Александр Ясенев

Казус (Москва)

Для начала немного собственно истории.

В 1999 году вышел в свет первый номер альманаха “Казус”. В нем была опубликована статья, которая наделала много шума в московском историческом научном сообществе. Статья называлась “Вперед к Геродоту!”. Ее автор — ныне один из редакторов альманаха, историк, автор учебников для школы М.А. Бойцов. И несмотря на показательную дискуссию по поводу этой статьи в альманахе, ее вполне можно считать одной из программных, и есть смысл остановиться на ее содержании подробно. Статья вызвала закономерное возмущение у историков-марксистов, как кондовых, так и не кондовых. А поддержана была теми, кто всю сознательную жизнь боролся с догмами и кому не важен смысл того, о чем говорят, лишь бы это шло вразрез с тем, что навязывают, в общем, многие, на самом деле, приветствовали ее из чувства протеста.

По М.А. Бойцову, задача истории — указывать людям некий социальный идеал, цель, к которой должно двигаться человечество. Люди в Европе постоянно жили в страхе — перед войнами, болезнями, и проч. (Отсюда массовые социальные движения, революции и вообще бурная общественная жизнь.) Социальные потрясения, естественно, вызывали чувство неуверенности в будущем и, как сопутствующее явление, потерю (временами) смысла существования. Уверенность же в будущем можно было возродить только одним способом (сейчас такой возможности у нас уже нет) — обозначив цель, к которой должен стремиться человек и все общество. Эту задачу прекрасно выполняла западная историческая наука XIX века. Но, не успев возникнуть, молодая наука (а как наука история появилась все же не в Древнем Китае, не в античной Греции, не с возникновением летописания, а в западных университетах в XIX веке) попала под перекрестный огонь различной критики: неокантианской, позитивистской, постпозитивистской и постмодернистской. Вся эта критика требовала от истории фактов, и фактов-то, по мнению этой критики, история дать не могла. Так и было зарублена на корню очень полезная для людей наука, дававшая им, по крайней мере, надежду на будущее.

Однако в современном обществе чудесным образом страхи людей постепенно начали исчезать, потому что на Западе произошло “примерное выравнивание способов существования основных групп населения”. Следствием же стало то, что “в обществе... “постматериальных потребностей” рассеиваются как туман те самые классические “социальные интересы”, которые способны соединить в стремлении, протесте и борьбе сотни тысяч людей... Масс больше нет, а есть индивиды, все более освобождающиеся от порой стеснявших, но порой поддерживавших социальных связей, а потому все более тоскующие от одиночества”. Для ощущения собственной полноценности человеку уже не нужны ни “всеобщие социальные иллюзии”, ни “всеобщий социальный страх”.

Но могут ли свидетельствовать об исчезновении масс и социальных интересов антивоенные демонстрации, движение антиглобалистов, забастовки пожарных, история с введением реформы ЖКХ у нас в России и т.п.?

М.А. Бойцов касается по-настоящему реальной проблемы, когда говорит о том, что и “успокаивающие иллюзии”, и “порцию взбадривающего страха” человек может получить, не выходя из дома, устроившись поудобнее у телевизора. Но в отношении истории вывод из всего сказанного делается им неожиданный — “может появиться множество индивидуальных объяснений хода истории, но не будет ни одного сколько-нибудь “общепринятого” хотя бы только среди части профессионалов”. “Общепринятое объяснение” в смысле объяснения мира с точки зрения христианской религии в Средневековье, слава Богу, наверное, уже невозможно, хотя попытки это сделать, так или иначе, сейчас и не редкость. Однако более-менее стройная и единая научная картина мира все же существует. Таким образом, историку имеет смысл заниматься только изданием источников, поскольку все остальное — попросту говоря, трепология, сиречь интерпретация.

Однако альманах “Казус” — не сборник публикаций исторических источников. Альманах объединяет людей с совершенно определенными взглядами на историю, которые они позаимствовали из западной историографии и которые имеют свое общепринятое обозначение: микроисторический подход. Что это такое?

Область науки, которую принято называть социальной историей, включает в себя: историю больших структур (big history) — это школа Анналов; история малых структур (little history) — “история снизу” (history from the bottom): “новая рабочая история”, “история женщин”, “крестьянские исследования”; микроистория; интеллектуальная история (intellectual history): история идей (history of ideas), история ментальностей (history of mentalities); контекстуализм; новая интеллектуальная история; культурная история (cultural history)... Перечень далеко не полный.

History from the bottom — взгляд на историю с ее “дна”, история, написанная с позиций масс, неимущих, низших классов и групп людей, находящихся как бы за пределами основного течения истории. Но это не история самого “дна”. Это реакция на историографию XIX века, интересовавшуюся, главным образом, проблемами большой политики и историей элит, которые эту политику, как считалось, делали. Проблематика истории “снизу” была предвосхищена уже в XIX веке в работах, например, Жюля Мишле, который обратил внимание на “обычных людей”. Сторонником этого направления в исследованиях уже в ХХ веке был Карл Лампрехт, германский историк, который порвал с установками на исследование истории “великих людей” и попытался писать коллективную историю, базирующуюся на исследовании роли в социальной жизни всех слоев общества.

В 1960-х годах внимание социальных историков окончательно переключилось с социальных элит на “безмолвные массы”. Значительная часть этих историков, кстати, использовала марксистскую теорию (прежде всего историки школы Анналов — Ф. Бродель, например), многие историки изучали историю рабочего класса, и, следовательно, часто предметом их исследований становились революции.

Тогда же, в 60-е годы, возникло направление микроистории. В нескольких словах — это анализ поведения “забытых людей” в истории, внимание к деталям и подробностям. Историков, которые работают в этом направлении, сравнивают с Шерлоком Холмсом, который, как известно, в раскрытии преступления главную роль отводил деталям. Один американский историк, Питер Брук, сказал о них так: это историки, “которые отложили телескоп и взяли в руки микроскоп” (Peter Bruke. History and Social Theory. Ithaca, New York, 1992).

С помощью микроанализа, как считают некоторые историки, можно выявить облик конкретных индивидов, учесть изменчивые условия их функционирования в обществе и проследить, как эти индивиды интерпретируют общие ментальные установки применительно к условиям своих личных жизненных обстоятельств.

Конечно, обилие направлений малой истории, и часто очень-очень мелких, свидетельствует, что наука находится в кризисе, но этот кризис связан с ее становлением, а не с упадком, и уж тем более не с концом. Авторы альманаха “Казус” не ставят перед собой задачи поиска выхода из кризиса и создания обобщающей теории. Они для начала попинали Историю за то, что она изжила себя и кончилась. А потом, взяв на вооружение одно из таких “исчезнувших” направлений (дающее простор, между прочим, для наибольшего количества “интерпретаций”), объявили себя хранителями традиций.

Темой очередного выпуска альманаха “Казус” (№4) стало счастье и несчастье. На странице 13 находим такое определение: “Счастье — это психологическое состояние наибольшего внутреннего удовлетворения человека, состояние, когда человек испытывает сильнейшие положительные эмоции, связанные как с самооценкой, так и с оценкой окружающих. (При этом речь идет, естественно, только о нормальном, здоровом человеке; эйфория, связанная с любой психотропной провокацией экстаза, заведомо исключается из рассмотрения.)”. Сразу возникают вопросы: может ли быть счастьем для человека несчастная любовь, например, и почему не могут быть счастьем для кого-то приятные ощущения после курения марихуаны? Почему речь не идет о ненормальных и нездоровых людях? Можно ли дать определение счастью или несчастью вообще? На эти и подобные им вопросы ответов здесь нет. Но есть ответы на другие вопросы — “как заурядная ссора переходит в конфликт государственного масштаба?”, “где проходит грань между заурядной биографией героя и неожиданным поворотом его судьбы?”.

Вот одно из исследований — статья П.Ш. Габдрахманова “Имя и счастье в средневековой Фландрии”. В основе исследования — поименный список или опись из монастыря св. Бавона в Генте, сделанный “в три колонки каролингским минускулом во второй половине IX века на форзаце одного раннесредневекового кодекса”. “Где в этом случайно сохранившемся, неясном по происхождению и по природе, сухом по форме и бедном по содержанию документе выражены желания и чувства людей раннего Средневековья?” — задается вопросом автор. Чувства и желания выражены, действительно, только в именах, больше негде. Далее следует анализ этих имен, выясняется их значение. Выделяются самые распространенные: “защита”, “мир”, “борьба”, “война” и т.п. Затем приводится “относительно представительная выборка имен простолюдинов для графства Фландрия конца IX — начала X века”, которую удалось составить автору, “объединив в ней помимо... рассмотренного именника из документа аббатства св. Бавона в Генте, именники из трех других описей того же времени из архива соседнего с ним аббатства св. Петра в Генте” — всего 119 имен. На основе этой выборки и анализа смысловых значений имен делается вывод о том, что относили жители Фландрии IX—Х веков к типично мужским достоинствам и к типично женским. Изыскания автора статьи подтверждают и укладываются в выводы, сделанные ранее другими исследователями истории данной территории в данный период.

Автор следующей статьи (реплики на статью П.Ш. Габдрахманова) “Народная культура и размышляющие крестьяне” Е.Е. Савицкий делает более широкие обобщения: “К женским ценностям принадлежит, судя по именам, охрана, защита — подразумевается защита дома, очага — символа приготовления пищи и поддержания жизни... Женским, таким образом, является, можно сказать, онтологическая сфера — сфера, связанная с поддержанием устоев мирового порядка”. То же о мужчинах. И самое главное: “таким образом, основываясь на результатах исследования П.Ш. Габдрахманова, можно сказать, что в IX веке не существовало некоей единой “народной культуры”... Ранее безмолвствовавшее большинство больше не представляется нам как нечто косное, единомыслящее, если мыслящее вообще. Перед нами предстают живые и говорящие люди, в поведении которых были возможны ценностные предпочтения и даже (! — А.Я.) своего рода инакомыслие (в отсутствие органов контроля и подавления, фиксирующих его как таковое)”. На самом деле вовсе не обязательно проводить историческое исследование, чтобы прийти к мысли о том, что и в Средневековье люди тоже были живые и даже о чем-то думали. Бездумными клонами людей Средневековья, даже самых забитых крестьян, никто никогда себе не представлял, тем более, можно говорить уверенно, медиевист А.Я. Гуревич, написавший книгу “Культура безмолвствующего большинства”.

В чем же счастье историка?

Я прочитал альманах “Казус” и, кажется, понял. Счастье историка — знать иностранные языки, читать те книги, которые у нас еще не переведены и вряд ли будут переведены. Кое-что переводить самому и открывать простым людям, которые языка не знают, новые истины. В этом залог оригинальности и успеха, общественного интереса к персоне и работе историка.

Александр Ясенев