Михаил Кукин

Я сна не запомнил...

        * * *

			Косте Гадаеву
		Лети, лети, лепесток…
Осталось немного, почти что уже ничего,
И то вещество, из которого делают счастье,
Подходит к концу, и уже ничего своего
Я не замечаю, но только прекрасные части
	Какого-то целого, общего всем и всегда —
	Весеннего воздуха, неба, хорошей погоды.
	Давайте прощаться — и пусть протекают года
	В разумном и медленном круговращенье природы.
Давайте прощаться, деревья в лесу, и песок,
И синее море, и с красной дощечкой качели,
И первый снежок, и любовь, а седьмой лепесток —
Наверное, вербы на солнечной Вербной неделе.
	Какие просторы распахнуты там впереди!
	Мой старый товарищ, в застольях, как сталь, закалённый!
	Уж лей дополна! Да не спорь ни о чём, погоди —
	Ведь ты, как и я, в эту первую зелень влюблённый.

        * * *

В недрах дома звяканье бутылок,
Лифт шумит, взмывают голоса.
Ложе из прессованных опилок
Принимает нас на полчаса.
Слышишь, телевизоры бормочут,
Телефоны тонко верещат;
Дом живёт, гуляет и хлопочет,
Весь как будто шаток и дощат.
Вспомнишь про бумажную квартиру,
Услыхав журчанье батарей —
Сопоставлен времени и миру,
Дольний брат пророков и царей,
С нежною и преданной подругой
Груз одежды сбросив на ковёр —
Чувствуешь, как плавает по кругу
Мартовского пира хриплый хор?

        * * *

Как будто бы свобода и покой…

А вечерами друг ко мне заходит,
А то и вся компания — у нас
В буфете есть и рюмки, и тарелки,
Есть для воды стаканы, 
                     есть пространство
В окне, где зеленеет майский лес
До горизонта, есть дома, есть небо,
Есть розовые с золотом закаты
Медлительные, есть табачный дым,
Есть сигареты, пепельницы, темы
Для болтовни, есть вкусные закуски,
Есть вечные вопросы, есть тревоги,
Есть дружный смех, 
                переходящий в хохот,
Есть человек с собакой во дворе,
Мальчишки с их отчаянным футболом,
Есть ночь, есть свежесть ночи, есть огни,
Есть ощущение скользящей жизни,
Которая приходит и проходит,
Ласкает нас и не жалеет нас.

        * * *

Если б мог, я пил бы это лето,
Как, наверно, в старину пивали —
Запрокинув голову и к чаше
Припадая жадными губами.
Как, наверно, в старину пивали,
Я пустил бы чашу ту по кругу,
По рукам на дружеском застолье,
Чтобы всем друзьям моим досталось.
Пил бы я, мешая грусть с весельем,
Слушал песни и смотрел на звёзды,
И мои бы мысли стали роем
Пчёл медвяных, крыльями звенящих —

И одна впилась бы прямо в сердце,
И стихами б захлебнулось сердце…

Если б мог, я пил бы это лето,
Как на тризне кубок пьют 
                      прощальный —
Со щеки слезы’ не вытирая, 
Ничего вокруг не разбирая,
В дальний путь, откуда нет возврата,
Провожая друга или брата.

        * * *

Особенно дожди: как пеленой,
Окутан монотонным и негромким
Певучим шумом, где-то за стеной
Семья, соседи, и всю ночь в потёмках
Трава и листья лепетом полны,
И шепчет крыша 
             над уснувшим домом —
Особенно дожди душе нужны,
Чтобы припомнить то, что ей знакомо
По прошлой жизни, чтобы каждый звук,
Любая вещь — 
          всё стало сгустком смысла,
И вечный мир сквозь утлый быт вокруг
Вдруг просиял, и зазвучали числа
Гармонии, томящейся во всём,
И тьма — 
       и та светилась тайным светом…
Особенно дожди, деревья, дом,
Веранда, ночь, Анциферово летом.

        * * *

Я спал на веранде, а день проходил стороной —
Кололи дрова, вдалеке окликали кого-то,
И дождь начинался, и падал шумящей стеной,
И яблоня льнула дрожащей листвой к переплёту,
И дождь проходил, и вечерняя пахла трава,
И солнце горело на каплях смородины красной —
	Я сна не запомнил. Наверно, мне снились слова,
	Чтоб просто сказать, что и вправду мудра и прекрасна
	Текущая жизнь, проходящая мимо меня,
	Которой нет дела до нашей тоски и тревоги —
И дверь открывали, и в сумрак полоска огня
Ложилась из кухни, споткнувшись на мокром пороге.

        * * *

День, как светлый дом деревянный.
Вымыт пол. И распахнуты окна.
Летним воздухом благоуханным
Дышат травы. А в небе высоком
	Ветер вылепил белое диво —
	Кучевую густую громаду.
	И плывёт она неторопливо.
	И другого душе и не надо.
Чтo’ ей мысли о счастье, о славе,
Если большее в жизни досталось,
Здесь, на просеке, где разнотравье
В гущу буйную перемешалось.

        * * *

В небо взлетит тепловоза далёкий гудок,
Тучи надвинутся, травы качнутся под ветром,
И остаётся обрывок, клочок, лоскуток —
Скоро прощаться с ещё одним прожитым летом.
	С жизнью как будто прощаюсь — стараюсь успеть
	Что-то запомнить, понять в ежедневной рутине.
	Август уходит. Известно, что время и смерть
	Общее что-то содержат в своей сердцевине.
Холодом тянет. Над крышами стелется дым.
Снова гроза с Куровскo’й надвигается быстро.
Всё это было со мной, это было моим —
И промелькнёт, и погаснет, как малая искра.
Не удержать ничего, ничего не спасти,
С зонтиком мокрым шагая по дачной дороге…
Бог нам поможет! Но если мы даже в горсти
Божьей зажаты — то что нам известно о Боге?

        * * *

Ничего не значат эти
На листе слова —
Только то, что дует ветер
И летит листва,
	Что широким этим ветром
	Продувает весь
	Километр за километром
	Поредевший лес.
Набегает рябь на речку.
Дребезжит стекло.
Так давай затопим печку
Осени назло.
	Мокнет глина у порога.
	Сохнет дождевик.
	В чёрном поле по дороге
	Едет грузовик.
	
         Македония

Здесь виноград взбегает на карниз.
Здесь воздух чист и дали нежно сини.
Сидим и пьём и смотрим сверху вниз
На белый город в маленькой долине.
Но чем древнее, тем свежей земля.
Идёт война, как в кукольном театре.
Прохладный ветер, тронув тополя,
Кочует дальше по рельефной карте.
Вскипает узких листьев серебро.
Уходит в небо дым от сигареты.
За горное курчавое ребро
Уходят в дело чёрные береты.
Прогрохотал пятнистый БТР.
Приносят кофе. Близок час обеда.
И АКМ времен СССР
Висит на спинке стула у соседа.
Пусть бог войны прищурил левый глаз —
Он этих гор балованный ребенок,
Где Брегович старается для нас
Из двух больших обшарпанных колонок.
Не веришь в смерть, а веришь в облака,
В душистый хлеб и в листья винограда,
Хотя и вправду смерть к тебе близка
И каждый день — как новая награда.

        * * *

                       Игорю Фёдорову
…И снова потянутся пыльные стены,
И вылезут с бурой травой пустыри,
Вечерней зари варикозные вены
И ржавые, вбитые в небо штыри,
Весны и отчаянья хронос и топос,
Окурки, обёртки, обрывки газет,
И грязную жижу поднимет автобус
На улице нашей, где мы столько лет
Безумствуем, небо воруя горстями,
Листаем страницы и ждём тишины,
Бессонную кухню набивши гостями,
Внимая напевам тюрьмы да войны —

И снова потянет — за тонкие струны,
За тонкие жилы, к гортани прильёт
Всё то, что осталось от музыки юной,
Кололо в груди и дразнило с высот —
Весенняя, чуткая шизофрения,
И вечности, вечности синяя мгла,
Разруха, судьба, и разливы речные,
И в вечер плывущие колокола.

        * * *

У выезда из города — костёр,
Пустырь, бурьян, кирпичные сараи…
Как будто не века прошли с тех пор,
Когда вот так же, руки согревая,
Стояли у огня в колючей тьме
Те пастухи, не ожидая чуда —
Как будто не века, и той зиме
Всё повторяться суждено, покуда
Есть городa’, окраины, дрова,
Работа в ночь, шершавые ладони,
Слепых времён слепые жернова
И хмурые солдаты на перроне.