Мария Игнатьева

Деревушка в каталонских Пиренеях

 
        * * *
Вероятно, душа большевичка,
И её не прогонишь взашей.
В ней живучи любовь и привычка
К непроцеженной гуще вещей.
Даже ставшая старой и нищей,
Эта краснознамённая рвань
Зависает над скарбом и пищей
И не рвётся, блаженная, в рай.
Ей мерещится в смертном покое
Древнерусского поля квадрат,
Сказки бензоколонки Лукойе,
Сыр и бор виртуальных отрад,
Запасное количество жизни,
Подростковый какой-то недуг.
Тихо охни и рёбрами стисни
Всё, что было и выжило вдруг.

      Звук

1
Поднимается звук — 
                  придорожная пыль.
И, глаза прикрывая от пыли,
Различу на ладони три тысячи миль
Суеверных, как хлеб на могиле.
Расстояние в мякиши перевести
И гадать на них: чёт или нечет.
Птичка Божья в крестовом саду 
                          свиристит
И, как пуля, над ухом щебечет.
2
Как тяжёлый урок, свой последний уход
Проведу и слезою не выдам,
Улыбаюсь супругу — 
                 убьёт—не убьёт? —
Как всегда, с неприкаянным видом.
Потушить на поверхности чёрной воды
Излученья безумных багрянцев —
Всё равно что непроизносимому «ы»
Сладкозвучных учить иностранцев.
3
Тишина в декорациях новой Москвы,
Ёлок-палок, иголок, опилок.
Только песня слышна 
               поднебесной братвы:
Не дави ты, душа, на затылок.
Напоследок жемчужную 
                  выловить власть,
Без проверки на новую честность.
И какому же русскому это не всласть —
Оттянуться и в небе исчезнуть?
4
Светоносные вещи себе на уме,
Так по лучику, по человечку
Исчезают из виду, но ставлю во тьме
Михаилу-Архангелу свечку.
А ещё — различаю искусственный нимб
Над разборками жизни вороньей:
Электронный галдёж тишины — 
                          и над ним
Отблеск памяти односторонней.
            * * *
Не всё же о крутой неразберихе
Отечественных зол.
Как Хайдеггер сказал (или Бибихин
Удачно перевёл):
Предчувствует и кротко допускает
Предметы пустота.
Домохозяйка-вечность обласкает
И вора, и шута.
Там обольщает призрачное платье —
Родная речь.
Там обещает сердце — под Распятье,
Рыдая, лечь.
             * * *
Точно бесполезные излишки,
Отвергаю эти времена.
Школьной формы резали подмышки —
Шовчики державного сукна.
Сквозь меня чужим местоименьем
Прошлое проносится, слепя.
Вслед ему глядит с недоуменьем
Плоть, не узнающая себя.
             * * *
Кто не верует, тот не жалеет
Отлучившихся мёртвых своих
И в бесчувствии дней не радеет
Об усталом посмертии их.
Обозначь мои слёзы как признак
Поведения ради того,
Чтобы в свете пустующий призрак
Не оставил пути Твоего.
             * * *
На этом свете, в конкретной тьме
(Какая Мекка — таков Ала),
В моём эдеме на букву «Мэ»,
Ни бе ни мекая, я росла,
Меняя школьные формы, вес...
Иначе как мне узнать, что я
Существовала: по Канту без
Пространства нету и бытия.
Что ж так гудит посреди земли,
Купаясь в море, уже парном,
На букву «И» (Гауди, Дали),
И что-то вякает на грудном?
Не хнычь, зануда, чтобы тоской
Очередной не развеять рай,
А в самой нежной воде морской,
Как загадала, так и играй.
             * * *
Это кто там печальным и старым
В чине праведника-старшины?
Это Юрий Никулин с Мухтаром
На границе небывшей страны.
Циник ночи, любую безделку
Привлечёшь пятипалой тоской:
Из лирической юности девку
И рекламу любви на Тверской,
Где друг друга толкают герои
Новых, многосерийных страстей.
Спи, усталое тело, в покое
Одиноких своих скоростей.
             * * *
В ушах прозвучав, остывает, как звон,
Волшебная сказка про Гека и Чука.
Полёт насекомого — ноет разлука.
Какой-нибудь Лещенко или Кобзон.
Агония чёрно-белого звука.
Куда марширует шеренга детей —
Отряд, шелестя по закатному шёлку?
Чубастый подросток, любя комсомолку,
Из четырёхтомника выписал ей
Стишок Евтушенко — на память, 
                             надолго...
             * * *
Старообрядческие слёзы
Да краеведческий музей.
На земли бывшего Союза
Трофейным чучелом глазей.
Там жизнь в бестселлеры сверсталась
Бессмыслицею назывной.
Но не рассталась, не рассталась
С кириллицею неземной.
             * * *
Из осеннего неба свисток...
И летит паровоз на восток
По полям, как ладонь, заскорузлым.
Ух ты, тридевять этих земель,
Точно в зеркале Галадриэль,
Отражаются в облаке тусклом.
Это, кажется, времени знак.
Дует ветер в зажатый кулак
И редеет летучая рота.
На вершинах заоблачных гор
Выступает восторженный хор:
Похоронно-победное что-то.
Эхо горьких обид мировых
Леденеет в лугах кучевых
И ответить едва успевает.
Но в пределах затверженных слов
Инженерно-технический слой
Тихо жалуется, воспевает.

      Освобождение
	
1. Освобождение воды
От власти времени и места,
От оживлённого насеста,
Где предков сомкнуты ряды,
Где «пили мёд» и «тили-тесто».

Нательный крестик золотой,
И луч, играющий со шторой.
Уже не видно за Литвой
Земли и города, который
Уже не мой.

Зрачок младенца в первый день
Угадывает из-под века
В просвете выплывшую тень
Непрошенного человека.
Лежишь, и улыбнуться лень.
2. Из чувств, изъеденных божбой,
Из букв, съедающих пространство,
Дух виртуальный, неживой
Свивает новое гражданство.
И фонд пополнен нежилой.

А ты, бродяга и трепло,
Не ври, что сытно и тепло
Лишь на холмах первопрестольных.
Смахни с рекламного табло
Пылинку странствий непристойных.

На вот тако-ой широте,
На вот тако-ой долготе,
Под кружевными небесами
В новорождённой темноте
Лежи с открытыми глазами.
             * * *
Хотя мне не нравится эта
Страна разогретых камней,
Душа моя — сумерки света —
То стонет, то тянется к ней.

Наверно, когда-нибудь, съёжась,
Под ватником, на топчане,
В дремотной мечте уничтожусь,
Очнусь в неродной стороне.

На улице музыка, пенье,
Девица подходит к окну.
La vida es sueсo, es sueсo...* 
И перекрестившись, усну.
             * * *
                            А.М.К.
Изучать в иберийской глуши
Кружевные растенья и числа.
Обрастая долгами души,
Я навек в этом месте зависла.

Заглушая младенческий трёп,
Шелест моря и шёпот с тобою,
Режет ухо, создание трёт
Диалог пустоты с пустотою.

Видно, тихие речи светил
На окраине слов пропадают,
«Дон Кихот» или «Я вас любил»
Неизвестно, кого оправдают.

        Старуха

Хороша ль под кичкою парчовой?
Люди не смеются надо мной,
Что красуюсь царскою обновой —
Жемчугами власти откупной.

Сине море саваном покрыто.
Пенная, бесчувственная муть
Пусть вернёт разбитое корыто.
Слышишь — поклониться не забудь!

     Кафка

Накануне Иванова дня
Ни набросков, ни писем к Милене,
Будто реки до самого дна,
Обнажившие смерть, обмелели.
Речь иссякла на слове «Plana’».

Сам себя обнимает впотьмах
Подростковыми листьями стебель.
Воздух праздничной гарью пропах.
Догорает сожжённая мебель,
К вознесенью готовится прах.

Выживай же себя из вещей,
Находи под обшивкою дёрна
По просвету и отзвуку щель,
Сквозь заслон натюрморта и порно,
Сквозь разлуку и песню Michelle.

Не оглядываясь, корпи
В мировой злополучной утробе,
И со скоростью времени при
Вон, покуда течение крови
Омывает тебя изнутри.

    Adrall**

Полусомкнутые веки
Пиренеев на полях,
Как в четырнадцатом веке,
Беспробудны. А в аптеке —
Муж аптекарши — поляк —

И аптекарша, просторна,
Разговорчива, смугла.
Дух лекарств и воздух горный,
Дух лекарств и взор упорный
Из славянского угла.

Это гордое селенье
У Европы на горбу,
Где на мессе в воскресенье
Замороженное пенье
И лежать мне где в гробу.

Вечный сон Средневековья,
Родниковая вода.
Сыр овечий, лень коровья.
Берегите, пан, здоровье,
Нам отсюда — никуда.
                      Испания

* Жизнь есть сон. (Название трагедии Кальдерона.)
** Адраль — деревушка в каталонских Пиренеях.