Станислав Минаков

Антология авторской песни. Составитель Д. Сухарев

Думается, от песни человеки не откажутся никогда, даже если покинут нашу грешную планету — в поисках лучшей. Именно песня, песня, песня делает индивида личностью, строит нацию, созидает человечество как вид. Homo поющий?

За несколько суток, пока читал и перечитывал антологию, я многократно совершал возбужденные пробеги по квартире, цитировал своим домашним то собственно песенные строки, то блестящие стилистически и замечательные содержательно разновсяческие тексты составителя, основные массивы которых сведены в концепт, поименованный “Введение в субъективную бардистику” (в шести главах). Я и хохотал до слез над стихами, скажем, Ю. Кима, А. Левина, и “плакал слезами” над любимой окуджавской “После дождичка небеса просторны”, известной шпаликовской “Людей теряют только раз” (вот вам и глагольные рифмы!), “заболоцкими” “петухами да гусями” или никогда прежде мной не читанной, не слыханной “Песней про отца” Марка Фрейдкина. Дивился в очередной раз, в чем же заключается непостижимая гениальность таких простых песенок, как, скажем, “Какой большой ветер!” Новеллы Матвеевой.

Антология, собранная Дмитрием Сухаревым, безусловно, является “авторской антологией авторской песни”. И, как любая антология, как любая галактика, включает в себя и целые солнца, и малые планеты, и астероидную пыль. Кое-чего я в ней не нашел (к примеру, “В горнице моей светло...” Н. Рубцова или “Думы окаянныя” Ю. Кима, “А за окнами — снег...” Н. Тряпкина, “По смоленской дороге...” Окуджавы, но все желаемое окуджавское не включишь, тем паче что каждый составитель взял бы у него свое), кое-что “нашел излишним”. Да иначе и не бывает. Но, как мне кажется, нам впервые представлена — во всем подлинном величии — несокрушимая впредь апология авторской песни, упрямо шедшей к высотам русской поэзии. Этой работой мы (кроме получаемого словесно-гурманского кайфа или провоцирования на ругань-похвальбу) призваны глубоко и серьезно еще раз подумать об очень условной грани, отличающей (отличающей ли?) этот жанр от “всамделишной” поэзии. Антология убеждает, что все “смешалось в доме Облонских”, все чрезвычайно взаимоимплицировано (прошу прощения за словцо!) и разделению не подлежит.

В лучших образцах, коих антология явила немало, очевидны черты антологичности “просто поэзии”. Лучшие “поющиеся стихи” стали “плотью и кровью” русской поэзии и уже не вычленяемы из общего духовного контекста. Заслуга авторской песни, оказалось, еще и в том, что она вела и привела — доверившихся ей — к вершинам. Именно сегодня ощутимо проявилась сложносмысловая, интеллектуальная бардовская ветка, если не сказать — поколение. На этом нелегком пути поэзию (не исключая, разумеется, авторскую песню) подстерегают свои засады — в частности, опасность герметизма, коллапсирования в самодостаточные черные дыры. А мы помним слова преподобного Амвросия Оптинского (1812—1891): “Господь почивает в простых сердцах. Где нет простоты, там одна пустота”. Более близко, быть может, для нашего контекста эта формула дана преп. Амвросием в таком виде: “Где просто, там ангелов со сто, а где мудрено — там ни одного”. (Заметим по ходу, что две рифмы представлены в сей присказке: изощренная “просто — со сто” и примитивная, скудная “мудрено — ни одного”. И та, и другая укоренены в фольклорной традиции.) Мне пока представляется, что по большей части нынешнее направление авторской песни, тяготеющее к “высокому стиху”, является заложником самодостаточности “высоких образцов”, где уже почти нет возможности “добавить” мелодию (в отличие от “более простых” текстов”, где как раз возможно “разгуляться” музыке). Оттого нынешние аэды мелодически скучноваты. Впрочем, прорывы в этом направлении привели к рождению настоящих шедевров, каковыми можно назвать “багрицкий” “Птицелов” С. Никитина или совсем недавно написанный В. Васильевым “левитанский” “Плач о господине Голядкине”. В этих сочинениях, как представляется, достигнуто даже усиление первоисточников. Скажу больше: Сергей Никитин прямо улучшил (или, если угодно, расширил) ставшее уже классическим стихотворение Пастернака “Снег идет”, сочинив конгениальную тексту мелодию (даже кажется, что она была присуща тексту всегда) и увеличив предпоследнюю строфу интересным рефреном — склейкой из двух строк конца-начала разных строф: “Может быть, проходит время... Может быть, за годом год...” Трудно сказать, как бы отреагировал на такой ход Пастернак, однако мне этот прием видится замечательной находкой.

Поклона заслуживает работа составителя антологии — вдумчивая, глубокая, неслучайная, тактичная, ненарочитая, содержательная. Воздвигнутый Сухаревым со товарищи складень-Эверест своей акцентацией, обращением пристального внимания на предмет оставляет любого непредвзятого, то есть подлинного любителя русской поэзии, в новой ситуации, о которой он прежде мог в той или иной мере догадываться. Мне раньше не встречалась столь полная и основательная аналитика истоков бардовской песни. Отрадно, что Д. Сухарев одной из предтеч выводит советскую песню, отсылаясь к таким мощным образчикам, как “Бьется в тесной печурке огонь...”, “Эх, дороги”, “Соловьи” (и другие песни на стихи А. Фатьянова), и особым образом останавливается на шедевре М. Исаковского “Враги сожгли родную хату”.

Когда Сухарев вспоминает сестер Федоровых и Дмитрия Покровского, а после утверждает, что Пушкин считал “самородный” язык русской поэзии “не прошлым, а будущим отечественной словесности”, в связи с чем Е. Баратынский недоумевал, дескать, “что за забава эти сказки, зачем они Пушкину?”, — я понимаю, что готов заставлять всю главу учить наизусть, как “Отче наш”, молодых стихотворцев, которые занимаются у меня в поэтическом семинаре. Апология Д. Сухарева, поэтически укорененного в русском песенном фольклоре, мне сущностно родственна.

Замечательно оформление книги. Дизайн и качественная полиграфия усугубляют позитивное впечатление. (Хотя задаешь себе вопрос о случайности-неслучайности “художественного” фоторяда, пущенного в параллель с собственно антологией. “По первости” этот фоторяд как-то сбивает “с панталыку”, порождает вопрос: а не родственник ли издателя является автором снимков — в большинстве интересных? Нет уверенности, что надо погружаться в эту тему. Ведь все остальное настолько поглощает, что в конце концов начинаешь фотошмуцы воспринимать как нормальное украшение.)

Можно спорить (с самим собой): Таривердиев, Дашкевич, Шнитке и Шварц — это персоналии авторской песни иль нет? Но вряд ли спор этот необходим, принципиален. Их песни мы знаем, любим, поем.

Эта антология — грандиозное событие (в том числе — количественно: около 200 авторов, 600 текстов), “утишающее” несмиренные строки Льва Лосева: “Наших бардов картонные копья и актерскую их хрипотцу...”. (Смешно, но в сухаревскую антологию “угодил” и сам Лосев, и его отец Владимир Лифшиц, к слову, урожденный харьковчанин.) Я, кстати, нисколько (хоть и являюсь горным и лыжным туристом с 20-летним стажем) не являюсь поклонником “тысячи и одной песни у костра”, смолоду сильно меня раздражавших низким качеством текстов. Теперь же, достигнув 43-летнего “умудрения”, скажу: да, подавляющее большинство и прошлых и нынешних “опусов жанра” с текстовой точки зрения не выдерживает критики, однако вряд ли стоит смотреть на эти сочинения только под таким углом. Песни — пусть несовершенные, но уже спетые (отчего-то ж!) миллионами людей миллионы раз, заслуживают как минимум человеческого доверия. Они уже являются носителями каких-то энергий, постичь которые “прохладным умом” вряд ли представляется возможным. Будем терпимей?

Я с благодарным интересом посмотрел на лица людей, в последние год-два пишущих песни и на мои тексты (и тем возвышающих и, безусловно, приближающих к большему количеству людей мои скромные сочинения): Александра Суханова, Николая Якимова, Евгении Логвиновой. Приосанился и помечтал в таком ракурсе, что, мол, если б составитель антологии знал об этих работах, то...

Было приятно обнаружить в “почтенном собрании” еще шестерых (наряду с В. Лифшицем) своих земляков: Б. Слуцкого, Б. Чичибабина, В. Васильева, В. Левкина, В. Коржикова, Г. Дикштейна. Из семи вышеназванных “харьковчан” лишь Владимир Васильев живет сегодня в Харькове. Корпоративный принцип требует от меня земляческой гордости, но, как говорится, “если б составителем был я”, этот список бы сократил бы до трех (может быть, четырех) имен.

Итак, сухаревская антология — мост между уже закрытым ХХ веком русской поэзии (закончившимся с крушением СССР?) и новейшим временем, которое “придумало новые песни...”, пока напоминающие в попсовой массе скорей “пляски смерти”.

Подождем, что впредь скажут сиамские близнецы: поющая и непоющая поэзия. Не останется ли антология надгробным камнем на останках ушедшей (уходящей) эпохи? Кто знает меру, при которой движение вширь не воспрепятствует продвижению вглубь?

“Еще остается надежда...”