Николай Востриков

Искусство женского рода. Женщины-художницы России XV—XX веков. ГТГ на Крымском валу

У выставки очень высокая посещаемость — благодаря ее внешней и внутренней эффектности. Пространство организовано специальным архитектурно-дизайнерским образом: замысловатые выгородки громадного помещения сплошь обтянуты кумачом, ложный висячий потолок —красной тканью, надписи возле экспонатов — и те красные. В общем, стильно и со вкусом. Старание и размах видны невооруженным глазом, как-то само собой к проекту сразу проникаешься доверием, он располагает к себе не только обобщающим названием, но и умелой режиссурой.

Не припомню, чтобы аналогичная тема рассматривалась в истории искусства, уже в этом есть многообещающее новшество и по-современному хорошая задиристость. Гендерность — это пол в его социальном аспекте. То есть гендерные — это выращенные в специфически зажатых генитальных условиях. И что же делать, чтобы утвердить тему? Надо, чтобы выставка была организована как можно большим количеством контор — тогда вроде как оспаривать ее будет сложнее. Ну и, конечно, опереть на историческую базу:

Без связи с Западом не может быть аргументации: “В конце ХХ века схожие по идее проекты были реализованы (чувствуете лингвистическую тонкость формулировки? — Н.В.) в семи странах мира (семь чудес света! — реагирует подсознание. — Н.В.): в 1972 г. — Выставка работ американских женщин (1550—1950 гг.); “400 лет творчества голландских художниц” (1987, Амстердам); “Profession without tradition” (1992, Берлин); и пр.”.

Лентопротяжный механизм выставки безупречен: сделаешь шаг — уже не вернешься ко входу. Линеарность экспозиционной конструкции — большое достоинство проекта, и тем сильнее эта линеарность впечатляет, чем более проникаешься замыслом кураторов и организаторов выставки.

Выставка разделена на две части. Изящное эстетическое отторжение одной части экспозиции от другой архитектурно обосновано: во вторую, “авангардную” часть надо спуститься через “Переход” по лестнице. И все-таки это — одна выставка, а зритель сам выбирает, где ему комфортнее находиться.

Зачем склеивать разбитую вазу? Интересно. Интересно посмотреть, как традиция и авангард чувствуют себя рядом за пределами своего века, когда конфликт исчерпан и они друг другу не страшны. И показать: сшиблись тезис с антитезисом, но не родился синтез. Почему — отдельный разговор. А пока наблюдаем. Две половины выставки имитируют перемирие, консерваторы идут на мировую с радикалами. Что же происходит на самом деле?

“Авангардисты” хотели бы примерить смокинги, а нынешние амазонки авангарда, эх, тачанка-ростовчанка, все четыре колеса, хотели бы погулять, чего греха таить, в вечерних платьях: чем они хуже респектабельных дам?

А представители традиционных форм художественного бытия хотели бы включить навязчивого оппонента в свое языковое поле на правах объекта — чтобы исключить из круга равных, говорящих на “сильном” языке. Другими словами, впустить в прихожую своего респектабельного дома круглый год колядующих детей-олигофренов, насыпать им конфет в подолы... Есть слова-паразиты, есть целые фразы, а есть паразит-искусство. Авангард и есть такой род искусства, паразитирующий на сострадательности к абсолютному невежеству. Авангард — это мир с нуля. Сегодня трудно — как без мата — обходиться без гендерного слова, без сексуальной связи с порочным социумом. С точки зрения музея, традиции — выставка об этом.

Выставка далась трудно. Было много противников деления искусства по половому признаку. Многие работы и многих авторов кураторы пропустили, на многое не хватило средств, так как государственной поддержки нет, а подобная экспозиция — вещь дорогостоящая. Нет денег на страховку, чтобы привезти работы из других стран и музеев. Трудна для воплощения сама концепция выставки, настаивающая на панораме, на охвате большого временного отрезка, на котором наглядно демонстрируется тезис: искусство женского рода, безусловно, разительно отличается от искусства мужского рода, которое завело культуру в тупик. Мужская цивилизация провоцирует искусство (бывшее изобразительное) на агрессивность. Скорее всего, женщины зайдут с другой стороны и будут “брать” цивилизацию нежностью и обаянием.

Так оно и есть — выставку открывают вышивки: не простые, а золотые. Чуть далее во времени царствующие особы рисуют для дома для семьи селедочку с лучком. Мило, уютно, без претензий. Когда еще женщин допустят к образованию и они начнут всерьез и надолго заниматься математикой, философией... Еще нет разлагающего скепсиса рефлексии. Как хорошо отдыхает мужская душа в этих женских опочивальнях! Ничто не предвещает бури и натиска. Устроители выставки могли бы раздуть эту часть экспозиции до размеров супермаркета — чтобы сгладить исторические последствия. (Закончить бы на этом — так не хочется покидать идиллию и обращаться к скандалу.)

Затем выставка скучнеет, ей откровенно неинтересно в самой себе. Рассеянно зритель выходит на лестницу и видит внизу груду фанеры. Фанера — это только на первый взгляд, а на взгляд пристальный — это уже инсталляция Татьяны Назаренко: “Переход”. Наглядность порабощает дух! Нищие, калеки, афганцы, шушера и просто обездоленные столпились в подземном переходе. Впечатляет. Дальше — хуже. Какие-то телевизоры неряшливо рассованы под ногами, коврики с гантелями и прочая “художественная” утварь (рухлядь?), из осторожности именуемая как инсталляционная.

Теоретики авангарда, искусственно задержанного в нашей вторичной для него среде, утверждают, что искусство не дается глазу. В сущности, искусство уже давненько покинуло и мозг. Внизу — хлам, которому и положено быть в затемненном подвале. Валяясь на цементе, стрекочут мониторы: Синди Кроуфорд гимнастику делает. Рядом покряхтывает видеопроектор: на большом экране — современная Синди, наша художница-авангардистка Нина Котёл с гантелями упражняется. Это — видеоарт. На лоскутном коврике посреди зала, под ногами у зрителей, приглашающе лежат гантельки — каждый может стать художником-авангардистом.

Для доверчивых современников в аннотации к выставке есть упреждающее обезболивающее (и не дай бог не принять на веру!): “В 1990-е раскрывается творчество таких представителей московского концептуализма, как Ирина Нахова, Мария Константинова. Параллельно с ними существует неоакадемическая линия Айдан Салаховой, Ольги Тобрелутс. Имена этих художниц сегодня известны во всем мире. Их произведения выставляются не только на крупнейших выставках, но и закупаются ведущими европейскими и американскими музеями”. Рекомендация выдержана в стиле провинциальных каталогов, обнажающих все комплексы до единого: читаешь — будто эксгибициониста(-стку) разглядываешь.

К разговору о “вещи”, о ее “показе”, о линеарности традиционной экспозиции, когда предмет возносится над автором и человечеством, эта часть выставки добавляет: музей привык показывать вещи, а это устаревшая форма работы со зрителем. Любая вещь тяготеет к мифу. Не успел Малевич сделать “Черный квадрат”, не успела на нем высохнуть краска — а квадрат уже канонизирован. Современная теория и история искусств уже давно пошла по другому пути — по пути человеческого фактора, по пути сомнения, диалога, удешевления материала, по пути исследования жизни, по пути политического высказывания. Игра в шедевры — вчерашний день, и консерваторам надо бы это понять. И ведется борьба работающих в жанре художников против мифологизации, за чистое искусство, не поддающееся купле-продаже, — якобы! Маленькая тайная цеховая хитрость.

“Все прекрасное на земле родилось от любви к женщине!” — Максим Горький. Все гендерное на Земле родилось от безразличия к ней. Бессознательные, творящие от живота гении ушли в прошлое со своими шедеврами и катарсисами, на смену им пришли голодные, но интенсивно рефлектирующие интеллектуалы. Они и принесли новое искусство, к которому за сто лет не привыкнуть, но которое надо пустить в большую миграционную политику, если мы не хотим проиграть войну современным технологиям. Отчасти именно эти технологии диктуют те или иные формы современного искусства, одноразовые, надоедливые и скучные. От скуки можно уходить разными способами, в том числе и созданием искусственных “спортивных” рейтингов, псевдоконкуренцией так называемых иерархических списков: 100 спортсменов, сталеваров, доярок, поэтов, художников, преступников, женщин, детей...

В одной из статей М.В. Алпатов писал: “Все еще господствуют общие определения, или формальные признаки, как “рельефная композиция”, “пластическая телесность”, “уравновешенность структуры”, которые в той же мере подходят для Пуссена, как и для Рафаэля, Фидия или Луи Давида. В моей практике был такой курьезный случай: известный искусствовед написал статью о творчестве женщины-художницы, но она вовремя ее не взяла, а искусствоведу понадобилось срочно написать статью о мужчине-художнике, он здесь же переделал окончания, поменял суффиксы, и совершенно не имело значения, что образные миры художников ну просто никак не совпадали и не могли совпадать, абстрактный текст одинаково ложился на любую “художественную структуру”. Это не анекдот, а болезнь науки, именуемой “искусствоведение”.

Сегодня уже не говорят о сексуальности, войне полов, психоанализе — немодно. А гендерные исследования — самое то что надо. В аннотации к выставке читаем: “Сегодня специальный интерес к женскому творчеству велик и неслучаен. Актуализировавшаяся, особенно во второй половине ХХ века, философия различия повлекла пересмотр традиционных иерархий и выдвинула на первый план проблему и понятие “другого”. Проблемы идентичности, в том числе и гендерные, стали основой современного искусства”. Женский кубизм, однако, мало отличается от мужского кубизма, с прочими “измами” — то же самое. Считается, что есть чисто женские профессии: проститутка, доярка, прачка... Однако богатство жизненных форм опровергает консерватизм языка.

Общий раздрай, опопсовение как-то не вяжется с интеллектуализмом творцов, разрабатывающих новые психологические мотивы. Если к ним будут прислушиваться и дальше, не станут ли национальный Музей путать с МОСХом, с салоном, с сувенирными художественными цехами ЦДХ? Идея объединить под одной крышей ГТГ и ЦДХ была гибельной для обеих структур.

Актуальное, то есть текущее, — это мутный поток, который рискованно пропускать через традиционное музейное пространство. Иначе музей может превратиться в авгиевы конюшни — а чистить его будет некому. Не думаю, что стоит из бесчисленных проблем культуры делать еще и плохие коктейли. Не приличнее ли актуальному искусству с его презрением к храмам выставляться в брошеных помещениях бывших заводов и пустых ангарах? Если оно честное — пусть начинает с нуля, а не рвется к деньгам и власти.

Закончилась выставка, как и начиналась, вышивкой. Только поначалу был вышит Христос и ангелы, а в конце пилот и аэропланы! О вышивке как жанре, что ли, теперь поговорить?