Николай Работнов

Демо*ра*ия и Демо*ра*ия

Непривычный вид названия статьи объясняется так: автор все не мог решить, в каком порядке расставить эти близкие по звучанию существительные древнегреческого происхождения, тесно сплетенные в сегодняшней политической фразеологии, и решил предоставить это читателю. Кроме того, для немалой части российского населения одно из этих слов и производные от него стали черными ругательствами, а раньше — помните это легендарное время? — некоторые буквы в бранных словах в печати принято было заменять точками. Ну, и, наконец, хотелось чем-то выделиться из десятков авторов, в статьях которых данная парочка примелькалась, в том числе и в качестве заголовка.

Непосредственным поводом к написанию настоящей статьи явилась грядущая перепись российского населения, одна из важнейших, на мой взгляд, инициатив президента Путина, а дополнительным стимулом — желание поучаствовать в очень интересной дискуссии, открытой участниками “Конференц-зала” в пятом номере “Знамени” за 2002 год.

Предстоящая перепись — предприятие, прежде всего, крупномасштабное, как по значению результатов, если они будут получены в полном планируемом объеме и должным образом проанализированы, так и по накалу проблем, с которыми необходимо справиться для ее успешного осуществления. Совершенно ясно, что “сопротивление материала” будет велико по понятным причинам, и организаторы переписи — начиная с президента — судя по последним высказываниям, отдают себе в этом отчет. Социология как целое и демография как ее фундаментальная компонента — очень сложные науки, а любая наука начинается там, где голословные утверждения и субъективные мнения уступают место количественной, точной, полной, детальной, хорошо документированной числовой информации о предмете исследования. Перепись и призвана создать такую информационную базу для выработки важнейших политических и экономических решений. Поэтому долг каждого гражданина — принять в переписи личное участие и способствовать ее проведению.

Трудно назвать другую область научного знания, основные понятия которой были бы так просты, а простота эта так обманчива, как в демографии. Про самые употребительные термины слыхали, разумеется, все: “рождаемость”, “смертность”, “продолжительность жизни”, “средний возраст”, “прирост населения”, “заболеваемость”. Ими вовсю оперируют публичные политики и журналисты, особенно оппозиционного толка, стараясь, и не без успеха, создать у зрителя, слушателя и читателя стойкое впечатление, во-первых, крайней, исключительной катастрофичности демографической ситуации в России, и, во-вторых, однозначной причинно-следственной связи этой катастрофы с происшедшими в стране за последние пятнадцать лет переменами.

По контрасту особую остроту этому вопросу придает ситуация в мире в целом, вызывающая озабоченность и тревогу другого знака: “популяционная бомба”, “демографический взрыв” — эти, тоже всем знакомые словосочетания хоть и призваны настораживать, но все-таки характеризуют угрожающее явление как спонтанное. Однако в самое последнее время вошел в обиход и термин “демографическое оружие”, переводящий проблему в другую плоскость, интерпретирующий угрозу как внешнюю и целенаправленную.

Нельзя недооценивать реальность и масштаб этой многоликой проблемы — как на национальном, так и на глобальном уровне (при том, что она, мягко говоря, ненова: согласно греческому мифу Зевс развязал Троянскую войну потому, что Земля “стонала от слишком большого числа людей”, а их тогда было раз в пятьдесят меньше, чем сейчас). В стратегическом, да уже и в повседневном плане для России действительно важнее демографической проблемы ничего нет, и настоящую статью никоим образом нельзя считать попыткой засунуть свою — и чужие — голову под крыло или в песок. Но расчистка наслоений, иногда прочно окаменевших, порожденных неосведомленностью и агрессивной демагогией, нужна.

А. Зиновьев

С интересной и очень энергично написанной статьей на ту же тему, что и наша, выступил недавно профессор В.С. Лебедев (“Дуэль”, 2002, № 14). Там он приводит, в частности, и цитату из А. Зиновьева, взятую нами в качестве эпиграфа к настоящему разделу. О направленности рассуждений Лебедева дают представление и эта цитата, и основополагающая формулировка: “С 1991 г. в России существует, по официальным данным, демократия западного образца, и, с этого же года, смертность превышает рождаемость. Взаимосвязь этих фактов не вызывает сомнений — какую бы историческую эпоху мы ни взяли, всегда можно констатировать, что демократическая страна есть вымирающая страна. Так что зря жалуются наши либеральные интеллигенты на “нецивилизованность” России: именно вымирание русского народа свидетельствует о вступлении нашей страны в клуб богатых и демократических стран (которые обычно называют цивилизованными). То, что депопуляция (т.е. превышение смертности над рождаемостью) идет в России быстрыми темпами, объясняется скоростью перехода России к демократии, ведь наша страна за несколько лет прошла путь, занявший у Запада века”.

Эта мысль конкретизируется и аргументируется на примере трех государств, в разделах с характерными названиями: “Бедная Франция”, “Германия как жизненное пространство”, “Страна заходящего солнца”. И новая история, и современное внутреннее положение, и перспективы этих стран изображаются в самых мрачных тонах: “Именно Франция является родиной западной демократии как в теоретическом обосновании (вспомним труды великих мыслителей XVIII века, чьи идеи легли в основу американской декларации независимости и “Декларации прав человека и гражданина” 1789 г.), так и в практическом проявлении. Многочисленные французские революции привели к рождению образцовой демократической республики со всеобщим избирательным правом, свободной прессой и многопартийностью уже в XIX столетии. Но именно Франция стала первой в современной истории страной, в которой нация начала вымирать в мирное время в условиях хозяйственного процветания… При сохранении этой тенденции через несколько десятилетий Францию будут населять мулаты, исповедующие ислам и имеющие гомосексуальную ориентацию. Такова трагедия великой нации. Никогда французы не жили в таком материальном достатке, как в наши дни, но и никогда они не были так близки к исчезновению, как нация”. А Германия “из страны белокурых голубоглазых тевтонов ФРГ превратилась в многорасовую многонациональную страну, в которой доля иммигрантов в населении была такая же, как в США… Современная Германия перестала быть национальным государством, превратившись в жизненное пространство для представителей десятков народов всех континентов”. Не надо думать, пишет Лебедев, что вымирает только белая раса: “Где бы ни установилась демократия, там происходит депопуляция. Доказательством этого является Япония… Рано или поздно Япония вынуждена будет “открыться” иммигрантам из более бедных стран и станет подобием старушки Европы. Но зато она перестанет быть Японией”.

Мог ли в 1942 году будущий нюрнбергский висельник Альфред Розенберг предполагать, в каком смысле через шестьдесят лет будет цитироваться его высказывание, начальные слова которого были намалеваны на воротах фашистских концлагерей: “Каждому — свое! Ленивые статичные народы должны потесниться и уступить жизненное пространство динамичным, быстро растущим расам”! По Лебедеву же выходит, что ленивый статичный народ — немцы, а “динамичные, быстро растущие расы” — мусульмане и негры.

Для начала заметим: убедив читателя на многочисленных примерах в том, что Франция стремительно демократически вымирает уже почти двести лет (плюс гильотина, Вандея, наполеоновские войны, эмиграция трех революций, выезд в многочисленные колонии, и, наконец, две мировые войны, в последней из которых “помимо чисто военных и политических причин, приведших Францию к разгрому, едва ли не главной причиной краха 1940 года было то обстоятельство, что французские солдаты были “поколением единственных детей”, изнеженных и инфантильных”), автор как-то оставил без объяснения и вообще за кадром тот немаловажный факт, что пока прекрасная Франция все-таки не вымерла. И на последних президентских выборах забаллотировала крайнего националиста Ле Пена пять к одному.

Но главное, что отличает статью В.С. Лебедева от большинства публикаций, бьющих тревогу по поводу устойчиво отрицательного демографического баланса России в последние годы, состоит в том, что он считает такую динамику универсальным следствием “сытости”, “стабильности”, “безбедного существования”, “крепкой валюты”, “процветающей экономики”, “красивой жизни”. А наша непримиримая оппозиция, как известно, кричит, что население убывает из-за голода, нестабильности, бедственного существования, рухнувшей валюты, уничтоженной экономики и беспросветной жизни. Сам размах этой “вилки” показывает, что выразители крайних точек зрения не могут быть правы, а реальная картина является сложным переплетением и борьбой разнонаправленных, вплоть до полной противоположности, тенденций, которые, тем не менее, способны вдруг складываться когерентно, приводить к масштабным результатам одного — увы, отрицательного — знака.

К такому общему выводу приводит и знакомство с материалами “Конференц-зала” при всем, порой достаточно резком, различии высказанных точек зрения. Чтобы разобраться в этой картине и действовать оптимальным образом, прежде всего нужна — необходима, как воздух! — детальная и надежная количественная информация по всем аспектам российской демографической ситуации. Поэтому автор не обидится, если кто-то сочтет настоящую статью агиткой, пропагандирующей предстоящую в октябре перепись. Чтобы понять ее значение, необходимо, пусть точечно и кратко, углубиться в отечественную демографическую статистику, вернее, приглядеться к ее отражению в зеркале отечественных СМИ и политических деклараций. Кое-что в этом зазеркалье заставляет вспомнить Льюиса Кэррола и его Алису. Сделаем, однако, отступление для совершенно необходимого разъяснения ключевых понятий и парадоксов, возможных при их широком неразборчивом использовании.

* * *

Начнем со смертности. Она определяется как число людей, скончавшихся за год, деленное на полную численность населения соответствующего демографического объекта, каковым могут быть человечество в целом, страна, регион, населенный пункт, а также какая-либо социальная, возрастная или профессиональная группа, которую в статистике обычно называют “когортой”. Каждому ясно: чем смертность ниже, тем лучше. Это справедливо без оговорок, когда речь идет об определенной когорте. А если, например, в одной стране смертность ниже, чем в другой, обязательно ли это означает, что в первой из них населению живется лучше, чем во второй?

Сравним по этому показателю несколько разбросанных по всему земному шару стран: Россию, Швецию, Бангладеш, Сенегал и Доминиканскую Республику (данные двухтысячного года). В России смертность очень высока, примерно четырнадцать человек на тысячу, в Швеции — одиннадцать. Казалось бы, все ясно. Но в Бангладеш и Сенегале — девять! А разницу в уровне и качестве жизни населения Швеции и этих двух стран все себе представляют. Да и про Россию нельзя сказать, что при всех своих проблемах она хоть в каком-то экономическом или социополитическом смысле уступает Сенегалу. И наконец, в Доминиканской Республике смертность — пять! Самая низкая в мире. И хотя эта страна добилась за последние десятилетия значительных успехов в развитии экономики и повышении жизненного уровня, но до Швеции ей, как до звезды небесной. Так в чем же дело?

В рождаемости и среднем возрасте. Рождаемость — это число детей, родившихся живыми за год, поделенное на число женщин репродуктивного возраста (от пятнадцати до пятидесяти лет). В Бангладеш и Доминиканской Республике рождаемость вдвое выше, чем в Швеции, в Сенегале — втрое. А средний возраст населения примерно вдвое ниже. Молодые люди, даже при огромной разнице в уровне медицинского обслуживания, умирают реже пожилых — и вот результат. Данные по смертности непосредственно показательны, только когда они дифференцированы, то есть приводятся отдельно для разных возрастных групп, начиная с новорожденных и детей до года, потом до пяти лет и так далее. При таком сравнении все встает на место. Смертность новорожденных в Доминиканской Республике (тридцать шесть на тысячу) в двенадцать раз выше, чем в Швеции, в Сенегале — почти в девятнадцать раз, в Бангладеш — в двадцать четыре раза.

Ну, а фактическая продолжительность жизни — то есть средний возраст умерших на момент смерти? Вроде все просто и ясно? Отнюдь. Здесь нужно быть предельно внимательным к составу когорты. Поясню крайним примером. Попробуем определить “среднюю продолжительность жизни рядовых срочной службы Российской армии”. Сразу можно с хорошей точностью, не прибегая к статистике, сказать: девятнадцать лет (рядовых старше двадцати почти нет, поэтому средний возраст умерших и погибших между восемнадцатью и двадцатью). Абсолютно не информативная, а потому совершено бесполезная цифра — в отличие от смертности “срочников”, которая аномально высока, вызывает возмущение и протесты не одних только солдатских матерей.

Есть и другая пара цифр, в чем-то схожая с “армейской” и тоже служащая предметом горячих дискуссий, а также аргументом в гневных обличениях — “смертность и средняя продолжительность жизни чернобыльских ликвидаторов”. Эта когорта сформирована “отсечением по времени”: ее комплектование начато в 1986-м и завершено до начала девяностых годов. С тех пор она не пополняется молодыми людьми — все, в нее входящие, только стареют и умирают. Поэтому она обладает совершенно необычным по сравнению, скажем, с населением какой-то страны свойством: и смертность, и средняя продолжительность жизни ликвидаторов монотонно растут со временем (в нормальных популяционных когортах эти показатели всегда антикоррелируют — чем выше смертность, тем ниже продолжительность жизни, и наоборот). Анализировать этот процесс нужно иными, чем в стандартной демографии, методами. Но кто к такому трезвому призыву прислушается?

Заболеваемость, пожалуй, самая сложная и противоречивая из всех демографических категорий. Этот вопрос непосредственно касается автора настоящей статьи — государственного служащего, которому как главному ученому секретарю Минатома поручена организация заседаний Научно-технического совета этого министерства. Одно из каждых четырех-пяти заседаний нашего НТС обычно посвящается обсуждению медико-биологических проблем отрасли, состоянию здоровья работников ее предприятий и жителей населенных пунктов, где эти предприятия являются градообразующими, а значительная часть граждан занята на производствах, связанных с радиацией. Среди этих городов насчитывается десять закрытых административно-территориальных образований (ЗАТО), где расположены промышленные предприятия и научно-исследовательские организации ядерно-оружейного комплекса.

Начну с факта, который, возможно, для многих регулярно читающих нашу прессу будет сюрпризом: смертность в городах Минатома весьма существенно ниже среднероссийской, а продолжительность жизни на 5—7 лет выше. Однако с общей заболеваемостью (количеством дней нетрудоспосбности в год на человека) и числом обращений к врачу ситуация выглядит гораздо менее благополучно. Эти цифры близки к российским, а иногда и превосходят их. Выходит, что атомщики болеют чаще, а умирают реже. Парадокс? Никакого парадокса.

О том, жив человек или умер, двух мнений быть не может, а вот болен он или здоров, насколько серьезно болен, есть ли у болезни внешняя причина, связанная, скажем, с его профессией или условиями в месте проживания, мнения у самого пациента, у окружающих и у врачей могут быть самыми разными. Возьмем гипертонию, самое распространенное сердечно-сосудистое заболевание. Все работники атомной отрасли регулярно проходят медосмотры. У нас человека начинают считать гипертоником — знаю по своему опыту, — как только его АД заметно отклонится от гагаринских сто пятнадцать на шестьдесят пять. Ставят на учет, прописывают терапию. А в большинстве своем немолодые российские граждане сплошь и рядом перемогаются, пока не свалятся с кризом при показателях — есть такая шутка — “как в трансформаторной будке”: двести двадцать на сто двадцать семь, а то и с инсультом, даже не отметившись в гипертониках. В нашем ведомстве человека начинают считать больным и лечить раньше, поэтому он умирает позже. Минатом никогда не экономил на больничных листках, диспансеризации и санаторно-курортном лечении. Как пациент отраслевой медицины с полувековым стажем я это хорошо знаю, приветствую и высоко ценю. Желаю того же работникам всех других отраслей. Кризисный провал, разумеется, не обошел и нас, но он, похоже, позади.

Возьмем другой пример, увы, из самых мрачных. Смертность новорожденных в ЗАТО и других городах атомной отрасли иногда в разы отличается в меньшую сторону от соседних сельских да и промышленных районов. А вклад врожденных аномалий в эту смертность не ниже, а то и выше, чем у соседей (понятно, как используют эти — к счастью, в абсолютном выражении очень невысокие — цифры в своих целях наши уважаемые оппоненты из зеленых движений). В чем дело?

Я задал этот вопрос одному из старейших паталогоанатомов отрасли. Вот что он ответил (приношу читателям извинения за профессиональную жесткость формулировок):

— Когда мы теряем новорожденного, то вскрытие производится так, что родителям остается фактически только личико в чепчике. Все остальное разнимается по волоконцу. И бывает, что-то находим. А у соседей всего два диагноза — асфиксия и черепная травма в родах. Ну, резус-конфликт.

Однако при всей важности отмеченных выше нюансов весомым, грубым, зримым остается трагический факт: россиян умирает гораздо больше, чем рождается. Эта разница весьма драматична и для собственно русских людей, составляющих чуть больше восьмидесяти процентов населения Федерации. Но прежде чем углубляться в этот вопрос, совершенно необходимо обсудить состояние современной демографической информации в России.

* * *

С любыми цифрами, появляющимися в печати, автор этих строк по профессиональной привычке автоматически поступает следующим образом: двигает их вверх, вниз, в стороны и только после этого делает заключение об их правдоподобии. Что это значит? Двинуть вверх: посмотреть, а что означает удельная — душевая, локальная — цифра при переходе на национальный или глобальный уровень, умножив ее на фактор, соответствующий масштабу. Двинуть вниз — наоборот. Подвигать в стороны — сравнить с аналогичными цифрами для других моментов времени или других стран и т.д. Поразительно много публично называемых известными людьми цифр не проходят эти простейшие тесты. Еще более удивительны противоречия в важнейших цифрах, приводимых разными источниками. Вот очень показательный пример.

В своем предвыборном манифесте во время последней президентской кампании Г.А. Зюганов привел несколько цифр в обличение “правящего режима”. Вот первая из них: в стране пять миллионов беспризорников. Двинем ее вниз. Я живу в городе со стотысячным населением, значит, в нем беспризорников должно быть примерно три тысячи. Всего в Обнинске около пятисот зданий. Значит, в каждом подвале должны ютиться по пять-десять бездомных, промышляющих воровством и нищенством ребятишек, а все улицы и дворы — кишеть ими. И так в каждом российском населенном пункте. Где это видели господин Зюганов и его товарищи по партии, писавшие манифест? И вообще — откуда взялась эта цифра? Заинтересовавшись, я решил пошарить по электронному архиву российской прессы за последний год, и вот что узнал о числе наших беспризорников. Привожу оценки в порядке убывающей величины; приведенная лидером КПРФ в манифесте цифра, как и следовало ожидать, оказалась рекордной, правда, в одном из интервью Г.А. Зюганов планку немного снижает — “четыре миллиона детей стали беспризорниками” (“РФ сегодня”, 24.12.2001).

Виктор Озеров, руководитель комитета по вопросам безопасности и обороны Совета Федерации при подготовке к парламентским слушаниям о детской беспризорности и безнадзорности: “от трех до пяти миллионов” (“Вечерняя Москва”, 15.11.2001). Он же двумя неделями раньше: “по разным сведениям, от одного до четырех миллионов” (“Парламентская газета”, 03.11.2001). Заместитель Озерова Владимир Мельников: “от полутора до трех миллионов” (09.11.2001). Много ссылок на цифру Института социально-экономических проблем народонаселения РАН — три миллиона. Директор института Наталья Римашевская уточняет: 2,8 миллиона. Любовь Кушнир, исполнительный директор программы “Права ребенка”: “два миллиона” (“Новые известия”, 04.09.2001). Начальник управления по делам несовершеннолетних и молодежи при Генеральной прокуратуре Александр Бичулов: “Число беспризорников в России приближается к двум миллионам, т.е. достигло уровня далекого уже 1914 г… Почти семьсот тысяч юных россиян нуждаются в социальной и юридической защите” (“Время МН”, 29.03.2001). Почему в защите нуждается только треть беспризорников, не объясняется. Валентина Матвиенко на селекторном совещании по вопросам детской безнадзорности в декабре 2001 года: “около одного миллиона”. Цитируя различные источники, разные цифры приводит еженедельник “Демос-Weekly”: “Статистика прокурорских проверок — 678 тысяч” (18.07.2001); Александр Починок: “За 2000 г. через все комиссии, через все органы внутренних дел прошло 276 700 детей” (опубликовано 17.12.2001, и в том же номере газета ссылается уже на другие “данные Генпрокуратуры” по беспризорникам — около ста двадцати тысяч). Сергей Шаповалов: “В Москве сорок тысяч, около тридцати тысяч в Питере, а всего по России более двухсот тысяч” (“Мир новостей”, 25.12.2001). Наконец, член Совета при уполномоченном по правам человека, председатель комитета “За гражданские права” Андрей Бабушкин, автор книг “Как подростку защитить свои права”, “Когда за спиною детский дом”, “Дети-правонарушители и тоталитарное государство”: “по Москве до десяти тысяч детей, которых можно считать беспризорными. Всего же по России, наверное, тридцать-сорок тысяч”.

Как видим, крайние оценки различаются в сто с лишним раз! Можно ли на основании входной информации такого качества принимать сколько-нибудь эффективные политические и экономические решения?

Заметно менее неопределенны те же цифры на важнейшем региональном уровне — по Москве. В том, что он важнейший, согласны все, вот примеры: “Рекорды по числу беспризорников бьет Москва” (“Труд”); “Самая горячая в смысле беспризорности точка на карте — Москва. Сюда они стекаются из самых дальних уголков России и даже смежных государств”, “Москва — магнит для беспризорных” (“Ежедневные новости — Подмосковье”). Москва “обозримее” России, да и контроль обстановки на улицах, во дворах, в метро со стороны правоохранительных органов здесь жестче, чем где бы то ни было. Поэтому большинство специалистов сходятся в двух пунктах: во-первых, полное число беспризорников в Москве составляет примерно тридцать тысяч, во-вторых, собственно москвичей среди них не больше десяти процентов, то есть несколько тысяч. “Щит и меч” от 20.12.2001 осторожно конкретизирует: “по неофициальным данным, в Москве около двух тысяч беспризорных”. Это как раз один процент от того, что “полагается” столице по зюгановским нормам.

В дискуссии по беспризорности встречаются и курьезы, заслуживающие быть отмеченными. Есть, оказывается, такое издание: “Новости разведки и контрразведки”. Самая свежая новость, которую оно смогло сообщить по интересующему нас вопросу в номере за 20.08.2001, относится к… 1928 году: тогда беспризорников было двести тысяч. Еще в этой статье под названием “Ф.Э. Дзержинский: Как если бы мы видели утопающих детей…” упоминается, что из спасенных наркомом беспризорников восемь стали потом академиками АН СССР. Вряд ли это достижение будет повторено в современных условиях. А вообще высшим карьерным взлетом отечественных беспризорников “Правда КПРФ” (за 24.08.2001) считает титул светлейшего князя, пожалованный Алексашке Меншикову. Он же — “первый кухаркин сын у руля империи”. А говорят, коммунистам нечем гордиться.

Разумеется, разговор о беспризорниках нельзя заканчивать на шутливой ноте. В современной России значение слова “сирота” как юридического понятия кардинально отличается от привычного для всех знающих русский язык. В него включаются дети, родители которых умерли или лишены родительских прав, причем дети последних составляют почти 90 процентов от полного числа российских сирот, близкого к семистам тысячам (в этой цифре разночтений практически нет). Родительских прав у нас лишают чуть ли не так же часто, как водительских, детские дома полны детей, у которых живы оба родителя, но отец пьянствует, а мать “гуляет”. Приюты почти сплошь являются питомниками пьяниц, наркоманов и самоубийц, поставщиками кадров для детской преступности и проституции. По некоторым оценкам, половина детских порносайтов в Интернете — российского происхождения. Иначе как национальным позором такую ситуацию назвать нельзя, этот козырь оппозиции — увы, не из крапленых.

* * *

А теперь о тех тяжелых, но, к сожалению, бесспорных фактах, которые стали основной темой обсуждения в “Конференц-зале”.

По продолжительности жизни мужчин Россия занимает 134-е (!) место в мире, женщины удержались в первой сотне, но на последнем месте (данные 2000 года). Российские женщины живут на 10—12 лет меньше японок, а мужчины — минимум на пятнадцать лет меньше японцев (эта страна держит первенство по продолжительности жизни, важнейшему демографическому показателю: 84 года для женщин и 77 лет для мужчин. За Японией вплотную следуют страны Северной Европы). Каждый год умирает один из ста мужчин-россиян трудоспособного возраста. Если так будет и дальше, из сегодняшних шестнадцатилетних юношей до пенсии доживет лишь половина.

В школах, где в начале девяностых годов бывало до десяти первых классов, сейчас едва дотягивает до двух. В родильных домах все больше палат используются как одноместные, но это не радует. В российских семьях выходят из употребления слова “брат” и “сестра” — треть семей бездетны, другая треть имеет по одному ребенку. Уровень рождаемости больше чем на треть обеспечивается внебрачными детьми, их абсолютное число даже растет, а доля за десять лет удвоилась, дойдя до двадцати восьми процентов; при этом в группе матерей моложе двадцати лет — до сорока процентов. По числу абортов в год на тысячу женщин репродуктивного возраста (пятьдесят семь) Россия в несколько раз опережает европейские страны, где самый высокий показатель зарегистрирован в Швеции (шестнадцать). Эта ситуация сохранилась с советских времен.

Не могу не вспомнить в этой связи свою покойную тетю. Она много лет заведовала в Обнинске акушерско-гинекологическим отделением местной медсанчасти и уже на пенсии вспоминала, что одной своей пациентке, работнице ОРСа, она за пятнадцать лет сделала тридцать два аборта. Наверное, это говорит и о том, что тетя была хорошим хирургом (она работала во фронтовых госпиталях с первой недели войны), а женщина отличалась несокрушимым здоровьем. Но вряд ли такое возможно в цивилизованной стране.

Среди различных причин смертности самая противоестественная — убийства и самоубийства, а в девяностые годы так погибал почти каждый двадцатый из умерших россиян. Когда едете в переполненном вагоне метро в час пик, посмотрите по сторонам. Примерно десять человек из тех, кто сидит и стоит рядом с вами, будут убиты или покончат с собой. И так везде.

Правда, нашу ситуацию с рождаемостью нельзя назвать исключительной, и участники дискуссии в “Знамени” это отмечают. Для простого воспроизводства и поддержания стабильной численности населения необходим коэффициент рождаемости 2,1. Но он в большинстве западноевропейских стран, Японии, Канаде и США еще в 70-х годах упал ниже двойки, а в конце прошлого века скатился до 1,33 в Германии, 1,19 в Италии, 1,16 в Испании. Последние две цифры относятся к католическим странам, где, как отметил один известный и очень язвительный американский журналист, “католичкам для предотвращения беременности разрешается пользоваться математикой, но не физикой или химией”. В США в девяностых годах рождаемость начала расти и вышла к 2000 году на приемлемые 2,06.

Вопреки утверждениям оппозиции рождаемость начала снижаться у нас не в новой России, а в Советском Союзе, давным-давно — еще в середине шестидесятых, и с небольшими колебаниями это практически линейное равномерное падение продолжалось больше тридцати лет, замедлившись и остановившись буквально в последние год-два, а рождаемость приблизилась к абсолютному мировому минимуму 1,15—1,2. А заявление Хрущева в 1961 году на XXII съезде КПСС о том, что “смертность населения в СССР самая низкая в мире”, было грубой ложью и тем не менее долго оставалось одним из ключевых утверждений советской пропаганды.

Сегодня из-за игры демографических волн ситуация с трудовыми ресурсами сравнительно благоприятна, но лет через десять страну практически во всех секторах жизнеобеспечения нации, начиная с обороны, ждет острая нехватка молодых трудоспособных людей. К 2015 году число выпускников школ будет раза в два ниже сегодняшнего числа бюджетных мест для первокурсников в вузах. Население России сейчас — свеча, горящая с двух концов. Нет процесса, более явно и резко угрожающего нашей национальной безопасности, чем этот, но до самого последнего времени внимание, уделяемое ему высшим государственным руководством, такому уровню реальной значимости явно не соответствовало. Сдвиги начались в 2001 году, и предстоящая перепись — один из шагов в правильном направлении. Другой — разработка по заданию президента Концепции демографической политики и соответствующих изменений в законодательстве. Материалы переписи должны стать информационной основой этой работы.

* * *

До сих пор, говоря о российской ситуации, мы не касались того весьма деликатного вопроса, по которому не слишком деликатно высказался В.С. Лебедев, но сделать это придется. Образ муэдзина, созывающего правоверных на молитву с колокольни Ивана Великого, вряд ли понравится московским православным больше, чем пророчество А. Зиновьева — парижским католикам. По данным переписи 1989 года, в столице тогда проживало 92—93 процента русских. Всего за десять с небольшим лет эта цифра упала до общероссийского показателя — примерно 83 процента, — и ясно, что не за счет выезда москвичей. Процесс, для названия которого соревнующиеся в изобретении политкорректных формулировок журналисты придумали эвфемизм “брюнетизация Европы”, трудно не заметить и в нашей евроазиатской державе, особенно в столице. Это надежный способ компенсации падения рождаемости коренных европейцев — включая россиян, — но всем понятны масштаб и острота связанных с ним проблем. Полностью отдавая себе отчет в том, каким минным полем является эта тема, скажу все-таки, что нынешнее положение, при котором по ней у нас открыто высказываются только скинхеды и нацболы, с одной стороны, и чеченские боевики — с другой, не представляется мне нормальным.

Уникальным опытом решения проблем миграции, межнациональных, межрасовых и межконфессиональных отношений в последние десятилетия привыкли гордиться американцы со своей знаменитой концепцией “плавильного котла”. Однако события самого последнего времени показали, что тугоплавкость некоторых компонент “шихты”, поступающей в этот котел, опасно недооценивать. Я имею в виду, разумеется, прежде всего события одиннадцатого сентября, но не только их.

А сначала следует вспомнить, что в течение пяти веков на панамериканском континенте действовали не один, а два плавильных котла с резко различными как режимами плавки, так и ее результатами на сегодняшний день. В северном котле сначала почти дотла сгорело коренное население, а потом те, кого впоследствии назвали WASP (белые протестанты-англосаксы), начали переплавку двух основных иммиграционных компонент: черных рабов, насильственно ввозимых из Африки, и белых европейцев крайне пестрого — но на решающем этапе жестко регулируемого квотированием! — этнического состава. И сумели сохранить расовую, религиозную и культурную идентичность как все еще самый многочисленный и влиятельный в стране этнос, хотя о прежней безусловной гегемонии говорить уже не приходится. На юге же после эффектного завоевания двенадцатимиллионной империи инков отрядом Кортеса в сто шестьдесят семь человек пошел медленный, но непрерывный процесс смешивания индейцев с постоянно прибывавшими, но всегда сильно уступавшими им по численности колонизаторами с Пиренейского полуострова и с ввозимыми черными рабами.

Отто Лацис недавно задал в печати вопрос: что мы должны защищать в новом мире, где прежней России, составлявшей в начале двадцатого века восемь процентов мирового населения, больше нет и не будет, — свой фенотип или свою культуру? Эта ключевая дилемма в двух Америках была решена пока по-разному. Европейская культура победила в обоих случаях, поэтому южный субконтинент и называется Латинской Америкой, и язык там везде, кроме Бразилии, испанский, а в Бразилии португальский, и местная литература на этих языках сегодня едва ли не сильнее литератур самих исторических метрополий, и вера там католическая. Но латино-европейский фенотип — так же, как и генотип — проиграл. Южная Америка — край мулатов, метисов, квартеронов, креолов, индейцев и негров, где дискриминация по цвету кожи сильно затруднена простым фактом: различных цветов кожи там, считайте, нет, есть только оттенки. Если в Северной Америке еще есть регион, до сих пор оправдывающий название Новая Англия, то в Южной Америке “Новой Испании” не сыщешь.

Полвека назад стремительный развал колониальных империй с появлением полутора сотен независимых государств привел мир к новому состоянию напряженного равновесия, которое на глобальном уровне обеспечивалось ядерным паритетом и называлось холодной войной. Ее окончание если не породило, то выявило и усилило массу локальных проблем с национально-религиозной подоплекой.

Вопреки известному высказыванию Маркса историю с гораздо большим основанием можно считать борьбой племен и наций, чем борьбой классов. И в наше время трудно указать на земном шаре по-настоящему горячую точку, где острота положения определялась бы столкновением классовых интересов. А костры межнациональной и религиозной вражды горят — или тлеют с ощутимым энерговыделением — во многих регионах мира, включая, увы, Россию и большинство бывших союзных республик. Путь от братской дружбы к братским могилам оказался неожиданно коротким. Глубинную причину давно определил Н. Бердяев, еще в годы Первой мировой войны: “Национальное единство глубже единства классов, партий и всех других преходящих образований в жизни народов”. У нас осознание этой бесспорной истины запоздало, и наступившее прозрение было драматическим и болезненным.

Национальные противоречия в Советском Союзе вскоре после революции были “разрешены” тем способом, который впоследствии стал у нас главным и почти единственным в борьбе с серьезными проблемами — они были объявлены несуществующими. Вспомним — деля противоречия на антагонистические и неантагонистические, наши обществоведы не включали ни в тот, ни в другой список отечественные межнациональные проблемы. А любое сколько-нибудь активное проявление национальных чувств не только немедленно клеймилось огненным тавром “национализма”, но обязательно национализма “буржуазного”. Носители этой “заразы” уничтожались всегда, и прежде всего как классовые враги. Признать первичным мотивом борющегося, восставшего человека стремление к национальной независимости мы могли только в далеких “национально-освободительных движениях” и только если они были заодно направлены против мировой и национальной буржуазии.

Оставшееся нам от Сталина многонациональное государство правильнее всего называть империей. Но многие зарубежные советологи не избежали искушения развить аналогию, и термин “колониальное господство” у них тоже был в ходу. Это представляется крупной неточностью. Отношения между Россией и другими национальными образованиями в составе Союза, сложившиеся к середине прошлого века, не имеют сколько-нибудь убедительных аналогов в мировой истории.

Достаточно, например, вспомнить, что ни одна из колоний европейских государств не имела с метрополией общей сухопутной границы, находясь от нее, как правило, за тысячи километров. Жители метрополии не только не появлялись в колонии в качестве, скажем, рабочих, но вообще практически никогда не работали в подчинении у местных жителей и неизмеримо превосходили их в уровне жизни, а официальные смешанные браки были делом почти неслыханным. Никогда метрополия не была для колоний сырьевой и энергетической базой, никогда представители колониальных народов не входили в состав политического руководства метрополии, и так далее. А в СССР все это было.

Советский Союз ушел в прошлое, и с ним интернационалистическая риторика. Но Российская Федерация осталась многонациональным государством, и проблемы никуда не делись. Процитируем Марка Масарского: “Существует некая дилемма между двумя принципами строительства политического мира: это право наций на самоопределение и право государственного суверенитета. Сторонники цивилизованного порядка должны отдавать явное предпочтение второму принципу. Право наций на самоопределение превратилось в право этносов на сецессию. В современном мире около 10 тыс. этносов, но немногим более 200 государств. Представьте, что произойдет, если государств станет 10 тыс.”. Россия сама по себе — целый политический мир, этносов в ней сотни, и у большинства есть исторические места компактного проживания — в этом коренное осложняющее отличие нашей ситуации от той же американской. Дезинтеграционные тенденции — реальная смертельная угроза для России.

Все высказанные в данном разделе достаточно общие соображения относятся к вопросам, входящим в компетенцию Министерства по делам национальностей, а также Федеральной миграционной службы МВД РФ. Структура ФМС находится в состоянии перманентной реорганизации и кадровой чехарды, что означает практически полный паралич деятельности. В результате сложилась ситуация, которую Отто Лацис описывает следующим образом: “Едва ли в мире найдется страна, имеющая лучшие предпосылки для массовой иммиграции, чем Россия. Едва ли в мире найдется страна, более сильно нуждающаяся в массовой иммиграции, чем Россия. Едва ли в мире найдется государство, относящееся к проблеме иммиграции более бездумно, чем российское государство”.

Главным иммиграционным потоком последнего десятилетия было возвращение наших соотечественников из стран ближнего зарубежья. В большинстве своем они категорически отказываются называть себя диаспорой, т.е. “людьми рассеяния”. Они никуда из своей страны не уезжали — сама страна в одночасье “выехала” у них из-под ног, не спросив согласия и не предоставив никакого выбора (формулировка А.В. Вишневского). Русские стали крупнейшим разделенным народом в мире, один из каждых пяти — за границей. Прошедший в Москве съезд соотечественников поддержал следующее определение: “Российскими соотечественниками признаются все лица, кто считает себя таковыми и кто относится к народам и народностям, не обретшим нигде, кроме как в Российской Федерации, своего национально-государственного самоопределения”. Это чрезвычайно широкая формулировка, и последние изменения в законодательстве о российском гражданстве на нее отнюдь не опираются, и этот иммиграционный поток почти иссяк. В июне 2002 года состоялся Всероссийский чрезвычайный съезд в защиту мигрантов, признавший ситуацию с миграцией в России критической. Участники съезда считают необходимым ускорить разработку и принятие концепции государственной миграционной политики.

Читатель, который уже сыт “констатирующей” частью настоящей статьи и ждет “постановляющей”, разочаруется — таковой не будет. Дискуссия в “Знамени” показала: и в оценках, и в прогнозах, и в рецептах даже специалисты-демографы расходятся весьма широко. Поэтому ограничимся призывом к читателям поддержать своим участием осеннюю перепись населения, а к политикам — не жалеть сил и средств на научный анализ ее результатов и скорейшее их использование для решения проблем отечественного народонаселения.

А закончить можно, процитировав политического деятеля той страны, где о таких проблемах знают не понаслышке, — Аббы Эбана. Это высказывание при желании можно счесть обнадеживающим: “История учит нас, что люди и государства начинают поступать разумно, когда все остальные альтернативы уже исчерпаны”.