Елена Холмогорова

Предмет первой необходимости

Предмет первой необходимости

"Говорят, писательство о писательстве заезжено. Что правда, то правда: писатель — персонаж ничем не лучше других персонажей. Но о другом: текст должен быть о себе самом", — заявляет свое кредо Игорь Померанцев. Это подтверждается первым же рассказом, названным демонстративно, вызывающе литературно — "Перечитывая Фолкнера" и столь же демонстративно, хотя, может быть, и неосознанно, распадающемся на "литературу и жизнь", причем литература в этом рассказе сильнее жизни. Тут феномен талантливого ученика: своя проза еще робка, еще держится за могучие конструкции чужого стиля, так что читать мысли молодого русского писателя о Фолкнере гораздо интереснее, чем перемежающиеся с ними вольные или невольные подражания. В ученических размышлениях больше зрелости и жизни, чем в жизненном опыте. "Разве уйдешь от Фолкнера? Вы можете вот так, одним предложением описать повторяющуюся изо дня в день спешку опаздывающих: "...the same fighting the same heaving coat=sleeves..." (все та же ловля рукавов пиджачных на лету)?" И по всему рассказу рассыпаны такие внезапные и порой блистательные экспресс-анализы стиля великого американца, когда глаз падает на фразу, очаровывается ею, а дальше идет проба слова, интонации на язык, на цвет, на запах и все глубже, глубже... А кстати вспомнившаяся строка-другая из Пастернака погружает в стихию, вообще дна не имеющую.

Рассуждения И. Померанцева о Фолкнере к литературоведению не имеют решительно никакого отношения. Это художественная проза, писанная влюбленным учеником, из каждого звука чужого текста извлекающим опыт быстротекущей — нет, сначала не жизни — литературы.

А жизнь медленно и постепенно вырабатывала свой язык, свой ритм в сознании, уже прошедшем могучую школу и невольно подвергшемся социалистической санобработке. Лукавая советска критика ловко подменила понятия: "литературность" стала именоватьс бранным словом "литературщина", а уличенный в этом прегрешении, как последним штрихом на судебном приговоре, был добиваем печатью "вторичность". И надо было захлопнуть за собой двери Родины, чтобы отвоевать право в свое удовольствие подражать Фолкнеру и Пастернаку и вслух декларировать: "Любое слово не литературное, не о литературе кажется уже манерным, какой-то литературщиной... Хочешь рассказать о любовном свидании — подумай о тире и точках." В цикле "Альбы и серенады" — почти все о здешней, еще советской жизни, но без обличений, без пылких гражданских страстей, которые обычно вываливают на головы читателей неофиты эмиграции. Без личных обид и оскорбленного самолюбия. Это просто свободная проза. Хочу — пишу без знаков препинания, хочу — закатаю рассказ на двадцать пять страниц плотного набора без названи (звездочки — как в безымянных стихах) и все в один абзац.

Художественное своеволие везде обходится недешево. "Чемпиона школы по столицам" Иосипа — одного из сквозных героев книги — грозят уволить с радиостанции ни много ни мало за слишком хорошую работу ("Последние известия"), тогда как истинное удовольствие он получает, по существу, от должностного проступка — колоссальных политических потрясений, вызванных его невольной оговоркой. Даже не от собственно потрясений — от поэзии ошибки. А поэт из рассказа "Между пытками" потому и не поэт, что делает лиру предметом политических спекуляций. Рассказ этот — зла пародия на соцреализм навыворот, сюжет его — режиссерская разработка провокаторского поведения стихотворца, смешавшего долг художника с гражданской суетой. Коль взялся за перо, вовсе не должен рваться в гражданины, а вот поэтом быть обязан.

"Баскская собака" — самая крупна вещь в книге и, пожалуй, наиболее зрелая. Здесь песнь искусству винодели перемежается с тонкими суждениями о шедеврах испанской живописи, а острые и свежие этнографические наблюдения с легкими вспышками воспоминаний то о забайкальском детстве, то об украинском отрочестве и юности. Когда же мы читаем репортажи, которые по телефону передает в редакцию Гена Люстрин, явственно слышим знакомый голос комментатора радио "Свобода" Игоря Померанцева.

Трудно сказать коротко, о чем эта книга. Может быть, для каждого — о своем. Для меня — о знаке равенства между жизнью и литературой. Автор ставит их в один ряд, они однородные члены предложения и пишутся через запятую: "Как начать этот отрезок моей прозы, моей поэзии, моей жизни?.. А что если так: Воскресенье, конец марта; утром из зеркала на меня посмотрел небритый старый-старый молодой писатель. Он открыл окна, и на улице стало теплее".

Жизнь наизнанку. Здесь нет никакой рисовки, никакой выспренности. Простая констатация факта: по-житейски окна в марте открывают, чтобы в комнате стало прохладнее, а человек, живущий словом, может позволить себе роскошь немного обогреть улицу.

Игорь Померанцев назвал свою книгу "Предметы роскоши". Когда сборнику рассказов дается имя не по одному из них, автор, конечно же, вкладывает в него некий обобщающий смысл. Ведь литература, как и вообще духовная жизнь, вещь в житействе ненужная, избыточная. Но, к счастью, такая роскошь — предмет первой необходимости.

Елена Холмогорова