Галина Ермошина

Контекст-9. Литературно-философский альманах

“Критерием выбора материала является скорее не ориентация на определенные позиции, а уровень “трансцендентного наполнения” текста, ... это попытка определить живые, перспективные пути в общекультурной ситуации, без претензии на всеохватность и безоговорочность, ... создание среды обитания, атмосферы — воздуха, которым нам естественно дышится, и в котором может что-то родиться...”. Таково кредо издателей, и с ним можно полностью согласиться.

Альманах издается в Москве редакцией в составе двух человек: Евгении Ряковской и Алексея Ярцева. “Контекст” взят редакторами скорее в переводе с английского — смысл, ситуация, связь, фон, сплетение, сотканность. Нона — диссонирующий музыкальный интервал, обозначаемый “9”. А если следовать словарю С.И. Ожегова, определяющему “контекст” как “законченную в смысловом отношении часть текста, необходимую для определения смысла отдельного входящего в него слова или фразы”, то, несомненно, название станет еще более емким. Редакция называет свое издание литературно-философским альманахом, что, очевидно, не должно отражать совсем никакой направленности — все, что не философия, смело можно назвать литературой, если это не наука или техника. Такой широчайший диапазон приемлемости, возможно, сослужит альманаху хорошую службу, так как каждый найдет в нем свое. Правда, редакция, видимо, прислушавшись к знаменитому совету Козьмы Пруткова и не надеясь объять необъятное, перешла к созданию тематических номеров.

Последний седьмой номер (2001 год) посвящен сказке как литературному феномену. Наверное, интереснее всего, читая норвежские и украинские народные сказки, сопоставлять их с русскими вариантами — удивительные совпадения в различных культурных ситуациях поражают больше всего. Похоже, что и сказки подбирались по сходству сюжета. Норвежская “Блин комом” — один к одному русский “Колобок”, а “Падчерица и хозяйка” — наши “Гуси-лебеди”.

Редакция не боится включения в контекст новых имен, по большей части неизвестных или известных в узких кругах (если узким кругом можно считать Интернет). Странный текст Евгения Сулеса “Иван-да-Марья” — ироническая имитация сказок, отвечающих на вопрос “почему” не с точки зрения науки, а с точки зрения — “и так бывает”, разумеется, на современный лад, с непременным ерничанием на тему “бьет — значит любит”. В этом номере можно проследить развитие сказочной линии от традиционной народной к фантастике и мистике. Особое внимание уделяется реальности как сну, — которая может обходиться без присутствия человека, и, в конце концов, вообще без присутствия чего-либо; абсолютное Ничто, чистое отсутствие. Таковы рассказы Дмитрия Брисенко, где смерть — лишь проверка на причастность, а метафизика снов такова, что все случившееся там не обсуждается.

Акцентирование внимания на определенной теме позволяет рассмотреть с близкого расстояния некую проблему, привлекая авторов, наиболее адекватных этой теме. Удавшимся выпуском можно считать четвертый (1999 год), ориентированный на проблемы тайного, мистического, промежуточного (от слова “жуть”), странного, еретического (к каковому почему-то была отнесена Ольга Седакова), мира на краю, балансирования и осторожности, то есть на пространство сумеречное и запутанное. В этот номер попали Уильям Батлер Йейтс, Говард Ф. Лавкрафт, английские имажисты (Т.Э. Хьюм, Э. Паунд, Э.Э. Каммингс, У. Стивенс, Р. Олдингтон), несколько малоизвестных российских авторов (А. Синелобов, М. Комиссарова) и почему-то Бонифаций. Особое место занимает Пауль Целан в переводе Ольги Седаковой. “То, что видит Целан, — это не образы, не платоновская реальность, а некие священные действия, действа, и потому дословесный предел его слова — не молчание, а что-то вроде стона, крика, мычания. Не тихая зачарованная глубина — любимая тема его созерцания, как у христианских созерцательных поэтов, а открытый выброс энергии”.

Хотя эзотерика в чистом или завуалированном виде является ключевым понятием “Контекста” и присутствует в каждом издании, шестой выпуск (2000 год) можно назвать “пространством неизвестного”. Это не столько неизвестные имена, сколько проблема изменений в психике человека, исследующего существующую реальность в контексте “сознание на обочине” (на краю, за гранью — выбрать можно любое). Авторов этого выпуска интересует исчезновение простых привычных вещей и возникновение на их месте вещей не менее простых, но измененных неким кривым зеркалом — запредельностью. Из современной прозы выбраны тексты, где изображены пограничные состояния человека — сон, бред, приближение к смерти, помраченное сознание. Так, рассказы Юрия Балагушкина — чистое состояние нахождения в ирреальности. Существует конкретная ситуация, в которой пребывает персонаж, — неровный обрывок сна, изломанная линия кошмарной фантасмагории. Человек находится в тупике и мечется в поисках выхода, которого просто нет, герой заключен в серый замкнутый ящик сдвинутого сознания. Так человека засасывает пространство сна. Большая подборка материалов о Николае Каретникове, “самом неизвестном из крупнейших композиторов второй половины ХХ века, приверженце додекафонии — атональной музыки... и вместе с тем авторе духовных песнопений”.

Присутствует и контекст литературоведения, с непременным уклоном в оккультизм и иные мистические пространства. Так, в исследовании Юрия Соловьева об одном стихотворении Н. Клюева автор связывает его с философией Е. Блаватской. А Шекспир рассматривается через “призму алхимических реалий”. Большие подборки материалов в нескольких номерах об Эзре Паунде. Вообще Паунда можно назвать ключевой фигурой “Контекста”, фигурой весьма неоднозначной, не чуждой и глубочайшему проникновению в другие культуры, и идеологическим нелепостям.

Однако существует сквозная тема, определенный способ прочитывания любого автора, “сканирование” любого текста на предмет присутствия этого потайного сквозняка. “Контекст” стремится к соблюдению “меры равновесия”, к поиску золотой середины. “Формируя очередной выпуск журнала, мы неизменно стремимся к этой цели — сделать его не просто набором материалов, более или менее интересных, а метатекстом, драматургически выстроенным и пронизанным внутренними перекличками”. Категорически отвергая идею разорванности мира, распадения его на отдельные куски, редакция стремится к тотальной интеграции, пытаясь все связать со всем и везде выявить тайные (главным образом, мистические) связи. Возникает впечатление, что произведение любого автора и существует лишь для того, чтобы вписаться в заданный контекст, а вся дробность мира и нелогичность поведения этих раздробленных частей должна непременно найти свою подходящую по размеру нишу, чтобы не нарушить гармонию. Выбор авторов обусловлен этой основной линией альманаха. Если это музыка, то “одна из интереснейших персоналий московского метафизического андеграунда, кастанедиец, играющий тибетскую музыку, отшельник в большом городе, настоящий эзотерик” (об Алексее Тегине). Если это поэтический андеграунд, то непременно стихи, “которые являют собой скорее магические тексты, чем стихи в обычном понимании”. (Хотя подобную магичность и прорыв “в другую реальность” можно найти у каждого второго андеграундного автора). Если современные авторы, то те, которые ведут в “онирические лабиринты”. Философская часть больше тяготеет к мистицизму, даосизму, теософии и оккультизму. Все вышесказанное отнюдь не является отрицательной оценкой выбранных альманахом авторов. Это действительно интересные тексты, интересные авторы, но их поиски и неожиданные открытия все же не исчерпываются только мистикой и эзотерикой.

А теперь — об ограничениях и запретах, неявно наложенных редакцией на отбор авторов и текстов. В их ряду нет и не будет таких современных авторов, как А. Драгомощенко и А. Скидан, А. Левкин и Ш. Абдуллаев, хотя, если поискать, то мистических эпизодов у них тоже можно найти немало. Но дело в том, что инакость этих авторов несколько иного рода — это не эзотерика, а попытка внимательного рассмотрения поверхности. Использование взгляда на окружающее как путь к сущности предмета. Не будет в альманахе и авторов, с иронией и скепсисом относящихся к себе и своему творчеству, — ирония эзотерике противопоказана. (Ведь и у митьков есть дао, да контекст не тот.) Поэтому-то довольно чужеродным элементом и выглядит здесь Бонифаций, до последнего времени вроде бы в мистике не замеченный, разве что в мистификации (мистика, наверное, в том, что попал он в “Контекст” неведомо почему).

Вообще, редакция стремится к созданию “пространства автора”, стараясь давать почти к каждой публикации достаточно подробные комментарии или предуведомления, написанные изящно и информативно. И при всех кренах и специфических наклонностях альманах все же старается быть разомкнутым, что само по себе сложно при всего двух редакторах. Но круг тем поистине неисчерпаем, и остается надеяться, что все еще впереди, и заявленная позиция издателей сохранится и в будущем: “в альманахе нет однозначных, упрощенных и уплощенных ответов на вопросы — есть контекст, где эти вопросы имеют возможность прозвучать, давая посылку для поиска ответов”.