Александр Леонтьев. Начальнику хора. Стихи. Александр Леонтьев
Функционирует при финансовой поддержке Министерства цифрового развития, связи и массовых коммуникаций Российской Федерации
№ 3, 2024

№ 2, 2024

№ 1, 2024
№ 12, 2023

№ 11, 2023

№ 10, 2023
№ 9, 2023

№ 8, 2023

№ 7, 2023
№ 6, 2023

№ 5, 2023

№ 4, 2023

литературно-художественный и общественно-политический журнал
 


Александр Леонтьев

Начальнику хора

Александр Юрьевич Леонтьев родился в 1970 году в Ленинграде. Публиковался в «Звезде», «Новом мире», альманахах «Стрелец», «Urbi», «Золотой век». Переводил В. Вордсворта. Книги стихотворений: «Времена года» (Волгоград, 1993); «Цикада» (Волгоград, 1996); «Сад бабочек» (Волгоград, 1998); «Зрение» (Волгоград, 1999). В настоящее время живет в Москве.


           * * *

Кто стоял на четвереньках
И в пустой квартире выл,
У кого на мысль о деньгах
Не хватает больше сил,
Кто глядел сперва на цену,
Кто посуду бил о стену,
Кто дыру в ней взглядом жёг,
Кто живёт «на посошок»,
Кто молился после траха,
Кто и плакал — и жевал,
Кто прилично нажил страха,
Но ещё не умирал, —
Тот, кто сжился с личной драмой,
Знает, бедный индивид,
Как хорейчик этот самый
Ближе к ночи веселит.
                        2001

               * * *

«Образуется», — Стиве лакей
Говорил в гениальном романе.
Всё, сказали б мы, будет о’кей,
Прикасаясь к несохнущей ране.
Заживёт, заживёт, заживёт —
До такой, не поверите, свадьбы,
Где невеста, вся в чёрном, встаёт
Перед ямой, откуда восстать бы.
                         2001

               * * *

Солнце закатное — девять примерно —
Раззолотило, свершив оборот,
Чешуекрылые окна модерна
В особняке у Никитских ворот.
	Как поредел народ...

Буду обласкан и я, прохожий,
Как-нибудь, может быть, в самом конце...
Зелень во мгле посмуглела кожей,
Ночи загар на Бульварном кольце,
	Тьма колышется на лице.
Худо ли, бедно — ещё один день я
Прожил на свете; теперь вот — в тени.
Дальше, как водится, те сновиденья,
О толкованьях которых ни-ни:
	Отсветы, вспышки, огни.

Вывески, дом уже близок, и фары...
Господи Боже, со мной не умри!
Да не оставят меня на кошмары
В комнате чёрной Твои фонари,
	Светят до новой зари.
                         2001

                    * * *

До сих пор — за месяц — не изучил квартиру,
По ночам в коридоре шарахаюсь, как от пугал,
От людей незнакомых, тянущихся к сортиру
В коммуналке, где я снимаю угол.
От пожара остались обугленная проводка,
Копоть на потолке, осыпающаяся штукатурка.
У соседей одно забытьё — со скандалом водка:
И в Москве есть нравы трущобного Петербурга.
Ванная заперта. Горячей воды нет вовсе.
Раковина на кухне, с холодной: и ладно — лето.
Дом уже рушится. Ляжешь в кровать — готовься
Утро встретить в руинах. Обратно не сдашь билета.
Скоро жильцов расселят в «спальных» районах.
Капитальный ремонт устроит капиталиста.
Только что-то останется здесь в уголках потаённых:
Ванную отопрут — там просторно, светло и чисто.
                         2001

            * * *

Дай мне полюбить тебя — такую:
С нищими, несчастными, больными,
С тем, что я бессмертья не взыскую, —
Сыт по горло страхами земными.
Жизнь моя — ты вовсе не сестра мне,
А жена, которой вечно «мало»,
И не грудь я мну в руках, а камни,
Глину и песок, начнём сначала.
Прямо так, без всякого кондома, —
Будь благословенна и брюхата.
Яма — вот и вся твоя истома,
Подави зевоту хоть когда-то.
Или эта тёмная улыбка
Среди сосен, света голубого —
Лишь насмешка горькая, ошибка:
Полюбить бы мне тебя — такого...
                         2001

               * * *

Облака расступаются в синем, —
Как, наверное, им хорошо...
Руку левую с цифрами вскинем:
Не пришло ли там время ишшо?
Не пора ли, как облаки эти
— знаю, знаю я, что облака, —
Переплыть налегке всё на свете:
Мегаполисы, веси, века...
Поглядеть из глубин голубиных
На себя и на тех, кого нет.
Что-то кроется в этих глубинах —
Этот синий хотя бы просвет.
Вот тогда и поверили мне бы,
Опустилась бы вольно рука,
И земля расступилась, как небо:
Что там, Господи? Там облака.
                         2001

               * * *

                       Борису Рыжему
	Расцветали букеты сирени,
Груши-яблони поздней весной,
В мiре не было стихотворений,
Кроме дивной мороки дневной.
Но числом этим задним позоря
Чувство счастья, что было тогда,
Я шепчу тебе: Боренька, Боря,
Я не знал, что случилась беда.
Отписал письмецо тебе утром,
Нёс отправить, в дороге — узнал...
Улыбался каким-то лахудрам,
Чьи-то руки приветливо жал.
	Говорю, что приходит на губы...
Помню бабушки возглас моей
— помнишь, мальчик мой? — 
                       бабушки Любы:
«Плоскостопье», — при виде ступней.
Ты разулся, в одних ты носках был,
И в прихожей сказала она.
Помню, чуть я в тот раз не заплакал...
То не жизнь моя — память полна.
Об отце ли, о мёртвой ли Эле...
Обо всём, чем ты жил. Чем ты жил.
Чтоб любили, щадили, жалели, —
Вот на что столько трачено сил.
	Чтоб любили, жалели, щадили —
От стихов и до самых носков,
Чтобы в небо свободно входили,
Отменяя бюро пропусков.
Помаши-ка там «знаменской» ксивой,
Пусть не Кремль это: может быть, рай.
Самый лучший ты. Самый красивый.
Больше, Боренька, не умирай.

Я своими руками тебя зарывал
На погосте свердловском — 
                       и не заревел...
                            2001
         Набережная

Стоим лицом к Замоскворечью,
Молчанье хуже, если хором,
И вот я говорю с тобой:
К тебе я обращаюсь речью,
К реке я припадаю взором,
К руке твоей сырой губой.
Растёт кремлёвская громада,
Закат приманивая цветом,
А дом 	на набережной сер.
Река бежит куда ей надо,
Что проку говорить об этом,
Раз нам не взять с неё пример.
Куда нам надо? Всё равно нам.
Лучам не перекрасить стены:
Сливаться — вот что предстоит.
Ночь совпадёт с рекой и домом,
И хоть красны под серым вены —
Лишь очертаний дорог вид.
Вот это ты. Вот это вечер.
Вплотную подступает осень,
И зябнет голая вода.
Слова мои летят на ветер.
Последнюю затянет просинь.
Нигде, никто мы, никогда.
Закат, расплавленным краплаком
Залив глаза, про нас не помнит,
Ему не то что всё равно,
А просто фон, где мы, заплакан,
И смазан снимок: никого нет
На нём, кричащее пятно.
                         2001
						 
           Курский вокзал
		   
Сизари на Курском летают под самым сводом —
Так просторно, толпа и гомон: почти в соборе;
Провожал я друга в Орёл перед Новым годом,
И вокзал показался храмом, где явно горе.
Здесь толкнут и обидят, никто никому не должен,
Тут проводят, встретят, подхватят твои баулы,
Пятый путь на третьей платформе туда продолжен,
Где горят семафоров почётные караулы.
И рука ещё помнит ношу, душа — потери.
Вот бы взять да сорваться тоже, застывшим взором
Сквозь промёрзшего тамбура остекленелые двери
Увидать — все стоят живые, встречают хором.
Распахнуть полушубок, очнуться в такой отчизне,
Где от счастья родные плачут, где б я любил их
И берёг настолько, насколько не смог при жизни,
Под вокзальный выпорх седых сизарей в стропилах.
                         2001
Чистопрудный каток
К.
         1
		 
	Пластом лежащая вода
Убита мглою и морозом,
На резкость воздухом тверёзым
Меж туч наведена звезда:
Нет места жалобам и слёзам
	На тверди Чистого пруда.

	Вот конькобежное плато,
Где ластику, шершавой пемзе ль,
Не затереть невнятный вензель,
Творимый девочкой в пальто,
Когда скрежещет чудный крензель
	И в голых лампочках желто.
	
            2
			
	Алмазный цокот, посвист, визг
Стальной на повороте резком,
Скрещенье лезвий, искры брезгом
Сквозят в разлёте твёрдых брызг, —
Я без коньков, а больше не с кем
	Тебе куражиться враздрызг.

	В пальто багряном на снегу
Ты словно юность, ты всем телом
Воспламеняешься на белом,
И отвести я не могу
Ни душу — в горе перезрелом,
	Ни взгляд — пред радостью 
                              в долгу.
            3
			 
	Меж веток радио поёт —
Репертуар семидесятых:
Ребят с гитарами патлатых
И вновь вошедший в оборот
Припомню клёш, и в тех ребятах
	Моё же детство оживёт.

	Каток и первые коньки,
Все как-то рядом, как-то вместе,
Чай в термосе, сосиска в тесте,
И жгучий лёд из-под руки
Ещё скользит, а я на месте,
	Я здесь, а все уж далеки.
	
           4
		   
	И помнится ещё, в бреду
Малиновой ангины, книга
Про Кая, Королеву Снега,
Про то, как — на свою беду — 
В бесчувственном продленье мига
	Он «Вечность» складывал на льду.

	Очнусь, разбуженный Москвой...
Перечеркни ж пустое слово
Ты, девочка, явись мне снова
В пальтишке огненном, я твой,
Я тут, я посреди живого,
	Целуй, мне жарко, я живой.
                         2001

               * * *

Скоро год кошмару твоему —
Кончился ли он?
Слышишь-видишь тишину да тьму:
Бесконечный сон.
	Черви обглодали до костей
	То, что там, в земле.
	Ни тебе гостей, ни новостей,
	Водки на столе.
Постарели мама и отец
Лет на двадцать шесть.
И подрос на столько же малец.
Что-то в этом есть.
	Где ты? Не слыхать и не видать.
	Та же ерунда
	У тебя? Ну, книжку можно взять.
	Письма — иногда.
Можно плакать, даже можно быть,
Хоть и ни к чему.
Только невозможно позабыть
Тишину и тьму.
                         2002

               * * *

Проснёшься: это поздно или рано?
Зимой окно задымлено навек,
И пухлый, словно рукопись романа,
	Перелопачен, дышит снег.
Не выбелить никак судьбу живую,
Так, может, снова бухнуться в кровать:
Я умираю — эрго существую,
	Чтоб вовсе не существовать.
Что, тягомотно? Подожди немножко —
И над виной, улыбкой и слезой
Захлопнется бордовая обложка
	С продольной чёрной полосой.
                         2002

               * * *

	Вместо сына, брата и отца —
	Друг мой, ты.
	А теперь лишь чувство пустоты
	Без конца.
Ты бы не одобрил, что тобой
Всё живу.
Над твоей, как маленький, реву
Над судьбой.
	...с горки так летят на животе
	В детский рай...
	Музыка, ещё мне поиграй
	В пустоте.
Ты бы хоть на фотке помахал,
Что ли, мне.
Вот пристал к исподней тишине
Я, нахал.
	Ей меня испытывать вольно —
	Но к чему?
	Ничего, дурак, я не пойму
	Всё равно.
...лёд под животом — и лишь сугроб
Впереди...
Чтоб тебя найти в конце пути.
В рифму чтоб.
                         2002
						 
       За Новодевичьим
	   
	Лишь лёгкое похрустыванье льда,
Его шуршанье, селезни да утки
Оттаявшего по краям пруда
И автострады дальние погудки;
Разрыхлена земля, куда трубу
Водопровода не захоронили, —
	Ржавеет. Не клянёт судьбу,
Как тот, кто за стеной лежит в могиле.
	Здесь белых, красных кровяных 
                                    телец
Увековечен в камне первообраз,
И если б мне сейчас пришёл трындец —
Я захотел прийти сюда ещё б раз.
Трава расстелит коврики тогда
По берегам, апрель расколет воду.
	Трубу зароют. И вода
Начнёт метаться по водопроводу.
	А чтоб ей не разрыть могилы те,
Прорвав обшивку, хлынуть к Дионису
Давыдову, к примеру, в темноте
Помчать гребцов, поддерживая снизу!
Какой мы флот увидим на реке!
И кажется уже, что автострада
	Им салютует вдалеке —
Героям невозможного парада.
                         2002
           Просушка
                1
На кухне капает бельё, штаны, носки
	В тазы и на пол.
Вот коммунальное вместилище тоски
	И я б закапал,
Когда бы выстирать и выжать 
                         что есть сил
	Судьбу-грязнулю.
Я не метался бы тогда, не голосил...
	В тазы, в кастрюлю.
               2
Пластмасса, дерево, некрашеная жесть,
	Озвучив дробно,
Тогда б восприняли меня, каков я есть,
	Плашмя, подробно.
Пусть хлопья старой штукатурки 
                                с потолка
	Летят туда же:
Чем больше белого внизу, тем свысока
	Всё меньше сажи.
                3
Где вечнорозовый разбит цветник плиты,
	Где мокнут стулья
— источник жара, 
              прожигатель пустоты, —
	И там — смогу ль я? —
Порывисто взмахну крылами простыни,
	Подсохнув резко,
Как та, свободная — 
                чуть ветром помани, —
	Как занавеска.
              4
Откроется за ней сырой апрельский 
                                    двор,
	Дома и крыши,
Но устремляется в пролом 
                         пропащий взор
	Всё выше, выше —
Туда, где бледная подсохла синева:
	Она смогла ведь
Управиться с собой, безмолвна и права...
	Теперь — погладить.
                         2002

               * * *

Жизнь с возрастом приобретает
Национальные черты:
Евреем русский умирает,
А ты, кем сделаешься ты?
Кровь белобрысая на четверть
Темно окняжена фарси, — 
Ориентальна будет, нет, смерть,
На западе ли, на Руси?
Ах, не судите слишком строго,
Дожил бы Пушкин до седин,
То умер бы с лицом Армстронга,
Лицом раба. Как господин.
                        2000

               * * *

	Почему, когда ты лежал в гробу,
Не сказал я «встань!», 
преисполнясь веры,
Не на опыт жизни, а на судьбу
Положась, на иные, так скажем, сферы,
Чтоб не вяло бубнить про себя мольбу —
А прилюдно, твёрдо, ведь есть примеры.
	Не в сторонке, горем давясь, 
                                 молчать,
На цветы косясь, а в лицо — нет силы,
Потому что смерти страшна печать
На тебе, дорогой мой, любимый, милый,
Хоть безумием пробуя отвечать
На пристойную немоту могилы.
	Ну, решили б, допустим, 
                         что я дурак,
Балаган устроивший неуместный, —
Да плевать на это, хотя бы так,
Ни к чему скорбящему отзыв лестный
О своём поведении, лишь бы мрак
Отступил, раздирая покров над бездной.
                                2002
						 
      Памятка джентельмену
	  
		1
Коньяк из фляжки, сигарета...
Кого благодарить за это?
Минута редкостная, сэр.
Чуть улеглась неразбериха.
На сердце тихо.
Вечер сер.
		2
Как персонаж из анекдота,
Сижу себе, не жду кого-то.
И тень — навроде холуя.
Гляжу на драные обои...
Да что с тобою!
Ты ли я?
		3
Семьи нема. Друзья вот были.
Один в Орле, другой в могиле.
Всё время по чужим углам.
Стихов твоих вообще не треба.
А ширпотреба
Всюду хлам.
		4
Зато коньяк из Ставрополья!
Я просто человек подполья:
Мiр на часок туда-сюда.
Пишу, пока мерцает ящик,
Для настоящих,
Как всегда.
		5
О, скоко пафосу во фразе!
В другой меня б застали фазе
(стрезва — что подтвердит любой),
Я б опыты в стихах и в прозе
Не ставил вовсе
Над собой.
		6
Пишичитайтебогаради
какпозднийвяземскийвхалате
втрусахзаписьменнообе-
денныминощнымнетебели
насамомделе
таксебе.
                         2002

               * * *

Из тысячи мёртвых, глазами в глаза
Взгляну — и узнаю тебя моментально,
И светлая — наискосок — полоса
Проляжет особенно, тихо, печально.

Пусть выведен шрам на лице кислотой,
Но губы, зашитые в морге неровно,
Тогда разомкнутся с улыбкою той — 
Без швов, без подробностей 
                        и теплокровно.

И бухнусь я в ноги, что блудный сынок,
Держась, оползая, за тёртые джинсы:
Прости, если сможешь, как прежде 
                                  ты мог —
При жизни, тогда это звали 
                            «при жизни».
Как, помнишь, однажды ты плакал, а я, 
Мыча, целовал тебя в жёсткий затылок,
Мы оба, чего там, ревели ревмя,
Приняв содержимое тёмных бутылок.
Когда-нибудь, где-нибудь, как-нибудь, 
                                      лишь
Простил бы меня, да по имени вспомнил,
Погладил бы ласково, с полу бы поднял,
Ну что ты молчишь, почему ты молчишь.
                         2002


Пользовательское соглашение  |   Политика конфиденциальности персональных данных

Условия покупки электронных версий журнала

info@znamlit.ru