Николай Востриков

Виктор Попков (1932–1974)

В агрессивной современной реальности время от времени хочется здоровой, диетической духовной пищи. От жары хочется спрятаться в прохладу музея. Я не ошибся, ГТГ как была столовой, где можно задешево духовно утрамбоваться, так и осталась. В залах чистенько, просторно и пусто. “Виктор Ефимович Попков — один из самых значительных и известных художников второй половины ХХ век (почему-то без “а”. — Н.В.) (…) За картины из цикла “Размышления о жизни” художник был удостоен в 1975 году Государственной премии СССР”. Как Рембрандт или Вермеер, он создал мало полотен, около 70. “Строители Братской ГЭС”, “Работа окончена”, “Бригада отдыхает”… Я и не предполагал, что тихая выставка заденет болезненную для порченой отечественной культуры тему — утилизации искусства.

Бригада отдыхает — это не жаргон, а стиль, суровый и надежный. О чем говорит и послужной список художника: 1956 — творческая поездка на строительство Иркутской ГЭС, 1959 — творческая поездка на строительство железной дороги Абакан—Тайшет, 1960 — творческая поездка на строительство Братской ГЭС… и т.д. Сегодня текст настолько изощрен и избалован свободой слова (во всех смыслах), что для исследования и анализа просто неприлично рефлектировать “матрицей” ниже уровня “картинки”; то есть абстрактное не может быть глупее конкретного.

Например, как можно идентифицировать словосочетание “Строители Братской ГЭС” с чем-то реальным? Строители Братской ГЭС — что черепашки ниньдзя. У этих заигравшихся актеров нет ни сцены, ни режиссера, ни кислорода. Братская могила образов. Когда-то было модно ставить памятники неизвестному солдату. Авангард тогда прагматично ссылали в Азию и томили в застенках запасников. Теперь Третьяковка сама предложила трезво помыслить о соцреализме как о вторсырье — ну и ради Бога (и Карла Маркса). Но делать это надо умом стратегическим, а не тактическим (буржуазия еще не победила окончательно).

“Суровый стиль” — порождение “хрущевской оттепели”, первой возможности открепления личности от идеологии. Хотелось высказаться крепенько — накопилось… Железобетонная чеканность формы являлась даже туда, где была неуместна. Преобладание контурной линии, никаких сантиментов в лирическом высказывании. Комсомольский бунт псевдоформы там, где содержание исключено априори. Вдруг востребованная временем камерная теплота загонялась в буквально-чеканную строгость. Линии еще не разрешалось быть самостоятельной, на все искусство и всю страну была одна линия — партии. А ребята-художники будто бы по-своему очерчивали предметы…

Теперь этот суровый металлолом должен быть определен в свой вторчермет, каковым Третьяковка являться не хочет, потому и устраивает подобные акции, утверждающие предметную ценность того, что ржавело бы себе потихоньку в запасниках… Напроказничали в душах художников — ну и сидели бы, как мышки; как говорится, кто старое помянет — тому глаз вон. Не пишут же в буклетах, как собирали покладистых на творческих дачах, кормили месяц на убой, а потом покупали любой результат, вне зависимости от качества. Пришло время говорить об этом искусстве как о вторсырье. Отправлять ли его на переработку, обменивать ли в малогабаритных странах, страдающих дефицитом сырья, на пищевые продукты… “Суровый стиль” — сегодня это не звучит и как издевка, не тянет даже на сувенирную социалистическую поделку. Общепонятен сегодня дух “оттепели” — обновить, а не сменить звучание старых лозунгов.

В буклете читаем: “Осмысление современности связано у Попкова со стремлением подняться над обыденностью”. У входа на выставку текст отредактирован: “Осмысление современности связано у Попкова с попыткой (почему-то. — Н.В.) возвыситься над обыденностью”. В условиях навязанной официозом тематики и проблематики он умудрялся быть послушным — и остаться художником. Чтобы не лгать, искусство начинает подражать себе когдатошнему, поэтому в “Молодых из деревни Уланово” (1974) проглядывает королевская стать персонажей кисти Гольдбейна.

Выставка о трагедии выбора. Не о заблуждении и наивности, но об осознанном желании художника обладать социальной и политической реальностью, каковая была единственно легальной для человека социалистической эпохи. В ту эпоху художники красили стенды и очень не любили эту унизительную работу. Но — надо было, другого заработка армии выпускников худучилищ не предлагалось. Обида уходила на стенды, творческий импульс от нее очищался, и художник спокойно рисовал красноармейца или политического вождя, не задумываясь о климате на Марсе или малом количестве воды на Луне.

Какие уроки нам преподносит Заслуженный учитель Третьяковка? Уроки непрофессионально израсходованного бюджета? Приглядимся внимательнее. Фундамент ее моральных основ заложил русский художественный и музыкальный критик В.В. Стасов (1824–1906), “идеолог и активный участник творческой жизни “Могучей кучки” и Товарищества передвижников, боровшийся против академизма, эстетства и рутины за реализм, народность и национальный характер искусства, за демократизацию художественной жизни” (СЭС).

Когда одни люди обижают и эксплуатируют других — это вызывает праведный гнев и социальную печаль. Третьяковка помогла отличить хорошее от плохого не одному поколению пионеров, она всегда была добрым музеем. Не надо выносить Мавсола из мавзолея, не надо модернизировать Третьяковку, то есть актуализировать выставочные процессы. Разве что приватизировать ГТГ, может быть, надо, а то что-то не ладится у нее с показом лица — настолько все за пределами материала, технологии и мастерства. Такое искусство не лжет, оно шокирует беспомощностью — как щемяще милы подушки, вышитые в крестик, или лоскутные коврики у бабушки перед кроватью.

С Третьяковкой все на “ты”, и это знак народного расположения. Фамильярность объясняется не только народной любовью, но и “местоположением” самой Третьяковки в общественном сознании. Национальный символ не стремился быть высокопарным реликтом, Третьяковка — это борьба угнетенных за справедливость и любимые унылые пейзажи отсталой царской России, это миллионы открыток и репродукций с не попавшим в заданные границы последующим цветопрокатом. Раньше было модно заводить “Третьяковку” в каждом селе. В Красном Уголке сельсовета на стенде кнопились репродукции из “Огонька”. Выставка Виктора Попкова так же необходима народу (так и хочется написать обездоленному, ограбленному), как те репродукции... Третьяковке не позавидуешь: ее любят потому, что она понятлива и сострадательна.

Современность, однако, жестока. Если живопись отработала все цветовые и световые эффекты и все довела до абсурда и пошлости — может, закрыть галерею на ремонт или переучет? Тем более, что рядом, в саду ГТГ, подселен “Вернисаж”, где тоже торгуют художественной честностью. Где ремесло предельно, тошнотворно отшлифовано, оттрафаречено, продажа “искусства” ведется поштучно и случайно: никто не подстраивает научный аппарат, институцию… Все рекламируется с плеча, горестно и нахально. Торговля названа своим именем и выступает под своим желанием, которого теперь не принято стесняться. “Вернисажем” управляют наперсточники и неудачники (близость Храма искусства повергает в печаль). Хотя бы фокусами привлекают зрителя.

Залы Третьяковки пусты. Какие-то нахалы, переодетые рабочими, несли доски, отпихивая меня, будто я не уважаемый посетитель моей народной галереи, а… Я сразу понял, что это похищение живописи. Шагнул за угол и уперся взглядом в название картины. Хорошим человеком была бабка Анисья! Попкову не надо прибавлять инакомыслия, вольности. Спасибо и на том, что он был обласканным ребенком системы, что говорил не столько ее поставленным голосом, сколько его рассеянностью, и “суровый стиль” здесь — имитация задания, поэтому и валится карточный домик.

На такие выставки неудобно приводить учеников художественной школы, потому что не набрать слов для толкования столь высокого градуса наивности. Научно-техническая интеллигенция уже подросла. Увлеченный интригами МОСХ захирел. Можно войти и в положение ГТГ: идеологию списали, а куда спишешь запасники? Уникальная имперская проблема. На заявку концепции о списании несостоявшихся воодушевлений кандидатура Виктора Попкова вполне подходит, то есть наивность видится еще наивнее. Если смотреть на замысел выставки под таким углом, то можно и всплакнуть. Действительность циничнее. Для общественной любви художника надо убить. Лучше бы топором, но можно и из пистолета. Я не кощунствую, просто биография — тоже народное достояние.

В 1974 году эта смерть была одной из самых громких, поскольку так обыденно и много, как сегодня, в те годы не стреляли — наоборот, выстрелы были в дефиците. Теперь, наверно, смерть художника не впечатлила бы настолько. Но никогда ведь не знаешь, куда положить истрепанный альбом с помутневшими фотографиями. В книге фрагментов “Прошедшее время несовершенного вида” (М., НЛО, 2001), стилизованной под такой альбом, Гриша Брускин запечатлел и смерть Попкова: “Вскоре на улице Горького в 9 часов вечера Витя пытался остановить такси, желая добраться до дома. Ему попалась инкассаторская машина. Пьяный инкассатор открыл стекло автомобиля и, приставив пистолет к Витиному горлу, выстрелил в упор, убив художника наповал”.

Отрадно, когда вспышки чьей-то памяти выхватывают фоновые лица с парадных фотографий, где ГТГ и государство сидят в обнимку, улыбаясь.