|
Светлана Кекова
Сад неприкаянный
* * *
1
Утром вербы срезать ветку
и потрогать тонкий ствол...
Постелить клеёнку в клетку
на большой дубовый стол,
зачерпнуть святой водицы
в узкий ковшик жестяной.
Видишь — ангелы и птицы
делят трапезу со мной?
Скрипнет старая калитка,
дрогнет воздуха вуаль,
электрическая плитка
изогнёт свою спираль,
а потом огнём нальётся,
и начнёт в ночи светить,
будет воду из колодца
в медной кружке кипятить.
Затрещит на стенке счётчик,
словно маленький сверчок,
ангел, как усталый лётчик,
плащ повесит на крючок.
И за стол дубовый сядет,
словно он пришёл домой,
и крылом меня погладит,
и заплачет,
Боже мой...
2
Облетела листьев груда
с веток старых тополей.
Из небесного сосуда
изливается елей
и кропит крестообразно
руки, грудь, чело, уста...
Жизнь болтлива, несуразна,
окаянна, нечиста.
Издавая запах тлена,
листьев гаснущая плоть
тихо плачет, ждёт смиренно,
что простит её Господь.
* * *
Я скажу негромко, минуя красо’ты слога:
«В небе вьётся птица — пернатый помощник Бога».
Умирает время, деревья к зиме лысеют,
но Господь сказал мне, что птицы не жнут, не сеют.
Посмотри на небо — и вспомни рассказ известный,
что питает птиц всемогущий Отец небесный.
Превращая в манну простую земную пищу,
им Господь внушает лететь к своему жилищу,
и они летят, их Господь, как отец, встречает,
в колыбелях круглых птенцов на ветру качает,
и щебечут листья, зелёные гнутся травы,
принимая песни небесной хвалы и славы.
* * *
Серая утица травку щипала.
С вербы серебряной капля упала.
Капля упала — и сделалось озеро,
только послышался скрежет бульдозера,
вместо жужжанья мохнатой пчелы
слышатся визги железной пилы.
Перья у утицы серенькой выпали,
вербу спилили и воду засыпали,
и не горят уж на иве у речки
белые, белые, белые свечки...
* * *
Липы в роще — как в комнате мебель,
только с места не сдвинешь — увы...
Но ударила молния в стебель
почерневшей от горя травы.
И земля разломилась на части,
как непрочный домашний уют,
стало слышно, как Силы и Власти
гимн незримому Богу поют.
Да, повсюду — разломы, разрывы,
гибель сущего, смерть вещества,
но покуда, нетронуты, живы
люди, ангелы, звери, листва —
вопрошают и стебли, и ветви,
и сплетение мёртвых корней,
вся душа мироздания — нет ли,
нет ли Бога бессмертного в ней?
* * *
1
Связать себя — и обрести свободу,
войти в огонь, в пылающую воду,
в глухую ночь, в зелёно-серый лес
осин трепещущих,
в младенческий ольшаник,
чтоб ощутить, как прочен свод небес,
где ты гуляешь, ангел мой и странник.
Ты невесом, невидим, бос и гол,
щегол и сокол, сокол и щегол,
твой след ищу я в зарослях лещины,
на светлом неприкаянном песке,
где след волны похож на след морщины,
в сплетеньях серебристой паутины,
где спит паук на тонком волоске.
Тебя ищу среди земных трудов
на торжищах безумных городов —
то чужестранца, то единоверца,
хотя порой я не пойму сама,
как смысл найти в ошибках горьких
сердца,
в печальных заблуждениях ума?
А ночь поит меня густым вином,
луна сияет в небе ледяном,
тела осенних лип полураздеты.
Из облачных краёв, из дальних стран
летит синица через океан.
Ответь же, друг мой, где ты, где ты,
где ты?
2
Смирить себя — и обрести покой,
увидеть свет, горящий за рекой,
и лестницы невидимой ступени,
деревьев расписные терема,
пустые муравьиные дома,
ладони клёнов и сердца’ сирени.
Увидеть чайку на крутой волне,
татарку-иву в золотой чалме,
её сестру в серебряной папахе...
Уходят вверх — всё дальше от земли —
щегол и ангел в золотой пыли,
две мелких птахи в поднебесном прахе.
Смирить себя — и радость обрести:
душа прозрачна, как вода в горсти,
ты жив ещё, и большего не надо.
Пусть жизнь течёт, как слёзы по лицу:
седой пастух в горах нашёл овцу,
нечаянно отставшую от стада.
* * *
Полжизни проплутав в сухих лесах любви,
охотником себя не мысля, но добычей,
я говорю тебе: за тихий щебет птичий,
за боль сплетённых тел — сей варварский обычай —
прости меня и путь иной благослови.
Да, заросла тропа прожилками огня,
узорною травой, терновником колючим,
но путника она ведёт к небесным кручам —
и Ты на этот путь благослови меня.
Пусть будет дождь шуметь и тёплый ветер дуть,
и ранят неба грудь внезапных звёзд уколы,
пусть тихий блеск озёр и рек живая ртуть,
и пенье волн морских, и вешних гроз глаголы
вольются в душу мне, и светом станет плоть,
и винограда гроздь протянет мне Господь.
* * *
В дом войти, постояв на пороге,
свет включить и присесть на кровать.
Говорить о любви и о Боге
и вопросы себе задавать.
В небе птицы, как Божия милость,
ночью звёзды сияют во мгле.
Жизнь прекрасна, но что же случилось,
что случилось с тобой на земле?
Сад ли выстужен, дом ли отворен,
поводырь ли седеющий слеп?
Лунный серп ли срезает под корень
на холмах вырастающий хлеб?
Или, может быть, там, где не нужен
русский клён с золотой головой,
друг твой милый вкушает на ужин
хлеб изгнания с горькой травой?
* * *
Страданье — ниже сухой травы
и тише, чем детский вздох.
Да, вещи, милый мой, таковы,
какими их видит Бог.
Зачем охотник и птицелов
готовит свои силки?
Господь на гребни морских валов
пернатые шлёт полки.
И крики чаек, и лай собак
Господь запирает в клеть.
И вновь усатый, как сом, рыбак
на землю бросает сеть.
Не может больше он рыб дразнить,
воздушной грозить тюрьмой...
Лишь Бог решает — кого казнить,
кого отпустить домой.
И ты, мой друг, не ходи ко мне
и песен ты мне не пой
про то, что в пропасть,
как в страшном сне,
слепого влечёт слепой,
что тело ночью теряет вес,
дневные забыв труды...
И вновь на землю глядит с небес
слезящийся глаз звезды.
* * *
В этом мире беден и случаен
жалкий плод пяти неверных чувств.
Говорят, что хлебопашец Каин —
друг наук и сеятель искусств.
Авель мёртв. Беззвучно льётся время,
словно с неба — жаворонка трель.
Говорят, что Каиново семя
приручило гусли и свирель.
Важно не забвение, не память,
а уменье молча слёзы лить.
То, что ночью я должна восславить,
может утром Бог испепелить.
Только Бог — любовь, а не угроза
и спасенье от любых оков.
Только солнце алое, как роза,
смотрит из-за серых облаков.
* * *
В небесах облака — как льняные покровы,
стали ягоды старше, а травы моложе,
и роняют бесшумнолетящие совы
лёгкий хмель и малину на брачное ложе.
Не тебе говорить о любви и печали,
не тебе изъясняться возвышенным слогом.
Ибо Слово, которое было вначале,
снова сказано тихо невидимым Богом.
Я губами ловлю невесомые капли,
вылетает душа из обители тесной.
Как по нотам, разыграны птичьи спектакли
там, в обители рая, на сцене небесной.
Там из белого камня возводится город,
но у этого города рушатся стены.
Знаешь, видимый мир, словно сердце, расколот,
а невидимый — клочьями облачной пены
закрывает вершины свои и провалы,
где пока ещё Путь изгибается Млечный,
но уже, словно солнце, становятся алы
губы Девы небесной в фате подвенечной...
* * *
Смотрит на небо — и видит святой Лука:
в Бельгии белой с неба летит мука,
в синей Шотландии сеют крестьяне лён,
в рыжей Ирландии слёзы роняет клён.
Смотрит на землю и видит святой Матфей:
ходит в Британии некий слепой афей,
Бога хулит он и птиц убивает влёт,
а на вакации Пушкину письма шлёт.
Светлой листвою шумит царскосельский парк.
Нас ли, неверных, святой вопрошает Марк:
— Что ж вы ушли в плотяные свои сердца
и не хотите на родину, в дом Отца?
Ангел летел по небу, потом исчез.
Мы же, бескрылые, ловим в последний раз
взгляд Иоанна на русский осенний лес.
Евангелист и апостол не видит нас.
Ибо душа для молитвы не ищет слов,
только считает раны, клянёт судьбу.
Что ж мы — не в силах небесных принять послов?
Родины тело в свинцовом лежит гробу.
А над могилою высится крест простой,
сад неприкаянный мёрзлой шумит листвой,
как же забыли мы славу свою и честь —
Русь, Вифлеем, Голгофу, Благую Весть?..
* * *
Свет неяркий. Короткое утро.
Чуть присыпала снежная пудра
ветки клёнов и плоскости крыш.
Улетели кукушка и стриж.
А недавно судачили бойко
чиж-подросток и девочка-сойка,
и деревья стояли вдали
в дождевой светозарной пыли.
Всюду жалобы, стоны и хрипы,
лес прекрасный почти облетел,
умирают осины и липы,
как толпа неприкаянных тел.
Льётся листьев сухая лавина.
Есть ли в этом людская вина?
И горит на ветру не рябина —
неопально горит купина’.
* * *
Когда устанет сердце спать,
а медный маятник — качаться,
мне нужно сно’пом света стать,
чтоб от звезды не отличаться.
И сколько можно здесь гостить,
есть хлеб и пить святую воду?
Пора смиренно отпустить
синицу сердца на свободу...
г. Саратов
|
