Николай Година

Мешок со снимками

Николай Иванович Година родился в 1935 году на Полтавщине. В 1939 году семья переехала в Челябинскую область. Окончив Чудиновскую семилетнюю школу и Коркинский горный техникум, Година работал на серном руднике Дарваза в Кара-Кумах. Четыре года служил на кораблях Балтийского флота, с 1959 года работал в Тургоякском рудоуправлении (Миасс) машинистом экскаватора, затем — инженером. Стихи публиковались в местных областных изданиях, в журналах «Урал», «Сибирские огни», «Новый мир», альманахах «Поэзия» и «День поэзии». Живет в Челябинске.

         * * *

Лауреат квартальной премии,
Заслуженный работник леса
Вслед вымирающему племени
Живёт без пыла и прогресса.
Лесоповальными нарядами
Измаян до сердечных сбоев.
Теперь вот шефствует над грядами,
Как над могилами героев.
Чеснок разводит от давления
И хрен растит на всякий случай.
А по ограде, в отдалении,
Не хмель ползёт, а змей ползучий...
Так и живёт, страну безбрежную
Любя не то чтоб до упора.
И славит вышнего по-прежнему
Он за отсрочку приговора.

         * * *

Сугробы плавные, как крылья
У легковушек давних лет.
Ворон разбойных эскадрилья
Оставила гремучий след.
Пульсирует на повороте
Парное темечко реки.
Три удака вон удят вроде
Из банки кильку в три руки.
Народ с особою судьбою,
Как пишут, вот вам крест — не вру,
Разлил всё, что принёс с собою,
И греет уши на ветру.
Куда как весело на воле
Хоть сообща, хоть одному.
И боли нет, чего же боле
Угодно сердцу моему?

         * * *

Прикинулся веником куст,
Метёт себе на повороте.
Слетает с пластмассовых уст
Отчаянный крик Паваротти.
Фонетике вешнего дня
Совсем не в струю эти вопли.
Обтяжистый ветер меня
Обнёс прелым запахом воблы.
Наронено пропасть синиц
На взгорок, причёсанный плугом.
Берёзовый хруст поясниц
Улавливается с испугом.
Куда там! Как вёсла, вразлёт
Лопаты в прорыве глубоком...
А тут ещё этот поёт,
Подстёгивает ненароком.

         * * *

Когда-то я в учебке на плацу
Подмётки рвал, мёл клёшами пыльцу.
Хлоридный пот струился по лицу.
Плескались ленты гордо, как в кине,
И якорями били по спине.
Ну, хоть бы хны в ту пору было мне.
Направо грудь четвёртого плыла,
Налево грудь буфетчицы звала —
Она у нас одна на всех была.
А в праздники водил шарагой в клуб
Дубейко с лычкой, отпустивший чуб,
Дуб дубом из-под дуба дуб на дуб.
Он говорил «бэхвэ» и «вэмэхвэ»,
Но никогда не бил по голове.
И предпочтенье отдавал мордве.
Ах, море, я любил тебя лет пять.
В конце концов всё обошлось на ять.
А тут забалтиморило опять!
Свалил мешок со снимками на стол.
Послал по почте пару эписто’л.
Лёг в дрейф, засунув под язык ментол.
«Матрос, — зудит жена, — 
в штаны натрёс».
Решил закончить жизнь без папирос,
А вот стихи закончить как — вопрос...

         * * *

Голод не тётка и холод не дядька.
Мир заоконный — почти оригами.
Пляшет бумажная птичка вприсядку,
Скёт на морозе босыми ногами.
Зрелище бедствий, — сказал бы Некрасов.
Снежные взмёты над снедным бурьяном.
Зырит кошак индикаторным глазом
С тёмною мыслью в уме окаянном.
Что-то не видно крутых пионеров —
Курят в подъездах, живут пустяками...
Да, — философствует друг, — всё от нервов.
И по чуть-чуть разливает в стаканы.

         * * *

Душа давно без музыки живёт,
Зато тугой, как мяч, звенит живот,
Возможно, даже украшает тело,
Но в облака подняться не зовёт.
— Обабилась, — подумал о жене
И отвернулся вперекат к стене,
Заник, распялил враскосяк зевало,
Себе напомнил: как бы утром не...
А утром, запинаясь на ходу,
Послал семейство спешно в Катманду,
Газету взял и прочитал в газете,
Что умер тихо в том ещё году.

         * * *

Величие богов, фигур величина:
Мир ковриком, пылясь, валяется у ног.
Зато внизу тепло, хозяйствует весна,
Паруется зверьё и я не одинок.
Пролынил зиму кот, распух от разговен.
Устряпалась жена — состряпала пирог.
У внука начался какой-то там обмен,
Не то веществ, не то вещей на летний срок.
Не пишет, не звонит писательский народ.
Повымер, поослаб, орудуя пером?
Монтируй, словогон, лопату и — вперёд,
На зовкий стон земли сполна ответь добром!
Уловчивый приём для тела и души:
Озона похлебай, попялься на ольху,
В конце концов, своё, хоть матерясь, вспаши,
Покуда боги спят с захлипом наверху.

    Опус

Прикольное перо постмодерниста
Тебя не веселит уже давно.
Прикольней взять на грудь сугревных триста
И набрести на старое кино.
Пусть, дурью маясь, нотный андеграунд
Возводит алалую, но не ты...
Как заявил товарищ Эзра Паунд:
«И всё разрушат зубы пустоты».
За окнами пейзаж соцреализма.
Меж труб в металлургическом лесу
Родилась ёлочка, растёт капризно,
Иголками ржавея на весу.
Бушует сбоку флора в огороде.
Жена зовёт на подвиги добром.
А для тебя геройство это вроде,
Как зайцу хоть верлибр, хоть палиндром.
Вельми футуристическая фронда
Прёт буром, отпуская тормоза.
И сей момент с отеческого фронта
Втихую дезертируешь в леса.
Спешишь смешаться с праздною толпою
Святых берёз и праведных осин.
И будет следом виться за тобою
Довольный сам собою сукин сын.

    Париж

Стою у пряслица в Париже,
Веду сравнительный обзор:
Столбы пониже, грязь пожиже,
Не разберёшь, где сюр, где сор.
Увидел сено — вспомнил Сену.
Вон башня слева от полей.
Всё по уму и все под сенью
Небес, навесов, тополей.
Развесил май пейзажи марта.
Не столько ярко, сколь свежо.
Конечно, плохо без Монмартра,
Зато с конюшней хорошо.
Ржут кони, триумфально арка
Вкось над воротами парит.
А нагайбакская татарка,
Как по-французски, говорит.
Крылами дружно машут крыши
И тихо шифером шуршат...
Пока. С приветом из Парижа,
Почти как тридцать лет назад.

         * * *

Погладил глобус по головке
Пустой, где чёлкою к виску
Страна приклеилась неловко
Со всем народом на боку.
Живи! — одобрил без уцелу.
Вот мой сосед терпел, терпел
И умер как-то не по делу...
Таких не делают теперь.
...Земля ворочается грузно.
На тополь солнце вознеслось...
Не знаю, от чего так грустно,
Но знаю — весело от слёз.

         * * *

Дул ветер с поправкой на лето,
Весёлый в напоре сквозном.
И что-то навроде балета
Вершилось в театре лесном.
Кричала скандальная птица
С вершин сухостойных опор.
Едва отражала теплица
Стихийного солнца напор.
Приглядно смотрелся, кустами
Прикрытый, садовый сарай.
За ним обнажался местами
Дворцовый концлагерный рай.
Колючка, решётки, собака,
Пятнистый до пят вертухай...
Вода утекала из бака,
Хозяйка мирилась: — Нехай! —
Цвело, коренилось, шумело
И долго надеялось жить.
И всё это я неумело
Пытался в тетрадь уложить.
Не строчкой — бороздкою розно,
Где густо всходили слова,
В которых дул ветер укосно
И птица была не права.

         * * *

Колхозный пахарь и ходок
По сирым вдовушкам — бедняга,
Жизнь так попортила видок,
Что не признала б мать, однако.
Пошуркивая, с озирком,
Пыля унылым затрапезом,
Своей дорогой мимаком
Прошёл и скрылся под навесом.
А в заболоченных глазах
Паслёновым с искрою цветом
Подвижно, как на образах,
Зрачки лукавили при этом.
Опаристая баба вслед
Нетрезво сделала рукою...
Я взял до города билет,
Переключившись на другое.

   Сумерки

Темнота до сумерек разбавлена
Коммунальным светом фонаря.
В лозняке античные развалины
Записного в прошлом февраля.
Отложенья зимнего периода
Обнажились по углам едва.
Непонятно от какого привода
Закружилась что-то голова.
На столе ледащие растения
Фосфоря’тся в торфяной грязи.
У соседа завтра день рождения,
Всё, как говорится, на мази.
Будем водку пить, икрой закусывать
Кабачковой, петь алаверды.
И попарно любоваться кустиком,
Бьющей из-под гравия воды.
Хороши зимой у нас метелицы,
Ещё лучше девушки весной —
У подъезда парня отметелили:
Хочешь, мол, крутить — крути с одной! —
Круто, но иначе как с дурилою!..
А внизу шевелится река.
Доживём до травки, — говорили мне, —
Будем дальше жить наверняка.
Телевизор мусорной копилкою
Так разит, аж морщится страна...
Сумерки исписанной копиркою
Залепили стёкла у окна.

         * * *

По ходу действия весна
Ручьи сплела в тугую речку,
Заполонила странной речью
Окольный лес, чумной со сна.
Хмельной сквозняк в углах витает,
Листает ставни, как блокнот.
Деревню дедовщина гнёт
И бабовщина угнетает.
У магазина охламон
Хлопочет мордой с явной целью.
Не расположена к веселью
Земля вокруг, где вырос он.
Пырей тишком заначил поле,
Несун — последний куль зерна...
Кренится разумом страна,
А зашибной народ тем боле.
Весна... Бесхозный вертоград.
Канава справа, слева свалка.
Природу нестерпимо жалко,
Нас грешных, но... не всех подряд.

    Куличок

Света, как на киносъёмке.
Губошлёпая вода.
Вдоль серебряной каёмки
Куличок — туда-сюда.
Справа зверь, внизу отрава,
Слева с дрыном я стою...
Он, как все, имеет право
На трагедию свою.

         * * *

Навалились гамузом на Бога:
— Дай, прости, спаси и помоги!
В стыдном месте так сидим глубоко,
Что в слезах заходятся враги.
Но сидим, нам кажется неплохо.
Странный корм, 
и мутный вскрай стакан...
За углом злодышная эпоха,
За столом запазушный друган.
Государство нас давно не любит,
Держит за прислугу столько лет.
Этот — пролетарий, этот — люмпен,
А тому — названья даже нет.
В чём она, наследная прилика?
Чей веками чёрный грех несём?
Невдогад... Вдокон сморило лихо,
Назем сбило, вляпало в назём.
Боже, как синявка у вокзала,
Раб твой бляжским образом живёт.
Вон рука, что путь нам указала
С точностью аж до наоборот.

         * * *

Скрадная и тихая, как сапа,
Бодро превозмогшая себя,
Из хохла — уральского кацапа
Сгоношила наскоро судьба.
Проглотив полтавскую галушку,
Поперхнулся тюрей сытый год,
Не заметив, как нацелил пушку
Чёмор ради собственных угод.
Дальше — больше, до известной точки...
Детство отгуляло табуном,
Общипав полянки и кусточки,
Опрокинув озеро вверх дном.
Жить хотелось, а хотеть — не вредно.
Где взадых, где впротяжь, где внагиб...
Надо ж, не исчез пока бесследно,
Не подох, не спился, не погиб.
В мягкой форме твёрдого отказа
От небесных благ пою струной:
Жизнь даётся, может быть, два раза —
На земле и в памяти земной!

    Август

Воздух с мятой и укропом,
Хоть дыши, хоть ложкой ешь.
Огурцы висят на стропах
Визьмешь в руки — маеш вещь.
От капусты до женьшеня...
День в обложке голубой,
Где таблицей умноженья
Птицы мнятся нам с тобой.

         * * *

Не чокаясь, помянем графомана,
Плеснём чернил на мёртвые цветы.
А кто из нас не жил в плену обмана?
Я жил, он жил, наверно, жил и ты.
Похоже, надо было чаще в поле
Ходить, на речку бегать, спать в лесу...
Теперь вот справа рези, слева боли,
Вверху заклинило, свело внизу.
Запойная надсада на недели,
Осенний шок, весенний рецидив...
В итоге не при славе, не при деле,
Не при деньгах — задумчивый мотив.
Лежи, товарищ, перевоплощайся
Среди берёз и фермерских стогов.
Авось бессмертником взойдёшь на счастье
Любителям природы и стихов.
                       Челябинск