|
Иван Волков
Долгая счастливая жизнь
* * *
Здесь мебелью торгуют, здесь диваны
Скрывают от дождя двухслойной
плёнкой,
Здесь кормовые длинные бананы
Соседствуют с белугой и селёдкой.
Здесь за день укрывают столько нала,
Что вы за целый год не наживёте,
Здесь люди-сэндвичи, которым платят
мало,
Гуляют из любви к работе.
Мне больше никогда на этом рынке
Не покупать носки и апельсины,
Я навсегда уехал из Лосинки,
Чтобы ходить в другие магазины.
Пивная драгоценная посуда,
У каждой свалки маленькая давка!
Ах, торгаши, заложники фастфуда —
Я сам провёл полжизни у прилавка,
И я мечтал когда-то о немногом:
К палатке отлучиться за отравой,
И сесть на ящик с пивом и хотдогом —
Со скипетром как будто и державой!
Прогулка
Низенький толстенький я — и длинная ты, худая —
моя веточка! моя цаплечка! — пролетая
над Покровкой и дальше, мы выглядим так забавно:
чудо-дерево с розочкой в ласковых лапах фавна;
чудо-птичка с мобильником, походкой непостижимой
ты вошла в мою жизнь не с циркулем и рейсшиной,
не с салатом и супом, не с дорогим прикидом,
а с заигранным плеером — да! и с бильярдным кием.
По Покровке и глубже, прыгая через лужи,
рассыпаются люди во дворики, словно в лузы.
Хочешь пива? и нам недолго осталось вместе,
ты из жизни моей через неделю, месяц
не с пустыми руками уйдёшь: со вчерашним раем,
и с покоем моим, и с душой — а пока сыграем! —
и пойдём отсюда, не подавая вида,
что забудем всё, как разбитая пирамида.
Завтра
Какая ночь над городом висит!
И ты опять со мной — недели за три
До твоего отъезда. Сделай вид,
Что время не спешит, не говорит...
Нет, никого никто не защитит
От надвигающейся завтры —
Она уже звенит в недвижных облаках
Над жаркой темнотой бессонной.
Ты чувствуешь себя в моих руках
Свободной, лёгкой, защищённой? —
Иллюзия! — не страх владеет нами,
Но то, что порождает страх.
За нашими стенами, за горами
Уже шипят и варятся в котлах
Лягушки, детский мозг и крысы
с пауками,
Прозрачный чистый пар летает
над котлом.
И, указав на твой случайный дом,
Уже сложились числа каббалиста.
Пока что спи, я рядом — но потом
Всё будет так, как ты боишься!
* * *
Представь себе, что мы не свидимся,
Не спишемся, не созвонимся.
Тебя там познакомят с витязем,
А мне и здесь найдётся нимфа.
Воображение противится,
Но это не меняет дела:
Представь себе, что та гостиница,
Взмахнув крылами, улетела.
Когда от города останется
Вокзал, травой заросший густо,
Одноколейка, русло-старица
(Река давно сменила русло) —
Живи, как будто нас там не было —
Всю тину прошлого и глину
Давай, вытряхивай из невода!
Считай, что мы с тобой могли бы
Не затевать всей той истории.
Считай, что я не существую.
Нет ничего, о чём бы стоило
Мечтать и тосковать впустую.
Воспоминанья — надоедливы,
Их незачем таскать по свету.
Давай нам будет не до этого.
Но если я к тебе приеду —
Мы просто снова познакомимся:
Вот ты сидишь в дешёвом баре,
И куришь, и листаешь комиксы,
И пиво трогаешь губами,
И в жизни ничего нет страшного,
И никакой тебе печали —
И вдруг по-русски кто-то спрашивает:
«Мы с вами, кажется, встречались?».
* * *
— Москва? это где? или это когда?
И я приезжала туда?
И кто-то зимой (что такое «зимой»?)
С цветами и белым вином
Ко мне каждый день приходил,
как домой?
Так значит, там был ещё дом?
— Ну что ты, малыш, que ce que s’est
de Moscou,
Откуда ты вынула эту тоску?
Нет, рядом с тобой никакой человек
Не нёс твою сумку, малыш;
Нет, в оттепель старый слежавшийся
снег
Пластами не рушился с крыш.
* * *
Начинается ночь, начинается лето.
Мы, молодые сильные люди,
Любим гулять от кафе до бильярдной
Под фонарями.
Наши женщины умны и красивы,
Пиво — холодное, вечер — тёплый.
Мимо нас проезжает «скорая помощь»,
И я успеваю подумать:
А вдруг я живу неправильно?
Праздник
У маленькой дачи в дрожащем саду
Мы пили с друзьями такую бурду!
И все залюбили друг друга к утру,
И женщин носили на добром ветру.
Я мог бы полжизни в легчайшем бреду
С такими людьми пировать на миру.
Никто не заметит, когда я уйду,
Никто не узнает, когда я умру.
* * *
О.С.
Меня затянет капелькой смолы,
Смола застынет в катышек холодный.
Там, где сейчас мачто’вые стволы
Мечтают о пучине многоводной,
Качаются, шумят — когда-нибудь,
Когда ты станешь птицей —
нет, не птицей —
Проложится морской торговый путь
Кратчайший между Мурманском
и Ниццей.
Над головой простого янтаря,
Пронизанные внутренней подсветкой,
Качаться будут новые моря,
Когда ты станешь веткой —
нет, не веткой,
Но всё равно когда-нибудь потом,
Когда ты станешь рыбой разноцветной,
Случайно заглоти незрячим ртом
Какой-нибудь янтарик неприметный,
Не просто так лежавший много лет:
Как линза, отшлифованный волнами,
Впитавший, преломивший тайный свет,
Наполненный подводнейшими снами...
Потом ты станешь дочкой рыбака.
Разделывая чудище морское,
Наткнётся твоя детская рука
На маленькое что-то, золотое —
Зажми подарок рыбий в кулаке,
Не расставайся с камешком пустячным.
И снова окажусь в твоей руке —
Хотя бы мёртвым крылышком
прозрачным.
Равноденствие
Хотел бы я, благосклонный читатель,
чтобы тебе пришлось 23 сентября
быть на дороге в Дрезден.
Гофман
Таблетками собьют температуру,
И разведённым уксусом протрут
Прозрачную влажнеющую шкуру,
И тёплый чай из кухни принесут.
Какая слабость после аспирина,
Как одеяло тяжело лежит.
И женский голос равномерно, длинно,
Наверное по книге, говорит:
«Два раза в год близ дрезденской дороги
Даётся власть двойному колдовству.
Твоя колдунья слуг четвероногих
Отправит собирать разрыв-траву.
Горит огонь в известном тайном месте,
Шипят в воде ребячьи потроха,
Счастливой глупой будущей невесте
Сегодня будут делать жениха...».
Не надо музыки! читай больному сказки.
Открой все окна, выключи цветы.
Я слишком слаб сейчас! не надо ласки,
Я полуслеп — не надо красоты.
Твои слова звучат как заклинанье.
Я после жара, я в полубреду.
Воспоминанье и повествованье
Никак по сторонам не разведу.
«...Над чёрным шевелящимся отваром
Слепое бормотанье началось.
И, затянувшись драгоценным паром,
Колдунья в чан бросает клок волос.
Увидев странный сон, приворожённый
Проснулся в близлежащем городке,
Он тоже слышит этот приглушённый
Старухин голос где-то вдалеке...»
Когда в гриппозной носоглотке марта
И в нервном ветерочке сентября
Я засыпаю в духоте плацкарта
И просыпаюсь снова у себя —
Колдуй же, пой же над моей кроватью,
Над влажной взвесью затяжных
ангин —
Я подчиняюсь высшему заклятью —
Я твой навек — из Дрездена в Берлин!
Феодосия — Москва
Мне снился сон на верхней боковушке,
Как у меня попятили кроссовки.
Я в ужасе проснулся. За окном
Мелькали фонари, но освещали
Одних себя, не нарушая темноты.
Проснулся человек в купе напротив,
Немедленно полез куда-то в сумку,
На ощупь вынул влажный бутерброд
И, в кетчупе подольше подержав,
Съел без эмоций.
Я вышел в тамбур. Задевая ноги,
Я шёл обратно. И во всём вагоне
Единственное милое лицо —
Спала на боковушке, тоже верхней,
Нет, не красивая, но что-то было, было —
Я, проходя, взглянул, как она спит.
Полз таракан по девичьей щеке.
Он полз, она немного улыбалась —
Он полз по чистой коже — и явилось
Ей эротическое сновиденье.
* * *
За той рекой — такой же вот посёлок,
За тем холмом — такой же вот овраг.
За тем посёлком — тот же лес из ёлок,
За этим лесом — тот же лай собак.
В весёлой всенародной перекличке
Деревни понимают города —
Начальство отменяет электрички,
А мужички срезают провода.
Соседи оставляются без света,
Без транспорта районы и края.
За тем оврагом, думается, где-то,
За той рекой живу такой же я.
И оба мы, как все холмы и степи
Собою представляем всё одно —
Дефектное звено в электроцепи
И в расписании окно.
* * *
Как правильно хотя бы иногда
Расстаться с кем-то не от раздраженья,
Не от взаимной скуки, нелюбви,
Когда боишься каждый день обидеть,
И всё равно невольно обижаешь —
Как хорошо хотя бы в этот раз
Расстаться по стеченью обстоятельств.
Как хорошо, когда своим несчастьям
И новым одиночествам своим
Давать мы можем лестные названья:
Судьба, разлука — не дурной характер,
Не ложь и не отсутствие терпенья,
А что-то чуть ли не из высших рук.
Я буду вспоминать тебя без злости
(И ты меня!), к холодной ясной грусти
Не подмешается несправедливость,
Привычная взаимной нелюбви.
Плёс
Д. Островскому
Как заблудившийся ночью в лесу человек
Страх отгоняет и что-то бездумно поёт —
Город себя согревает диким голосом двух дискотек.
Видно с горы, как по Волге идёт теплоход.
Зрелище это пугает.
Видно с горы, как на пристани гасится свет.
Светятся бакены, виден фарватер. Вода
Тёмная, чёрная — может быть, там её нет?
Только блеснёт на мгновение там, где звезда —
И в темноту убегает.
* * *
М. Курро
Когда ты выучишь язык зверей и птиц,
Ты будешь так разочарован!
Конечно, этот лес не ведает границ,
Вполне непроходим —
но он не заколдован.
А если здесь и впрямь когда-то замок
был —
То маленьких принцесс не в камни
властным взглядом
Обиженный волшебник обратил —
А просто потравил крысиным ядом.
И говор этих мест — всего лишь
рудимент,
От музыки осталось кара-оке.
Что может хищнику сказать
интеллигент?
О чём узнает воин от сороки?
А если кто из них и впрямь был
королём —
Так он ещё тогда повесил летописца.
Здесь за историю не зацепиться.
Никто не помнит ни о чём.
Сонет
Не скука, не тяжёлый перевод
Виной тому, что, не нашедши клада,
Добравшись до последней песни Ада,
Почти любой читать перестаёт.
Из этой книги человек берёт
Лишь то, что сможет, то, что ему надо.
Кому — чистилище уже награда,
Кому — и ад отлично подойдёт.
Не те рабы, кто слепо шли по следу
Невидимой судьбы, — но те рабы,
Кто променяли счастье на победу,
Те, у кого находятся причины
От Рая отказаться без борьбы,
Земную жизнь пройдя до половины.
* * *
Счастье надо оценить,
Хорошенько разобраться,
Хладнокровно рассудить,
А не просто предаваться —
Как наркотикам, вину —
Моногамному разврату.
Я люблю тебя одну,
Я скажу тебе, как брату:
Я не глупый, и с тобой
Я сумею непременно
Счастлив быть одновременно
Сердцем, ..ем, головой.
* * *
Сотри случайные черты,
И ты увидишь — мир прекрасен.
Блок
Это не мир вообще разлагается, это твой
Распадается мир. Это в твоей квартире
Вечно шуршит и щёлкает — конечно, не домовой —
Просто кончается что-то — а в целом мире
Всё по-честному, всё отлично, у всех дела —
Только ты живёшь в повторяющемся кошмаре,
Это твоя любимая, эх, по рукам пошла,
Это твои друзья работают — кто в PR’e,
Кто в газете, кто в мебельном бизнесе — это ты
Мало спишь, плохо выглядишь, много должен,
Так что если случайные к чёрту стереть черты...
* * *
Ночное летнее кафе
На перекрёстке.
Уже немного подшофе
Сюда подростки
Заходят — четверо с одной
На всех, согласной
На всё — смешной и заводной,
Небезопасной,
Я с ней затеял бы игру
Не без охотки,
Но я сижу в своём углу
У рюмки водки,
У рюмки водки, у окна —
А эта дива
Сначала выпила одна
Нетерпеливо,
Они нали’ли ей опять,
Но это всуе —
Она умеет танцевать —
Она танцует
С разгорячённым пацаном
Между столами,
Дыша духами и вином,
Вся — в пополаме,
Вся — никакая, в стельку, в дым,
Смеясь, как дура,
С лицом — опять же никаким,
Зато — фигура!
И я на эти чудеса,
Не отрываясь,
Гляжу бесстыдно полчаса,
Я забываюсь
У рюмки водки, у дождя,
У светофора,
От всех печалей отходя
Легко и скоро;
А на неё, как я, глядит,
Наводит жало
Шашлык готовящий джигит
Из-за мангала!
Посвящение
Ах, вы не любите стихов!
И я вам даже не признаюсь,
Что я (помимо всех грехов)
Их сочиненьем увлекаюсь.
Поэт — такой работы нет —
Как авторов нет у пословиц.
Для вас я буду не поэт,
А разорившийся торговец.
Но если так, тогда за что
Меня вы полюбили обе?
Ведь я же человек-никто
Без моего смешного хобби!
Вы полюбили не меня.
Я — только фикция, как все мы,
Я — только чья-то болтовня.
Но есть давление системы
(Какой — не в силах объяснить,
Навязанной стихосложеньем).
Я — лишь вольфрамовая нить,
Но я в сети под напряженьем!
Пусть я работаю в аду.
Но тем, что вы за мной идёте
Туда, куда я вас веду —
Обязан я своей работе:
Меня недаром тайный страх
Учил всё время быть на страже.
И если я держу в руках
Идею, скрытую в пейзаже,
То уж сумею удержать
Вот эти ласковые руки,
Уменье чем-то дорожить —
Всего лишь часть моей науки.
Ведь нам же хорошо сейчас —
Мы не скучаем, не устали,
И значит, я пишу для вас,
Хоть вы меня и не читали.
* * *
Ma chйre, в твоём районе в этот час
Поймать машину невообразимо.
Стеклянный жёлтый глаз ночного магазина
Рассматривает нас.
Притягивает нас — особенный гипноз.
Особенная прелесть — вроде страха.
Взгляни из космоса на сеть стеклянных слёз:
Шевелится внизу система новых звёзд.
Как перевёрнутая черепаха.
Триолет
Я.Б.
Я живу у железной дороги —
И как будто всё время в пути.
Постоянно сигналы тревоги —
Хорошо у железной дороги
В зачумлённой какой-то берлоге,
В одиночестве и взаперти —
Но зато у железной дороги,
И как будто всё время в пути.
* * *
Каждый день отъезжаешь ты с клиентом,
А клиенты и мнут тебя и портят,
Каждый вечер дежуришь ты на точке —
И при этом меня ещё ревнуешь?!
Если я привожу к себе кого-то,
Ты потом мне устраиваешь сцены,
Бьёшь посуду, царапаешься, плачешь,
Говоришь, что работаешь за деньги,
А вот я позволять себе не должен
Без тебя отдыхать и развлекаться.
Не смеши — или я тебя не знаю?
Ты ведь с каждым вторым из них
кончаешь!
Если я приведу к себе кого-то,
То теперь не узнаешь ты об этом.
* * *
Никто не врёт. И мне не нужно врать.
Никто не нарушает мой покой.
Никто не говорит мне «дорогой».
Мне можно спать, курить или читать,
Всё, что хочу: работать, отдыхать,
Не вылезать из дома целый год!
Сейчас из кухни женщина зайдёт,
Она присядет рядом на кровать,
От моего лица своей рукой —
Такой привычной — книгу отведёт.
Никто не плачет и никто не врёт,
Никто не нарушает мой покой.
Подражание
Жизнь хороша, как номер на одного.
Абсолютно ничей, как новый, необжитой.
Аккуратненький, лишнего ничего,
Минимум мебели — да и с той
Скоро смахнут твою пыль —
но пока скажу,
Что тем-то и дорог гостиничный
мой уют.
Снова сменилась дежурная по этажу,
Но всё тот же ключ невежливо выдают.
Командировка исчерпана. Жизнь вокруг
Движется дальше, меня посадив на мель.
Тем-то особенно дорог такой досуг —
Всё обретает смысл, утратив цель.
Жизнь хороша, как не занятый делом
год,
Или день, или час, который не посвятил
Ничему. И за сколько бы дней
не платить вперёд —
Всё равно уже прожил больше,
чем оплатил.
* * *
Ты умница, что приезжаешь редко —
Но без тебя такая пустота!
Доносит ли тебе твоя разведка,
Что я в те дни, когда ты занята,
Пью больше, чем чапаев в анекдоте?
— Вот мне моя разведка донесла,
Что ты ушла в работу, вся в работе:
Завидую! горжусь! — ведь несть числа
Моим попыткам чем-нибудь заняться,
Отдать себя полезному труду.
Мне до сих пор завод и рынок снятся —
Я до сих пор ищу — и не найду
Занятие, достойное мужчины —
Таких не существует никогда!
И в мире — кроме денег — нет причины
Для настоящего труда.
Как в огороде, у меня в квартире
В бутылках пустота растёт.
Ты здесь не появлялась дня четыре,
А я не выхожу отсюда год:
Всё путаница, вздор у вас снаружи,
А в замкнутом пространстве у себя
Я сам не знаю, без чего мне хуже —
Без дела или без тебя!
* * *
Мне жаль тебя будить.
Разлился Суходрев.
Неслышная вода подходит
к дальним хатам.
На склонах жгут траву, трава, перегорев,
Летает дымом горьковатым.
Плывёт, кружась, по неглубокому затону
Какой-нибудь древесный хлам.
И лодки, не готовые к сезону,
Везде вверх доньями торчат по берегам.
Мне жаль тебя будить
в двенадцатом часу.
Раздвинулась Ока,
расширилась природа,
Разлился Суходрев и держит на весу
Постройки Полотняного Завода.
Не нарушая их расположенья —
Всем перекрёстком, улицей, двором
Удваивая в виде отраженья,
Со всею утварью снимая каждый дом.
Мне жаль тебя будить, хотя давно пора.
Раздвинулась Ока,
в медлительных затонах
Ещё кусочки льда, но меньше, чем вчера.
Разлился Суходрев, паля’т траву
на склонах.
Когда тебя, мой свет, затянет дымом,
Когда к тебе придёт, возьмёт тебя вода,
Куда-то понесёт над городом любимым,
Не нарушая сна, неведомо куда…
* * *
Возьми мою голову в две руки,
Третьей рукою прикрой глаза.
Мы остаёмся на дне реки,
Рыбьи услышивать голоса.
В перевёрнутом городе на воде,
Рябью подёрнутом, ветерком,
Мы проплываем на палом листе,
Снизу ещё сухом.
Не искушает слабость твоя,
Но силу мою берёт.
Не унижает жалость твоя —
Даже наоборот.
В перевёрнутом доме, на глубине,
Рыбы плывут по твоей спине.
И я уплыву на твоей руке
Вниз по пустой реке.
* * *
М. Иглину
Я знаю, я слышу дрожанье земли,
Они надвигаются с Волги,
Несчётное войско в огромной пыли,
Кочевники, варвары, волки
На низких гривастых степных лошадях
Придут — и поселятся на площадях.
Бессмертная гвардия лучших калек —
Из джунглей, из сте’пей окрестных,
С российских равнинных
прославленных рек,
Науке досель неизвестных —
Несметные полчища, как саранча.
На странном наречье команды рыча,
Войдут на рассвете, сметая посты,
И волю дадут мародёрам,
Взорвут электричество, сроют мосты,
И крест золотой над собором
Ловкач заарканит на полном скаку —
И всё это будет на нашем веку,
Иначе я сам бы, исполнившись сил,
Однажды поднялся бы с печки,
И весь этот город под корень скосил,
И выпил всю воду из речки,
Я вторгся бы с юга, всё выжег дотла,
И мусор смахнул рукавом со стола.
И с миноискателем в каждой руке
— Ничья не поможет рука мне —
Проверил бы сам каждый дюйм
в городке
— Чтоб истинно камня на камне!
Оставил бы только гореть, как вчера,
Над новой пустыней домов номера.
Чтоб мы, потерявшие всё и везде,
Вернувшись на гиблое место,
Могли бы, бродя по колено в воде,
Норд-ост отличить от зюйд-веста,
Чтоб синяя цифра слепые суда
Вела, как звезда!
Парад
В инвалидной коляске с кассовым аппаратом
генерал-кондуктор под аплодисменты веча
объезжает наши ряды, и пред каждым пятым
сотворив молитву, показывает увечья.
Нам нельзя на него смотреть! раздают газеты,
за которыми прячемся от головы горгоны.
Неизвестно, куда деваются сигареты,
после того, как он обойдёт вагоны.
Как недолго ему самому до публичной казни:
ведь мятежный хан и волшебник из ближней свиты
(не способный, казалось бы, ни на какие козни)
недостаточно вовремя были вчера убиты.
Сын покойных придёт и займётся всем этим лично,
когда станет нашим подлинным генералом,
и сердечную недостаточность, кэгэбычно,
приведут в исполнение сразу по всем каналам.
Лесной пожар
Огонь берётся ниоткуда.
Сосна несётся, как акула.
Пока, у ветра на спине,
Не подлетит к другой сосне.
Вот если б записать на плёнку
Бегущий звук внутри огня
И через мощные колонки
Включить везде средь бела дня!
Какие пепельные ветры
Внутри движения свистят,
Древесной массы кубометры
Хоть исчезают, но летят.
Огонь берётся ниоткуда —
Вот лес качается, высок,
Как деревянная посуда,
Где Красный спит ещё Цветок.
Взгляни на это с вертолёта:
Вот треугольник меж двух рек,
И в нём готовится работа,
Чтоб завтра выжечь весь отсек.
Какая сухость! воздух трётся
О шкурку шумную коры.
Но всё же искра не возьмётся
Сама из пыли и жары —
Среди соснового массива
Ничьё не щёлкнуло огниво,
Обогревательный прибор
Никто не мог подбросить в бор,
Сюда не целился спросонок
От солнца под прямым углом
Из облаков большой ребёнок
Увеличительным стеклом.
Ревность-Смерть
памяти О.
Небрежно приобняв тебя крылом
И подхватив другим крылом под локоть,
Высокий ангел с нимбом над челом
Взлетает в воздух вверх и под углом.
Он всю дорогу к небу будет чмокать
Тебя в макушку, в шею, в локтевой
Подвижный сгиб, в ушную мочку.
Я знаю, ты всегда останешься живой
И кто-то будет Там беседовать с тобой,
Владеть твоей младенческой душой
И трогать неземную оболочку.
Кострома
|
