторы довольно прохладно относились к диссидентам и принципиально не подписывали никаких коллективных писем.

НЕ святые. Из воспоминаний, опубликованных в книге “Служили два товарища”, явствует, что ни Дунскому, ни Фриду ничто человеческое не было чуждо: первый был страстным коллекционером старинного оружия, второй был необычайно влюбчив и до конца своих дней не мог для себя решить, какая из его жен — “более любимая”. Быть может, их творческий тандем потому и оказался таким плодотворным и долговечным, что жизнь свела двух небезгрешных, талантливых и непохожих людей. “Меня сразу поразило несоответствие двух уже знаменитых ровесников, — пишет известный мультипликатор Гарри Бардин. — Юлий Теодорович — мудрый ребе, а Валерий Семенович — веселый грешник. Причем, Юлий снисходительно смотрел на шалости Валерия, а Валерий смотрел на Юлия чуть-чуть снизу вверх”. “Это был человек принципов, — вспоминает о Дунском режиссер Владимир Меньшов, — и потому в их совместном отношении к жизни, к людям, к конкретным ситуациям определяющей становилась его позиция. Валерик был гибче, артистичнее, а потому более приспособляемым”. Судя по всему, в их творческом союзе не было явно “ведущего” и явно “ведомого”: Фрид уверял всех, что все лучшее в сценарии — заслуга его соавтора; Дунский примерно то же самое говорил о Фриде. Впрочем, тайна любого успешного авторского тандема и обязана быть скрытой от посторонних глаз: без некоторой доли мистики ничего не сложится...

Кстати, в жизни Дунского и Фрида было и впрямь несколько моментов почти мистических. Казалось, их тянуло друг к другу — и к кинематографу — с раннего детства. Оба учились в одной школе, в параллельных классах, в седьмом познакомились однажды на переменке и уже на следующий день написали свой первый сценарий, пародию на “Детей капитана Гранта”. Оба оказались негодными к армии по зрению и, будучи комиссованы, поступили в единственный вуз, где экзамены к тому моменту еще не начались, — во ВГИК. Оба были репрессированы в один год и, хотя конец срока отбывали в разных зонах, были выпущены одновременно день в день... По законам житийного жанра, Дунскому и Фриду полагалось и умереть в один день. Однако персонажи вновь не вписались в классическую схему. Дунский, мучимый тяжелейшей астмой (наследие лагеря), покончил с собой в 1982 году. Застрелился. “Молодец!” — первое, что сказал Фрид, узнав о страшной новости. Сам он пережил своего соавтора на целых шестнадцать лет, преподавал, пестовал молодое поколение кинодраматургов, написал мемуары... Но за все эти оставшиеся шестнадцать лет к собственно сценарной работе он обращался всего трижды. И все три раза неудачно. Половинка творческого дуэта “Дунский-и-Фрид” отдельно существовать не могла.