Ксения Рагозина

Илья Стогоff. Мачо не плачут; Михаил Елизаров. Ногти

Некоторые психиатры считают, что динамика массовых психозов отражает состояние общества. Причем массовый психоз идет немного впереди общественных подвижек, он мобильнее. Эпоха застоя: устремления робких эмбрионов психоза навязчивых кляузников и изобретателей вечного двигателя направлены в настоящее. Жизнь налаживается: самое комфортное состояние человека — уверенность в завтрашнем дне и скука, вектор окрепшего психоза — будущее. Социальные катаклизмы возвращают в настоящее. Затем приходит “ретропсихоз”, сублимация ностальгии по малоизученному прошлому, тревожный симптом, когда настоящее пугает и его не хочется видеть, а будущее ужасает и его не хочется знать. Как-то так… в общих чертах… Обычно литература чуть опережает циклон.

Думаю, психиатры с неподдельным интересом читают книжки молодых авторов “Ad Marginem” и, вероятно, менее маргинальных прочих представителей поколения Y.

У меня на столе, так, чтоб под рукой, — две книги: Стогов да Елизаров, хотя, их, определенно, могло быть больше, в диапазоне от соцреалистического катка Баяна Ширянова до экзерсисов Анастасии Гостевой. Книжки были бы очень разные. Но с объединяющей. Нет! Не возраст. Хотя о нем тоже речь. Авторам книжек на столе было бы около тридцати — не шибко больше сорока. Общее в том, что прозаики именно в этом возрасте и сейчас взялись за мемуары.

Да, мемуары — всегда, по умолчанию, коммерчески успешный жанр — об этом даже не стоит говорить. Но обыкновенно это “звездные” мемуары, еще — политиков, полководцев. Воспоминания рядового, обывателя — вообще-то явление в истории литературы довольно редкое, они появлялись после войн, революций. Пожалуй, и все.

А мемуаристики тридцатилетних, о которой впору тут начать распространяться, с эмиграции первой волны — как-то и не было. Со времени “незамеченного поколения”. Именно тогда в литературу входили поэты не первого, скажем, ряда, которые и остались в ней — благодаря не стихам, но воспоминаниям о потерянном рае, России, об иных берегах. Невозвратное обретало новую жизнь, по необходимости, в словах.

Взгляд в прошлое — по природе своей ностальгичен. И зачастую не без слез.

В прошлом трава была зеленее. И дешевле.

Но вот они декларативно не плачут, питерские мачо, они пьют пиво. Везде. Всегда. И еще другие напитки, но реже. Хмель, он из рода канабис. Так что, употребляя пиво с утра, мачо пьют жидкий канабиол. И, записывая ощущения, вроде бы даже продолжают не пьяную традицию русских рассказок, а вполне респектабельную и западную: наркотических откровений. Тут бы более добросовестный критик еще провел несколько параллелей с книгой “Роман с кокаином” Агеева-Леви… Да Бог с ними, с параллелями.

“Пиво — это единственный алкоголь, который не согревает, а холодит”. Питерские мачо не рыдают, но им холодно, им бесконечно холодно, даже когда они “делают секс”.

Вот она — ледяная книга для тех, кто в 15 лет убежал из дома, что совсем не помешало закончить спецшколу — и благополучно подойти к законному тридцатнику, не “кинувшись”, не сев, не сторчавшись, из хиппи — в яппи, с ощущением того, что вроде и “просрал свою жизнь”, а вроде было ж в ней что-то! А будет — больше, лучше. Возможно… Ностальгично — как байка про полугодовой автостоп, рассказанная в модном клубе.

Вняв предваряющему роман Стогоffа WARNING!-у, чтение сопроводила-таки “одновременным прослушиванием в плеере… группы “The Prodigy”. Вероятно, “торкнуло”. Стиль автора вполне позволил даже как-то залюбоваться куском замороженной действительности, да. И как-то спокойно, без потерь, перейти к следующей книге. Вообще-то мемуары тридцатилетних можно читать один за другим. А читая Елизарова, даже задумываешься: уж не мистификация ли он, Елизаров? Скажем, собирательный автор. Франкенштейн, насилующий коллективное бессознательное, с особым цинизмом и сопровождая движение по тексту могильным юморком, чтобы потом еще и отчужденно помастурбировать — на него же?

“Ногти” — это просто библиотека современной “классики” в сжатом изложении: уроды-люди и время, в которое можно б вернуться, если бы прошлое когда-нибудь стало настоящим. А будущего — издевательски нет. Наверное, именно Елизарова предстоит изучать как представителя литературного ретропсихоза.

В какой-то момент чтения начинаешь предчувствовать, что там будет дальше. Не предугадывать! — потому как речь идет именно о сочувствии. А это признак отменного владения стилем — когда читателя вот так незаметно направляют, и тот покорно ведется на изыски стилистической расчлененки. Критики рыдают: новый Гоголь народился! Гоголь снимает шляпу перед набоковскими “задрочками”. И ведь не сорочинская тут ярмарка. Никак не сорочинская! Сорокинская. Прямо на затоптанной могилке Фрейда, скорость вращения старичка в гробу = виниловые 33<1

Думается, Михаила Елизарова очень-очень скоро растащат на цитаты: “Девственницы — мировое зло”. “Беременность — школа бескорыстного чувства”. “Почетный поллюционер”. “Неудачи стали преследовать меня даже в эротических снах”. И так далее, по три штуки на страницу.

И пусть вас, как и меня, не смущает, что талантливый рассказчик — душевно здоровый человек.

Как раз абсолютно здоровый. Счастливый обладатель уха, чуткого к общим настроениям, и даже общие настроения опережающего.

Следующим этапом развития литературы тридцатилетних могли бы стать публикации частной переписки, дневниковых записей. Тем более, что в Интернете такой процесс уже пошел.

Чтение воспалительное, как всякое подглядывание в щелочку. И заразное, как долгая память в узком кругу, по слову живого классика Гребенщикова.

Тоже захотелось написать мемуары как можно скорее, покуда не стукнуло тридцать годкоff, пока еще хоть как-то веселит Керуак, а приятель, дожидаясь меня в баре — вот ведь истинный буддист! а может быть, даже настоящий мачо… — отстраненно пишет на салфетках слово из трех букв. Вздохнуть о lost paradise. Почувствовать себя частью потерянного поколения. “Наверное, поколение чего-то стоит, только когда находит себя, а не теряет на каждом шагу и по любому поводу”, — вот что я скажу психиатру.

“Психи все врут!” — будет мне ответом.

Не важно. Vale!