Карен Степанян

Заметки неполиткорректного

Эта небольшая книжка* известного критика и публициста Александра Архангельского содержит его “известинские” статьи с 11 декабря 1998 года по 10 сентября 2001-го — то есть за последние три года минувшей эпохи (многие ведь начинают отсчет новой эры с 11 сентября прошлого года). Но ни это, ни то, что большинство статей писались по злободневным поводам, не лишает их в нынешнем новом статусе актуальной значимости и способности провоцировать на размышления, непосредственно связанные с днем сегодняшним.

В одной из центральных для меня статей сборника — “Косоварварство” (к ней я еще буду возвращаться) — содержится такое чрезвычайно важное положение: “Если верующие интеллектуалы не сумеют преодолеть комплекс политической неполноценности, не научатся разговаривать с миром о его проблемах изнутри своего “надмирного” опыта, если не сомкнут переменчивую политику с вечными ценностями, значит, весь цивилизованный мир потерпит сокрушительное поражение и косовский опыт повторится не раз, причем в ухудшенной версии”.

Не секрет ведь, что многие мои верующие коллеги стараются “спрятать” свои религиозные убеждения при написании литературно-критических и публицистических статей, ибо воинствующие атеисты (число их в мире, бесспорно, не уменьшилось) постановили, что это политкорректно — то есть(?) правильно. Получается полный абсурд: то, что определяет основы твоего существования и поведения в мире, должно исключаться при исполнении твоей главной деятельности на земле. В результате — колоссальный урон для личности, и — прав А. Архангельский — подчас для мира в целом.

А что значит в данном контексте “разговаривать с миром”? Это значит — давать свои оценки происходящему, даже если эти оценки идут вразрез общепринятым мнениям и установкам. Давать оценки в соответствии с той системой ценностей и с той Истиной, в которую веришь, не считая при этом, что она лишь одна из многих возможно правильных. Не боясь при этом резкости и определенности, но соблюдая честность и объективность. Вот характерный пример из статьи, которая запомнилась еще при чтении на газетной полосе — “Какой ты хочешь быть, Россия?”: “Да, в Европе и Америке конца 1990-х правит бал новое поколение политиков, “читателей газет, глотателей пустот”; воспитанные на левой мечте о преодолении истории с ее неразрешимыми противоречиями, с ее кровью и бесконечной подвижностью, они соединяют вполне цинический расчет геополитиков (военные базы, зоны влияния) с романтической уверенностью в том, что можно перестроить мир по своему постмодернистскому разумению: “нарисуем — будем жить”. Да, мировое общественное мнение, по нашему глубокому убеждению, оказалось не на высоте. Да, отвратительны учительные интонации сытой евробюрократии, подкрепленные благоглупостями российских диссидентов, иные из которых окончательно утратили влияние на российскую публику и переместились в Страсбург. Но если мы не сумеем отделить естественное чувство обиды на современную Европу и Америку, на своих европейских и американских коллег — от противоестественного чувства европофобии и антиамериканизма, если не проведем черту между несогласием и ненавистью (! — К.С.), если (выбрав себе соответствующую власть) позволим нашему государственному кораблю развернуть курс с демократического Запада на авторитарный Восток, — мы совершим непоправимую ошибку”.

Можно привести еще несколько примеров подобных оценок — статья о телефильме Е. Киселева, посвященном Ю. Андропову: “самовлюбленный либерал Киселев в сомнительном обществе старых разбойников”; заметки о некогда горячо любимом (а ныне благополучно забытом) “сыне полка” отечественных и зарубежных либералов Бабицком, бескорыстном чеченском пропагандисте. Или, например, подводя итоги правления Ельцина (которого как только ни обзывали даже те, кто без него вообще бы ничего из себя не представлял), мало кто и тогда, и сегодня рискнул бы написать: “великий человек, великая история, великая страна”. И тут же, спустя несколько страниц: “Что бы ни говорили о Ельцине близорукие современники, он был создателем великой переходной эпохи. Грандиозный масштаб совершенного им станет ясен спустя десятилетия. Но сон его разума и впрямь рождал чудовищ, — точнее, каких-то странных уродцев. Денщиков в генеральских одеждах: в одной руке барские тапочки, в другой — ядерный чемоданчик; шинкарей, переодетых олигархами, умеющих ловко проскальзывать в Кремль; проводников плацкартного вагона, ведущих заседания правительства; директоров овощебазы, которым тесновато в кресле мэра…”. Очень важно, чтобы именно верующие миряне (а не священнослужители, которым, прав Александр Архангельский, не к лицу выступать с публицистическими заявлениями) противостали попыткам КПРФ “присоседиться” к Церкви; разделяю многие инвективы автора “Политкоррекции” в адрес “прогрессивной интеллигенции”.

Этому принципу — сочетанию принципиальности, прямоты и объективности — я постараюсь следовать далее в рассуждениях на тему, к которой подтолкнули меня происходящие в наше время события, печатные и электронные публикации, общественные дискуссии и, наконец, название книги А. Архангельского. Речь идет о политкорректности.

На эту тему уже сказано немало. Последнее, что мне довелось прочесть, — большой раздел в статье М. Липовецкого “ПМС (постмодернизм сегодня)” в майском номере “Знамени”. Он пишет о “грубых недоразумениях, окружающих политкорректность” в России, о “невежестве и самоуверенности”, преобладающих “на российском “рынке идей”” в высказываниях на эту тему, о том, что “на нее вольно или невольно проецируются чисто российские тоталитарные архетипы” (несколько странные для приверженца политкорректности обобщающие высказывания, не так ли?). Далее из статьи следует, что противники политкорректности всего лишь хотят “вернуть себе право называть пидора пидором, а негритоса негритосом” (это из сочувственно цитируемого М. Липовецким С. Костырко), либо, говоря научным языком, мы имеем тут дело со случаями, когда какой-то из “таких “великих нарративов” (кавычки М. Липовецкого. — К.С.), как христианство, оккульт или марксизм”, или некий нарратив “поскромнее” “становится в позу высшей истины”. Между тем как политкорректность на самом деле, утверждает критик, есть лишь “культурный этикет европейских и американских либералов, стремящихся избегать расовых, сексуальных, гендерных и политических стереотипов”, “этикет постмодернистского общества, парадоксальным образом обеспечивающий его единство за счет усиления его множественности, создающий базу для коммуникации между меньшинствами (по разным признакам) и тем самым размывающий категорию большинства”. То, как сам М. Липовецкий следует “этикету” в той же самой статье, я уже отмечал, а еще один, более впечатляющий пример — чуть ниже.

А пока вернемся к книжке А. Архангельского, к статье “Талибанда”. Вот ее заключительные строки: если мир “по-прежнему будет играть в постмодернистский бисер, а культура будет приобретать серьезный смысл только под дулом талибского автомата (речь идет о шуме, поднятом в мире по поводу уничтожения талибами статуй Будды в Афганистане. — К.С.), — то пушечной целью очередных талибов окажутся уже не статуи Будды, но химеры Нотр-Дама, шпили Миланского собора или Золотые ворота в Киеве”. Статья написана 5 марта 2001 года. Прошло немного времени; все эти цели не отменены, но одна — имеющая для Америки такой же культурный смысл, как и вышеназванные для французов, итальянцев и славян — уже поражена.

Стало почти незыблемым правилом последнего времени повторять: “Терроризм не имеет вероисповедания и национальности”. Между тем все сознательные организованные террористы (кроме одурманенных наркотиками или алкоголем одиночек) последних трех десятилетий всегда выдвигают только националистические или религиозные лозунги. До тех пор, пока мы будем закрывать на это глаза, терроризм будет лишь развиваться и изощряться, ибо найти контрсредство против любых технических средств защиты сегодня не составляет особого труда. Конечно, в том же исламском мире, насчитывающем сотни миллионов человек, есть немало людей, по своим душевным качествам неизмеримо превосходящих многих христиан или буддистов. Не будем вдаваться также в богословский диспут о сути ислама как религии (хотя такое обсуждение с участием богословов разных конфессий, философов, культурологов, гуманитариев было бы весьма полезно ныне). Но огромное количество приверженцев ислама во всем мире — пусть заблуждаясь, не понимая до конца основ Корана, находясь во власти ваххабитских или иных искажений и т.п. — искренне верят (а не маскируют подобными убеждениями политико-экономические цели, как у нас любят писать), что все “неверные” “не существуют” для Бога и мусульмане должны сражаться до тех пор, пока вся вера на земле не будет “принадлежать Аллаху”, что защита мусульман во всех странах мира, где они проживают (а проживают они теперь практически в любой стране) является священным долгом ислама (и это говорит не боевик, а ученый-исламист — проректор Института по исламским наукам в Багдаде шейх Абдул Гафур аль-Кайси — “Известия” от 19.10.2001 г.), а убивая людей (неверных), можно попасть в рай гораздо быстрее, чем не убивая, что переговоры есть свидетельство слабости того, кто их предлагает, а договор, заключенный не с мусульманином, практически ничего не стоит. Не отдавая себе отчета во всем этом, мы не поймем, на каком уровне происходит противостояние и какие меры следует предпринимать для того, чтобы мирные люди, дети и женщины (всех наций и вероисповеданий) не оказывались разнесенными в клочья в своих домах, по дороге в школу или на рынке, будь то в Минеральных Водах, в Иерусалиме, в Газе или в Калькутте. Мы будем думать, что вся проблема в экономике и если обеспечить высокий уровень занятости, то молодежь не пойдет тщательно начинять бомбы осколками гвоздей и взрывать людей на автобусных остановках, а займется общественно полезным трудом. Что если сейчас влить, скажем, в экономику Чечни сотни миллионов, то там не закупят на эти деньги суперсовременное оружие и не пойдут брать Ставрополь или Ростов, а построят заводы и фабрики по производству станков и пошиву платьев, откроют тихие офисы и будут перекладывать из папки в папку бумажки. Другой миф, связанный с этим — будто мусульманский мир не солидарен, расколот на процветающие страны и бедствующие, на союзников и противников Запада и терроризм рождается только в бедствующих Афганистане, Чечне или Палестине. Саудовская Аравия — самая процветающая мусульманская страна, один из первых до недавнего времени союзников США, и именно она породила бен Ладена (и 15 непосредственных участников теракта в Нью-Йорке). Мало того, в ходе начавшейся после 11 сентября антитеррористической кампании ее руководство заявило, что не позволит использовать свои военные базы “для ударов по арабам и мусульманам”, а племянник короля Саудовской Аравии принц Валид бен Талал, находясь осенью прошлого года с визитом в Нью-Йорке, хотя и пытался вручить мэру чек на десять миллионов долларов — в знак сочувствия и помощи, но при этом заявил: причиной терактов 11 сентября стала политика самих Соединенных Штатов на Ближнем Востоке, — то есть, в общем, заслужили. Хорошо хоть у нью-йоркского мэра хватило гордости вернуть чек (“Известия” от 19.10.2001 г.). По свидетельству известного политолога, члена научного совета Московского центра Карнеги профессора А. Малашенко, недавно проводился опрос среди московских мусульман о том, кто, на их взгляд, наиболее соответствует представлениям об истинном мусульманине. На третьем месте оказался Усама бен Ладен (“НГ-религии” от 19.06.2002 г.). Таким же мифом является и будто бы непреодолимый раскол мусульманского мира на суннитов и шиитов (когда станет необходимо, раскол этот будет забыт, уже и сейчас шиитский Иран делает немало — по крайней мере на внешнем, дипломатическом уровне — в поддержку чеченцев-суннитов). “Успешной” атаке на Торговый центр в Нью-Йорке радовались в Пакистане и в Бишкеке, в Нигерии и в Индонезии. И еще один вопрос: почему, несмотря на официальные осуждения действий террористов со стороны мусульманских духовных лидеров, ни один из них не предал ни одного из террористов анафеме, отлучению или какому-либо подобному наказанию, принятому в мусульманском мире? Ведь для людей, идущих умирать за веру, это был бы серьезный повод задуматься…

Еще пять—десять лет назад многим в Европе казалось, что приток иммигрантов во Францию, Германию и другие страны Запада будет только во благо для всех и выходцы из стран Африки, Ближнего Востока и Турции быстро интегрируются в местное общество. Многие из тамошней кабинетной “прогрессивной интеллигенции” полагали, что это уже и произошло. Когда в 1998 году сборная Франции по футболу, на две трети состоявшая из выходцев с Африканского континента, стала чемпионом мира, вся страна отмечала это как свой праздник. Но уже через четыре года партия Ле Пена, основой предвыборной программы которого были резкие иммиграционные ограничения, получила 18% голосов. И хотя это вызвало чрезвычайный шум среди “левых” и организованные ими многочисленные демонстрации с лозунгами “Фашизм не пройдет!”, думаю, на следующих выборах лепеновцы (а скорее всего партию возглавит более молодой и гибкий лидер) разовьют свой успех. По данным опросов “Евробарометра”, 69% жителей Франции считают, что уже достигнут допустимый предел допуска инокультурных иностранцев в страну. Все больше французов начинают постепенно видеть и понимать, что расовые и религиозные основы менталитета у людей не меняются за два-три поколения, особенно в тех случаях, когда эти люди и не ставят перед собой такой цели, а, напротив, считают, что это местные жители, вся западная цивилизация должны принять их правила поведения или по меньшей мере безропотно переносить их, что если можно “на всю катушку” пользоваться социальными привилегиями (обеспечиваемыми налогами работающих французов), ничего при этом не делая, то даже нет вопроса, что так и надо поступать. Смешно и бессмысленно было бы требовать от них веками вырабатывавшейся европейской этики и гражданственности — на каком основании? А вот подмеченное Достоевским широко распространенное человеческое качество — бывший угнетенный, освободившись и обретя права, сам начинает еще пуще угнетать и тиранствовать, — относится, увы, не только к российским реалиям. И все это — проблема не одной лишь Франции. Успехи крайне правых и националистических партий в Австрии и Голландии, все более частые фашистские всплески в Германии и России (несмотря на все ужасы, связанные с этим явлением в истории наших стран) — все это реакция на утопическое заблуждение, будто люди всех стран и рас могут быстренько сделаться братьями, не имея никаких основ для подобного братства в душе, просто потому, что так было бы хорошо и разумно. Опыт СССР показал, что без общей религиозной основы это возможно, только если есть общая скрепляющая идея (да и то на короткий срок). Нынешние жители некоренной национальности, оставшиеся в бывших советских республиках, в полной мере узнали цену этому “братству” за минувшие десять лет. По долгу службы — я работал в отделе литератур народов СССР в “Литературной газете” — мне в восьмидесятые годы не раз приходилось ездить в республики Средней Азии. Любовь к “русским братьям” там демонстрировалась такая, что казалось (наивному человеку) — в родной семье так тебя не обожают. Причем это была не кратковременная показуха для “начальников из Москвы” (тут-то иллюзии вряд ли кто питал), нет, для многих тысяч русских, живших там десятки лет, начавшее происходить после того, как исчез страх перед превосходством силы со стороны Москвы, оказалось подлинным шоком. Многие, наверно, читали “Хуррамабад” А. Волоса, но это книжный вариант, а мне приходилось слышать еще и рассказы…

Нет никаких оснований считать, что того же не произойдет в мировом масштабе, когда будет нивелировано (тем или иным способом) нынешнее силовое преимущество Запада.

Но долгие годы эталоном действительно успешного слияния разных рас и народов в одном государстве вроде бы служили США. Помню, как на одной из самых первых, если не первой официальной конференции по постмодернизму, проходившей в Москве в начале 90-х, выступал какой-то крупный авторитет в этой области, известный американский культуролог (фамилию, к сожалению, запамятовал). Он долго и с увлечением рассказывал, как замечательно реализуются постмодернистские принципы в американской культуре, приводил в качестве примера Лос-Анджелес, где превосходно уживаются друг с другом англосаксы и японцы, китайцы и мексиканцы, афроамериканцы и индусы, как соседствуют церкви, мечети и буддистские храмы и сама архитектура города являет собой сочетание различных национальных стилей. Прошло менее полугода, и в Лос-Анджелесе рванули такие расовые волнения, каких давно не знала Америка, причем это не было столкновение какой-то одной диаспоры с другой: хотя началось, конечно, с какого-то конкретного столкновения, но вылилось в итоге в битву всех против всех. За последние годы довелось несколько раз побывать в Америке и услышать (в частных разговорах, в открытую писать и говорить об этом очень опасно — не арестуют, но быстро сделают общественным изгоем, диктатура принятого мнения там нынче такая же, как у нас было при Советской власти), что афроамериканцы теперь требуют “обратной сегрегации” — они не хотят, чтобы их дети учились с этими “растленными” детьми белых; что во всех сферах культуры у афроамериканцев — свои авторитеты и рейтинги: лучших книг, актеров, фильмов, что испанскую речь (это уже об иммигрантах из Латинской Америки и Мексики) сейчас на улицах крупных городов и на радиоканалах услышишь гораздо чаще, чем английскую (в последнем можно было и самому убедиться). Уж не говорю о том, какими темпами распространяется ислам среди черного населения США (чуть ли не каждую неделю появляется по одной-двум мечетям благодаря щедрым спонсорам из Саудовской Аравии; по различным данным, на 2000 г. в США было от 5 до 15 млн. мусульман) и в каком положении окажется противостоящая воинствующим исламистам страна, имеющая за спиной многомиллионный “второй фронт”, при свойственной мусульманскому миру жесткой иерархии и солидарности. Развалившихся на сиденьях вагонов нью-йоркского метро здоровенных чернокожих парней, загородивших ногами проход так, что надо было или перепрыгивать или идти в противоположную сторону, мои американские знакомые предпочитали не замечать…

Сейчас, когда я пишу эти строки, по всем каналам телевидения передают: в День Независимости в США, несмотря на беспрецедентные меры безопасности, в том же Лос-Анджелесе, в аэропорту, гражданин Соединенных Штатов египетского происхождения подошел к очереди, ожидавшей посадку на израильский самолет, и открыл стрельбу из пистолета. Есть убитые и раненые.

Я отдаю себе отчет в том, что в ходе этих рассуждений слишком близко подхожу к опасной черте, за которой начинаются уже лозунги: Россия для русских, Москва для москвичей, Франция для французов и т.п. Но я никогда не перейду ее, и вовсе не потому, что живу в Москве и не хотел бы жить ни в каком ином месте, не будучи ни русским, ни коренным москвичом. А потому, что твердо знаю: каждый человек на Земле — брат мой, и каким бы он ни был, с моей точки зрения, злодеем и грешником, я должен, во-первых, спросить себя, не отражение ли собственных грехов вижу в нем, а во-вторых, ненавидя грех, заботиться о спасении этого человека. Каждый имеет право жить там, где он считает нужным (если не отнимает при этом жилье силой у другого человека), без каждого мир не полон и Господь одинаково любит нас всех (Он это может!). И так же, как двое русских солдат и один белорусский в конце 80-х в Закавказье ценой своей жизни заслонили от погромщиков моих соотечественников, и я, не колеблясь, отдам свою жизнь за москвичей, если завтра надо будет защищать город от очередных “не имеющих национальности и вероисповедания”.

Но…

Но я против того, например, чтобы, зная, что однополая любовь есть содомский грех, один из самых страшных, и что лишь в редчайших случаях тут имеет место биологический дефект (тогда надо лечиться), а чаще всего потакание своим прихотям, — из боязни обидеть своего ближнего делать вид, что все в порядке, все хорошо и естественно, что можно подобные союзы венчать в церкви и подобным парам брать на воспитание детей. Мне не доставляет никакого удовольствия обижать ближнего — но если, зная, что его душе грозит опасность гореть в вечном огне, я предпочту собственное спокойствие, значит, я не люблю никого, кроме себя, и больший грешник, чем он.

Я против того, чтобы закрывать глаза и не говорить (а лучше — и не думать): какими опасностями чревато в наше время (при столь развитых средствах уничтожения людей и при все возрастающей роли идеологии в жизни человека, чаще всего национальной и конфессиональной, как бы ни пытались нам внушить, что это не так) — неизбежное в современном мире территориальное соседство людей, исповедывающих совершенно разные системы ценностей, моральные принципы, представления о ценности человеческой жизни, о целях человеческого существования. Говорить и думать об этих опасностях, по-моему, гораздо нравственнее, чем закрывать на них глаза, пока гром не грянет.

Но не только расовые, национальные и конфессиональные противоречия углубляются в нынешнем мире — мир разделяется и по другим параметрам (связанным, конечно, с вышеназванными). О противоречиях Север—Юг, о том, что ресурсов планеты не хватит, чтобы обеспечить всем такой уровень жизни, каков он сейчас в наиболее преуспевающих экономически странах, и в то же время в рамках либеральной идеологии не объяснишь остальным девяти десятым, почему они должны жить хуже, — уже писалось многажды, в том числе и мною, не буду повторяться. Но вот даже такой либеральный экономист, как Владислав Иноземцев, пишет (“Независимая газета” от 20.VI.2002 г.): “Сегодня весьма заметны тенденции, прямо свидетельствующие об экономической и социальной самоизоляции западного мира (подкрепляемой его стремлением сделать внешний мир менее агрессивным и более управляемым)” — и доказывает это цифрами. И он же, кстати, предупреждает, говоря о мощном притоке беженцев из “третьего мира” в страны Запада: “традиционные общества могут воспроизводиться в рамках индивидуалистических, порождая их фрагментацию и ведя к глубокому кризису… Плавильный котел уже не работает так, как прежде…”.

Сейчас много говорят и пишут, на самом высоком уровне, о невиданном сближении России с США, странами Запада, о чуть ли не скором вступлении России в НАТО и т.п. Грешен, но несмотря даже на очевидные доказательства из мировой политической жизни последнего года, я не верю в долгосрочность такого союза. “Какой ужас, если Москва станет грозить своим вступлением в НАТО”, — писала осенью прошлого года берлинская газета “Ди Вельт”, простодушно выдавая те настроения, которые на официальном уровне скрываются за дипломатическими формулировками. Пусть на подсознательном уровне, но мы еще долго будем для Запада врагом, вызывающим страх — просто потому, что все непонятное всегда кажется чужим и вызывает страх. Опять же не говорю об отдельных людях — но в целом основополагающий для Запада культ безальтернативной ценности человеческой жизни и всех ее проявлений, прагматическое и нередко гедонистическое отношение к действительности, и наш приоритет идеи, духовных ценностей (не обязательно, увы, благих) даже над жизнью как таковой, готовность к самопожертвованию — или саморазрушению (сейчас многое изменилось у нас, но вовсе не так радикально, как может показаться, если судить только по ТВ и действительности в пределах Садового кольца) — эти две системы ценностей на сегодняшний день несоположимы. Не случайно и идеологи марксизма, и идеологи “свободного рынка” (Милтон Фридмен, например) специально писали о неприложимости их идей к российской действительности. И не случайно честные и последовательно мыслящие люди, разделяющие западную систему ценностей (будь то наши соотечественники или зарубежные мыслители) никогда не будут не то что политкорректны, но даже просто нейтральны, рассуждая о российской системе ценностей, вообще или в частностях. Вернемся к статье М. Липовецкого, некоторые примеры из которой я уже приводил. А вот что он пишет, говоря об отдельных современных писателях: “К счастью, поздний постмодернизм в России не исчерпывается неототалитарной тенденцией. Есть Б. Акунин, который последовательно и методично развинчивает вековые российские стереотипы (скажем, про евреев-революционеров, порушивших великую империю, и кавказцев-садистов, про безмозглых, но зато ужас каких душевных русских женщин (курсив здесь мой. — К.С.), про святую русскую монархию)…”. Прочитав такое сразу после пафосных суждений в защиту политкорректности, даже вздрогнул… Еще пример — Марк Печерский, один из редакторов пользующегося сейчас и у нас популярностью журнала “Интеллектуальный форум”, бывший наш соотечественник, с 1981 года живущий в США (то есть долженствующий вроде бы усвоить азы политкорректности), дает интервью газете “Время МН” (23.III.2002). Вначале он сетует на то, что в современной России “мало интеллектуалов”, а затем заявляет: “Мы знаем (? — К.С.), что “направления” старых советских — а в ХIХ веке и многих русских — журналов были не чем иным, как отсутствием сколько-нибудь внятной идеологии. И по весьма простой причине — идеология происходит из идей; нет идей, нет идеологии. Бывают времена, когда ни у кого никакой идеологии нет, а то, что выдают за нее, — произвольный набор обрывочных мыслей, фантазий и эмоций”. Дальше — больше: “Когда я несколько лет назад читал в российских журналах non-fiction, она (после американской) вызвала у меня изумление! Заламывание рук, раздирание на себе рубахи, патетика до фальцета, какая-то гомерическая смесь невежества с глупостью, и притом, как правило, из рук вон скверно написано. Простите, отвык-с…”

Ну, хорошо, это журналист, хотя и причисляющий себя к категории public philosopher (чья “функция не ответ, а грамотно поставленный вопрос”). Но вот дипломат, в свое время называвшийся одним из кандидатов на пост посла США в России, — Томас Грэхем. В начале прошлого года он выступил в нашей печати со статьей, где позволил себе утверждать: нынешняя Россия — это “государство в упадке”, ей надо научиться не противоречить интересам США, иначе Америке придется принять “жесткие меры” (“Независимая газета” от 21.III.2001 г.). Эта статья вызвала соответствующую реакцию в России. Пришлось срочно исправлять положение, и спустя несколько месяцев Т. Грэхем принялся делать это на страницах той же “Независимой газеты” (31.V.2001). Статья полна уклюжих и не очень реверансов в сторону нашей страны, рассуждений о том, что у США “есть огромный интерес к оздоровлению России как здоровой (так в тексте. — К.С.), демократической мировой державы” (но нигде не сказано “сильной”), однако содержит и такие тезисы: “тесные политические и экономические отношения между Россией и государствами региона” Средней Азии “нельзя назвать несовместимыми с американскими интересами <…> до тех пор, пока доступ Соединенных Штатов остается гарантированным”. Право, не знаю, возможны ли такие статьи нашего дипломата в американской печати. Но точно знаю, что ни в какой стране невозможны такие высказывания, которые позволяет себе французский философ Анри Глюксман, заявивший в интервью нашей “Новой газете” (№ 28 от 10—16 июля 2000 г.) по поводу России и русской армии: “Хулиганское государство, хулиганское общество, хулиганская армия…”. Подобные примеры можно приводить десятками, стоит только полистать прессу. Меня, повторяю, они не удивляют.

И наконец, последнее и самое важное. Как же, скажут мне, то, что вы пишете, согласуется с евангельским: “во Христе нет ни эллина, ни иудея, ни раба, ни свободного”?

Так, но ведь сказано: “во Христе”, то есть среди тех, кто может считать себя истинным христианином, кто посвятил себя Христу. Но таковых всегда немного даже в христианских государствах и обществах.

В свое время Достоевского упрекали в том, что он не понимает: и в христианских обществах были и есть множество социальных несправедливостей, а потому внутреннее состояние человеческих душ — это одно, а социальное развитие и общественные преобразования — нечто совсем другое, с первым не связанное. Приводились в пример существование рабства во времена апостола Павла и крепостного права в тогдашней России, при том, говорили критики, что та же гоголевская Коробочка без сомнения считала себя христианкой. На что Достоевский отвечал: для тех членов древней Церкви, которые не просто принимали крещение, а становились подлинными христианами, рабы тотчас обращались в братьев; если бы Коробочка стала совершенною христианкой, крепостное право в ее поместье исчезло бы в тот же миг. Но пока это не так, а значит, надо, ни в коем случае не упуская из виду великую мысль — внутренним духовным трудом все люди на земле могут стать братьями и тем решить все социальные проблемы — в то же время трезво смотреть на положение дел и пытаться предотвратить те конфликты и трагедии, которые порождаются людским несовершенством. Конечно, между находящимися в Боге людьми не может быть никаких различий, кроме их личностного начала, обращенного к Творцу. Но за пределами этого круга различия существуют, и их надо видеть. Нельзя утверждать, что это не так, что различия эти несущественны или же, выдвигая на первый план частные сходства, затушевывать главное, что определяет жизнь тех или иных людей.

Видеть — и говорить о них; не для того, чтобы обижать или унижать, выстраивать какую-то иерархию и т.п. “Все, делающееся явным, свет есть” — сказано в Евангелии. Будучи высвеченными, все качества — человеческой личности, нации, вероисповедания — получают возможность обратиться ко благу.

Если я трезвыми и объективными глазами смотрю на своего соседа, понимая все различия между нами, то смогу, в худшем случае, обезопасить себя от него, в лучшем случае — не соглашаясь с ним, уважать его или, еще лучше, полюбить. Если я запрещаю себе даже думать о различиях между нами, то в экстремальной ситуации могу, в худшем случае, ударить первым, в еще худшем — спровоцировать агрессию с его стороны (стать, что называется, провоцирующей жертвой).

В заключение — о том, с чем я в книге А. Архангельского не согласен, и что, мне кажется, является, в той или иной степени, все же уступкой пресловутой политкорректности.

Удивило меня, например, такое утверждение: “Современный мир не враждебен христианству — он миролюбиво равнодушен к нему”. Возможно, если иметь в виду то, что мы называем практической христианской жизнью — посещение храма, жизнь по церковному календарю, соблюдение постов, причащение, — да, для многих людей и в нашей стране и в других странах мира это пока кажется чем-то ненужным в наш деловой век (а многие, даже весьма неглупые люди заявляют: “Если я чувствую Бога в себе — зачем ходить в храм?”, будто и не подозревая о существовании такого явления, как прелесть).

Но если мы перейдем на уровень мировоззрения, идеологии — тут ни о каком равнодушии не может быть и речи. Я не говорю о сотнях миллионов вероисповедных противников — мусульман (в Саудовской Аравии, пока еще союзнике Соединенных Штатов, за обнаружение дома Библии сажают в тюрьму), иудаистов, буддистов (называю лишь те религии, которые претендуют на мировое распространение своего влияния). Но наиболее яростные противники — и их тоже очень не мало — среди тех, кто называет себя атеистами, однако на самом деле являются ревностными приверженцами религии земного бытия, утверждающей, что ничего за пределами этого бытия нет и не может быть (и здесь: конечно, есть среди атеистов и совсем иные люди, на деле более близкие к Богу, чем иные верующие). На этой религии основан практически весь современный порядок вещей в странах “первого мира” — в который вложены колоссальные деньги и которому подлинное христианство грозит полным переворотом, — так что борьба предстоит яростнейшая. Кроме того, многим из таких атеистов существование совсем рядом мира с совершенно иной системой ценностей мешает чувствовать себя полностью правым (а это порой бывает дороже любых денег). Поэтому как раз наоборот — многие верующие достаточно лояльно относятся к неверующим рядом с собой, в то время как последние часто очень активно норовят обличить верующих в лицемерии либо глупости.

Но особенно удивили меня два высказывания из уже упомянутой статьи “Косоварварство”. Вот образчик политкорректности и одновременно недопустимой, на мой взгляд, игры словами: А. Архангельский пишет о “сербах, уничтожавших косовские мечети, и албанцах, превративших церковь Ильи Пророка в огненную колесницу”. Недавно мне довелось увидеть любительский фильм, снятый правнуком Достоевского, Дмитрием, который вместе с группой российских деятелей культуры на свой страх и риск (ибо путешествие это нынче для россиян очень опасное) побывал в Косово. Он привез и цветные фотографии, на которых запечатлены небесной красоты косовские храмы ХII—ХIII веков, а на пленке — то, что от них ныне осталось: дымящиеся или уже остывшие руины, расколотые и разметанные камни, обломки фресок… Причем это продолжает происходить и сейчас, прямо рядом со стоящими там силами КФОР: натовские солдаты не желают вмешиваться и рисковать своим здоровьем ради православных храмов. Мечети разрушать так же недопустимо, как и церкви, но, думается, если бы подобное происходило когда-либо (сейчас-то это невозможно), хотя бы в десятикратно меньших масштабах, в Косово с мечетями, шум в мире был бы гораздо больше того, что был поднят по поводу уничтожения буддийских статуй в Афганистане. Но, насколько помнится, такого не было…

И в той же статье: “Косоварварство (обоюдное) внезапно обнажило проблему, с которой европейское человечество неизбежно столкнется в ХХI столетии. Чем равнодушнее будут просвещенные культуры к религиозным началам жизни, чем нейтральнее по отношению к ценностям веры станут формулы политического мироустройства, тем жестче, непримиримее и злее окажутся любые проявления межконфессиональной вражды на обочине цивилизации, на ее кровоточащих окраинах (курсив здесь мой. — К.С.)”. В свое время на одной из конференций по творчеству Достоевского в Старой Руссе мне пришлось возразить одному из скандинавских коллег, который в ответ на просьбу рассказать на предстоящем международном форуме о новообразованном (тогда) российском Обществе Достоевского сказал, что это похоже на просьбу гоголевского персонажа рассказать о его существовании в столице. Пришлось напомнить коллеге, что в мире Достоевского столицами являются Санкт-Петербург и Старая Русса, где он сейчас находится, а то место, куда он собирался отправиться, — как раз глубокая провинция.

Я думаю, что те, кто планировал и рискнул осуществить беспрецедентную войну НАТО против Югославии, невиданную в истории послевоенной Европы, кто пошел на то, чтобы нарушить многие табу при этом — впервые после Гитлера немецкие солдаты пришли с войной на славянскую землю, впервые американские солдаты бомбили европейские города и ракетами вводили цензуру (атака телецентра в Белграде) и т.п., — понимали, что поставлено на карту и где находится центр (а никак не “обочина”) мировой политики. Ведь ни аннексия Турцией половины Кипра, ни сжигаемые напалмом курдские деревни, ни массовая гибель людей в Марокко не вызывали никакой подобной реакции. С 1999 года один из центров мирового противостояния опять оказался на Балканах, и дай Бог, чтобы не с теми же последствиями, что в 1914 году.

И наконец, последнее и самое удивительное: 29 декабря 2000 года автор пишет: скоро “страшный для России, безнадежно ею проигранный ХХ век завершится”. Страшный — согласен, но — безнадежно проигранный? В этом веке Россия, подобно естествоиспытателям прошлого, прививавшим себе бациллы холеры или чумы, чтобы поскорее найти противоядие, изжила и доказала всему миру гибельность идеи коммунизма — попытки построить на земле материальными способами царство равенства и справедливости (веками эта идея будоражила умы человечества, требовала больших или меньших по масштабам жертвоприношений, но только невиданная жертва России — почти всею собой — обнажила до конца гибельность и иллюзорность соблазна). В этом веке Россия совершила то, что не смогла бы сделать — и не сделала — ни одна страна в мире: остановила гитлеровское нашествие на мир и сделала возможным его полный разгром (и как же должна болеть совесть у тех, кто в угоду конъюнктуре или по неразумию позволяет себе утверждать, что это было достигнуто только благодаря численному превосходству). Огромное духовное значение этой Победы даже в нашей стране, думается, еще не понято даже наполовину. Только этого с лихвой достаточно для того, чтобы объявить Россию безоговорочным — трагическим — триумфатором в ХХ веке. А то, что стране надо сейчас подниматься из очередной тотальной разрухи (начавшейся, конечно, не в 1991 году) — так на протяжении последних пятисот лет она это делала не однажды. И деньги, и высокие технологии — это ведь только производное от главного.

Наступил век ХХI. Россия по-прежнему стоит между Западом и Востоком, Севером и Югом (хотя бы потому, что не принадлежит полностью ни к одному из этих цивилизационно-культурных объединений). Стараниями коммунистических правителей за последние полвека она лишилась почти повсеместной поддержки и симпатии, которыми пользовалась после 1945 года — сегодня ее, мягко говоря, недолюбливают даже те страны и народы, которые без нее в последние два века вообще лишились бы своего существования — например, Болгария. В союзниках только Белоруссия (отчасти), Армения (отчасти), Сербия (без своих нынешних правителей), Индия (очень отчасти). Слово “патриотизм” превращено или в дубину в руках оголтелых и истеричных шовинистов и фашистов, которой они гвоздят все и вся, не соответствующее их куцему представлению о России, либо — в ярлык ретроградства и замшелости у бегущих за западной модой “интеллектуалов”. Между тем мода нынче совсем не такая. Каждое утро американские школьники встают, кладут руку на сердце и хором произносят: “Я клянусь в верности флагу Соединенных Штатов Америки, республике, которую он символизирует, единому народу перед Богом, неразделимому, где свобода и справедливость существуют для всех”. (Можно представить себе реакцию наших средств массовой информации, если завтра Министерство образования ввело бы в наших школах что-либо подобное!) Когда недавно один родитель из Сакраменто попытался оспорить обязательность этого ритуала для своей дочери (по причине атеистических убеждений семьи) и окружной федеральный суд его иск удовлетворил, и он сам, и эти судьи были подвергнуты единодушному осуждению властей всех уровней, министерству юстиции было предложено срочно исправить “ошибку”, а члены палаты представителей конгресса США в полном составе вышли на ступени Капитолия и исполнили клятву верности флагу. Российскому правительству — и извне, и изнутри страны — то и дело предлагают отдать те или иные части своей территории, тогда как никто не думает предоставлять независимость Ольстеру или Стране басков, Великобритания не колеблясь начала войну из-за лежащих в другом полушарии нескольких скалистых Фолклендских островов, а буквально на днях Испания тут же высадила военный десант на крошечном (размера футбольного поля) островке Перихиль, на который осмелилось было заявить права Марокко.

В ХХ веке России пришлось, сохраняя верность своему предназначению и жертвенность во имя великой идеи, трагически срываться и ошибаться, поддаваясь темным земным искушениям и соблазнам. Будем надеяться, что путь в ХХI веке окажется легче. Но в духовном смысле он при всех случаях легче не будет. И надеяться на лучшее мы сможем, только если будем видеть все в свете. Если не будем предаваться псевдооптимистическим обольщениям и справимся с искушениями, одинаково губительными для нашей судьбы: обиженно-кичливо закрыться от мира, увидев в будущих братьях — врагов, или, решив, что будущее братство без всяких усилий уже наступило, отречься от себя и своего места в истории, потерянно вертясь в маскараде политкорректного карнавала.

* Александр Архангельский. Политкоррекция. Заметки для газеты “Известия” 1998—2001. Москва: Модест Колеров и “Три квадрата”, 2002.