Михаил Холмогоров

Российские либералы: сборник статей под ред. Б. Итенберга и В. Шелохаева

Интересные дети росли в России в позапрошлом веке. Один десятилетний мальчик придумал игру “в идеальное государство, где торжествуют либеральные принципы политической свободы. Две беседки в саду стали центром воображаемого парламента — в одной расположилась палата народных представителей, обсуждавшая и составлявшая новые законы, в другой — верхняя палата, необходимая для корректировки этих законов. Происходящие в имении события подробно и точно отражались в газете, издание которой также стало частью этих игр”. Немудрено, что, когда мальчик вырос, он стал автором проекта конституции Российской империи и Председателем Первой Государственной думы. Речь идет о видном русском политическом деятеле, профессоре права Сергее Александровиче Муромцеве, организаторе и лидере партии кадетов — герое очерка А.Н. Медушевского. Имена многих персонажей сборника “Российские либералы” широкому читателю малоизвестны. А личности эти были яркие, незаурядные. Друг Пушкина А.И. Тургенев, автор болгарской конституции князь В.А. Черкасский, один из создателей социологии М.М. Ковалевский, видные русские ученые А.Н. Бекетов и В.И. Вернадский, бывший в свое время членом ЦК кадетской партии, князь Д.И. Шаховской, граф Гейден...

Жизнеописания сосредоточены не на событийной канве, а на истории духовного развития. Тщательно исследуется круг, образ мыслей и темы разговоров учителей, друзей и соратников, учеников. Поэтому очерки, составившие книгу, дают достаточно полное представление о развитии либеральных идей в России от правления Александра I до тягостных испытаний русской эмиграции века минувшего, о драме русского либерализма, его обреченности на судьбу отечественной Кассандры.

1862 год, еще не написаны “Бесы”. Константин Дмитриевич Кавелин охлаждает очарованного бакунинской революционной энергией А.И. Герцена: “Выгнать династию, перерезать царствующий дом — это очень нетрудно и часто зависит от глупейшего случая; снести головы дворянам, натравивши на них крестьян, — это вовсе не так невозможно, как кажется; приучить солдата к мысли, что он должен идти против того, против кого ему вздумается, с некоторым усилием тоже не невозможно. Словом, я считаю совсем не таким трудным подточить все теперешние основы общества в России, выжившие, выветрившиеся, и дать ей с них рухнуть всею тяжестью. Только что будет потом? То, что есть, не создаст нового по той простой причине, что будь оно новым, — старое не могло бы существовать двух дней... Все скристаллизуется по-старому, на первый раз, по большинству наличных элементов и понятий, да вдобавок со всею ненавистью к новому”. Будто сквозь годы видел, как все скристаллизовалось к двадцатилетию Октября: коллективизация лишила крестьян земли и возродила крепостное право, “стройки социализма” мерой каторжничества далеко превзошли декабристские Нерчинские рудники, а в искусстве победившая революция успешно свернула шею любым попыткам внести хоть какую-нибудь новизну: эксперименты поголовно принявших революцию футуристов массам, видите ли, непонятны, формальные искания в живописи антинародны, шедевры Д.Д. Шостаковича — сумбур вместо музыки и т.д.

Собственно, в мыслях К.Д. Кавелина для нас, переживших полную и окончательную победу социализма, ничего нового нет, через столетие мы сами к ним пришли, и до горбачевской гласности крамольное их содержание было предметом наших дискуссий на московских кухнях, а смельчаки, отважившиеся зафиксировать их в брошюрах, как А. Амальрик в памфлете “Доживет ли СССР до 1984 года?”, получали срока, высылались из страны, разделяли участь Чацкого в условиях, какие Грибоедову и в страшных снах не могли привидеться. Ново здесь только одно: еще когда проницательным людям был виден эпилог Октября! Но почему же, почему идеи этих проницательных людей так и остались предметом разговоров, а в действительности победили совсем иные силы?

Да и сегодня Россия нетвердыми, робкими шагами движется вроде бы к нормальной жизни, поминутно спрашивая себя: а что, есть туда дорога? Разумеется, есть, давно и, увы, не нами протоптанная, но нашими умнейшими людьми указанная, расчищенная их могучей мыслью, да заросшая за долгий двадцатый век травой забвенья. Забвенья, заметим, предумышленного.

К русскому либерализму, едва он явился на страницы журналов, почему-то сразу прилип эпитет “гнилой”. И пользовались им с одинаковым успехом и Победоносцев, и Ленин. А уж слово “кадет” вообще было едва ли не ругательным. И немудрено: конституционные демократы первыми, еще в ноябре 1917 года, удостоились от советской власти запрещения. В списках литературы, приложенных к каждой статье, удручает 80-летний разрыв в изданиях, послуживших основой исследований. Три-четыре поколения советских людей были разлучены с мыслителями, оставшимися за рубежом октябрьского переворота. Мы были вынуждены тяжким опытом насильственного воплощения утопических идей о всенародном счастье своим умом доходить до истин, которые лежали на заброшенной дороге.

С первых же шагов либералы оказались в тисках между ярыми крепостниками и оголтелыми революционерами. И всегда были в меньшинстве.

Жизнь в меньшинстве, казалось бы, должна сообщать энергию не только мысли, но и действию. Но у нас какое-то своеобразное распределение труда: мыслят и говорят правильные вещи одни, а действуют — другие. Идеолог освобождения крестьян Б.Н. Чичерин, например, в самый разгар подготовки реформ, когда он-то в отечестве был едва ли не самым нужным человеком хотя бы в качестве консультанта правительства, отбывает за границу.

Жизнь в меньшинстве, казалось бы, должна объединять. Не тут-то было! Люди, провозглашающие компромисс с властью, совершенно не способны к компромиссу друг с другом. Московский кружок любомудров раскалывается на славянофилов и западников. И хотя и те и другие только и говорят что о народном благе, в ненависти друг к другу напрочь забывают именно о народном благе: уязвить противника важнее. В статье В.А. Твардовской об Александре Градовском анализируется дискуссия между ее героем, либеральным профессором права, и Ф.М. Достоевским. Два русских мыслителя, оба настоящие патриоты, оба прекрасно видят опасность как тупой реакции, так и оголтелой революции. Но что им революционеры и сатрапы, если профессор, обнаружив передержки в знаменитой пушкинской речи, смертельно обидел писателя. И сколько же ярости в статье Федора Михайловича! До судеб ли тут России... И добро б мы не знали за собой этого греха. В статье А.А. Алафаева и С.С. Секиринского о примирителе междоусобных войн в стане русской интеллигенции К.Д. Кавелине приводится диагноз, поставленный еще А.В. Никитенко: “Дух нетерпимости и страсть к умственному и нравственному деспотизму составляют язву нашего так называемого передового общества”. Из исторического опыта добавим: в умелых руках политического циника и прагматика игра на этих страстях приводит к победе над изможденным внутренними распрями противником, что и произошло в октябре 1917-го.

Сейчас, когда улеглась демократическая эйфория, а либеральное движение переживает очередной кризис, испытывая те же болезни, что приводили либералов к полному краху и в 1881-м, и в 1907-м, и в 1917-м, крайне полезно изучить книгу “Российские либералы”. Вдруг хоть частица их трагического опыта будет нами усвоена сегодня.