Елена Бажина

Осведомитель

Когда он снова появился в ее окружении, ей трудно было поверить, что такие люди все еще живут в этом мире. Что он здоров и неплохо выглядит. Она забыла о нем — ведь прошло много времени, теперь казалось, — слишком много времени. Она никак не предполагала, что мир, в котором происходят не такие уж значительные события, окажется столь тесен.

У него были пухлые щеки, немного выдвинутый вперед подбородок и какого-то неопределенного цвета глаза. Они, как и прежде, ничего не выражали. Он округлился. У него появилась лысина. Но сколько бы ни прошло лет, Ирина узнала бы его всегда.

— Это новый сотрудник, — сказал ее коллега Максим. — Шеф сказал, что какой-то хороший специалист. В каких вопросах, интересно, он специалист?

Ирина не ответила. Для их журнала, посвященного социальным проблемам и существующего всего несколько лет, сообщение о “хорошем специалисте” ровным счетом ничего не значило. Но она сейчас задумалась о другом. Не надо было прилагать особых усилий, чтобы вспомнить о том, как Сергей Охотин “сдал” всех, кто занимался в их философском кружке, хотя с тех пор прошло полтора десятка лет. Сейчас на дворе стояла другая эпоха. Человечество готовилось вступать в новый век, а зоны, колючая проволока и ужасы ГУЛАГа оставались в прошлом. Подразумевалось, что “лиц в штатском” больше не существует, — есть просто люди; что слово “стукач” — сленг уходящего столетия и не имеет никакой связи с нынешним временем, а колючая проволока, возможно, сохраняется в качестве экспоната в Музее Андрея Сахарова или в “Мемориале”.

Членов их кружка, собиравшегося тогда на чьей-нибудь квартире каждую неделю, колючая проволока миновала милостью судьбы. Через месяц после обысков, проведенных у некоторых из них, изъятия десятка книг “тамиздата” и нескольких рукописей “самиздата”, напечатанных на папиросной бумаге через один интервал, скончался полупоследний генеральный секретарь ЦК КПСС. Сложилась неопределенная ситуация, которая давала передышку. Постепенно стали освобождать политзаключенных, а их, напуганных лишь несколькими “профилактическими беседами” и обысками, оставили в покое. Заведенные на них дела ушли в недра Лубянки. И, со страхом пройдя по невидимому краю, они очутились в обществе, которое все вокруг почему-то называли “демократическим”.

Ирина с тоской подумала, что самое странное, наверное, то, что они с тех пор не интересовались судьбой Охотина.

А он вскоре исчез. Говорили, что работал в какой-то редакции. Потом говорили, что он преподавал в лицее. Затем занимался переводами с китайского, который сумел выучить в период своего увлечения конфуцианством. А потом ничего не говорили, потому что все разбрелись кто куда, занятые собственными проблемами.

Ирина не смогла закончить телефонный разговор с одним из сотрудников. В течение нескольких секунд не могла произнести ни слова, пока наконец не услышала голос Охотина:

— Ну вот, какая встреча. Будем еще раз знакомы. Теперь мы коллеги.

Он как будто задолго до этой минуты знал, что все так произойдет.

Заставив себя улыбнуться, она спросила о том, какими судьбами его занесло в эту редакцию. Он ответил, что не думал об этом, но мир, как известно, тесен.

— И очень тесен, — добавил он.

Он взял в руки последний выпуск журнала, небрежно повертел его в руках и сделал гримасу.

— Ну вот, чем заканчиваются вселенские поиски, — произнес он. — Журнал, посвященный социальной проблематике. А как же Бергсон, Джемс... Леонтьев, Лосский наконец?.. И все они...

Он бросил журнал на край стола.

— Ну, а как Олег?.. — спросил он через минуту так же хладнокровно.

Она сделала вид, что не заметила коварства этого выпада. Ирина с Олегом развелись четыре года назад. Олег был первым, у кого провели обыск в тот год, и первым, кого увезли на Лубянку. Потом, правда, отпустили. Тогда он и Ирина еще не были женаты. Вопрос про Олега был задан с нахальным торжеством.

— Мне с ним хотелось как-нибудь встретиться, — сказал Сергей Охотин. — Ведь он, кажется, составляет какие-то учебники...

Их странная беседа привлекала внимание сотрудников.

— Вы что, знакомы? — Максим повернулся к ним вполоборота.

— О, да, — Охотин улыбнулся в ответ. — Cудьба потрясающе сводит людей. Правда?

Он говорил так, как будто ничего не произошло. У него был совершенно честный, респектабельный и благополучный вид.

Ирина сказала, что сегодня у них не получится разговора. Он кивнул. Он не обиделся.

В коридоре она столкнулась с заместителем главного редактора, Андреем, и спросила, откуда здесь мог появиться этот странный человек. Ответ прозвучал спокойно:

— Он хороший специалист. Работал в США. Я не знаю, он как-то сам появился. Позвонил и сказал, что он такой-то, у него большой опыт... Ну и так далее. А что, вы его знаете? Он действительно хороший специалист?

— Вообще-то, — она решила почему-то сразу объявить об этом, — я его помню как стукача.

Глаза Андрея расширились. Лицо застыло в недоумении.

— Как кого?..

— Как стукача, — почти механически повторила Ирина.

— Ну зачем же так шутить. Впрочем, чтобы утверждать такие вещи, нужны факты, доказательства. Что значит “стучал”?

— Это значит, информировал ГБ обо всем, что происходит в кругу моих друзей. Осведомлял.

— Стало быть, он не стукач, а осведомитель. Это во-первых. А во-вторых… ГБ больше нет, — со знанием дела добавил он. — Есть Федеральная служба безопасности, то есть ФСБ... ГРУ, ФАПСИ и так далее... Ну а потом, — продолжил он после паузы, — вы видели, как он это делал?..

— Если бы это можно было видеть, все было бы слишком просто.

— Ну, тогда все это субъективно, — вздохнул он. — Я понимаю, что может быть личная неприязнь... Могут быть различные убеждения. Но мы, вообще-то, стремимся к плюрализму. Нам надо научиться понимать людей.

* * *

Вечером, дома, ей вдруг до мельчайших подробностей вспомнилось все, что тогда произошло с ними. Раньше в такой ситуации собеседник понял бы ее с полуслова. И, возможно, поблагодарил бы за предупреждение.

Она бросила сумку на диван, подобрала одну из детских книжек, разбросанных по полу. Что сейчас? Саша уехал в США, Юля в Германию и Юра в Израиль. Лариса занимается воспитанием детей. И только Андрей преподает на философском факультете в МГУ. Когда-то они собирались издавать журнал, но успели подготовить материалы только для первого номера. О том, что такое лишение свободы, они имели скорее теоретическое представление. А убеждения... Убеждения их, по сегодняшним критериям, ничего оригинального не представляли.

В записной книжке она нашла номер телефона Олега — его новый номер, который не могла запомнить. Охотин был хорошо осведомлен: Олег действительно готовил учебные пособия для одного из негосударственных вузов, и это была его самая большая удача за последние несколько лет. После развода они виделись четыре раза на дне рождения их сына. Звонок к Олегу мог быть оправдан только какими-нибудь серьезными обстоятельствами. Подумав, она сняла трубку.

Какая жуткая ирония судьбы, думала она, набирая номер. Несколько лет они приспосабливались к новой жизни и искали в ней свое место. Еще несколько лет решали жилищный вопрос. Было время, когда едва сводили концы с концами. Расстались они именно тогда, когда, казалось, только можно было начинать жить.

— Привет.

От неожиданности Олег произнес какое-то восклицание, затем убавил звук телевизора.

— Как дела? — спросил он.

Его голос уже давно не вызывал у нее никаких эмоций, ни положительных, ни отрицательных.

— В порядке, — небрежно ответила она. — Скажи, ты помнишь Охотина?

— Ну еще бы. А что?

— Теперь он работает у нас. С сегодняшнего дня.

— Поздравляю. Хорошая компания. И что ты собираешься делать?

— Пока не знаю. Он сказал, что и с тобой хотел бы увидеться.

— Вот те на. Этого еще не хватало. Пусть только попробует. Я с ним увижусь... Спасибо.

— Как ты думаешь, к чему бы все это?

— Ох... Знаешь, устал я от всего этого. Так хорошо жить без оглядки на стукачей. Не хочется возвращаться в прошлое. Уж слишком это тяжело. Может, все обойдется?

— Не знаю.

— Я тоже не знаю. Вот сейчас смотрю новости. Да, кстати. Звонил Митя. Приехал из Питера с какой-то научно-технической тусовки. Сейчас его можно найти только где-нибудь в виртуальном мире. Но я его вытащу и расскажу о такой новости. Я его верну в реальность.

— Ну-ну, попробуй.

— А еще, пожалуй, позвоню Юле в Мюнхен. Если найду ее телефон… Помнишь, когда-то она собиралась изучать философию по Расселу... Представляешь? По Расселу! Кстати, как Алеша?

— Алеша у бабушки с дедушкой.

— Я купил ему одну компьютерную игрушку.

— Было бы лучше, если бы ты с ним поговорил.

— Я приеду к нему на день рождения.

* * *

Голос Олега вызвал из памяти другие образы, которые, как ей казалось, ушли далеко в прошлое. Ей вспомнились сырость и холод подъезда, в который она входила поздно вечером; полусумрак парадного, куда она вступала, при этом машинально, словно небрежно, оглядывая двор, чтобы убедиться, что сзади никого нет; она опускала руку на тяжелые перила и поднималась по ступеням “сталинского” дома на второй этаж. Там, на лестничной клетке, она останавливалась перед высокой дверью и ждала, пока она откроется после короткого звонка. В проеме появлялась худощавая, маленькая, неприметной внешности, словно школьница, отстающая по всем предметам, девушка, — Лариса. Сделав жест, приглашающий войти, она отступала назад, в перспективу коридора, в котором возвышались книжные полки, коробки, никогда не разбиравшиеся, словно хозяева всегда готовились к переезду. Ирина входила, осторожно переступая через чью-то обувь и чьи-то вещи, и опускала сумку на старинный журнальный столик.

Сейчас, открыв записную книжку, Ирина легко нашла тот номер. Последний раз они с Ларисой разговаривали год назад.

Ждать пришлось недолго. Лариса быстро сняла трубку, и Ирина услышала знакомый голос, который, как ей казалось, никогда не меняется.

— Знаешь, — сказала Лариса, выслушав ее, — я всегда чувствовала, что Охотин когда-нибудь появится. Такие люди никуда не исчезают. Но никак не думала, что он влезет прямо в вашу редакцию. Пожалуй, надо позвонить Антону и рассказать ему об этом. Интересно, как он к этому отнесется?

— Антон? Тот, апологет евразийства?

— Да, только тогда, на Гумилеве, все его евразийство как началось, так и закончилось. Сейчас он апологет квартирного бизнеса. У него можно все узнать по поводу размена, обмена и так далее.

— Кажется, мне больше незачем.

— А кстати, помнишь, когда-то мы с тобой говорили, что если бы встретили этого Охотина, то с удовольствием дали бы ему по физиономии. Помнишь? Не знаю, как ребята, но мы с тобой хотели разобраться с ним самым мужским способом.

— Помню. Это было бы вполне по-философски.

— Да. Особенно если философы — женщины. Что касается меня, то моя философия давно находится между стиральной машиной и газовой плитой. С тремя детьми может быть только одна философия. А вообще, все получилось не совсем так, как представлялось. Знаешь, мне кажется, что когда-то, в самый разгар моего интереса к тайнам мироздания, где-то между философией жизни и философией всеединства вдруг произошел взрыв. И меня накрыло взрывной волной. А когда я выбралась, оказалось, все в мире изменилось. И вот с тех пор у меня, наверное, последствия контузии... — Лариса засмеялась. — И я с тех пор боюсь всех этих философских построений и систем, мне кажется, что они взрывоопасны... Хотя они тут ни при чем. Наверное, хорошо, что рухнул тот мир, который был до взрыва, но взрывная волна… А что касается Охотина, — она секунду помолчала, — знаешь, за прошедшие годы я стала помягче. Честно говоря, не знаю, что теперь с ним делать.

* * *

На следующий день было много работы. Верстался номер, за это время несколько раз зависал компьютер, в последний момент были обнаружены опечатки, и в конце концов около девяти вечера удалось все закончить. Еще раз все пролистав, Ирина и Максим пошли пить кофе.

Они спустились в бар, где всегда вечером было много народу. Заняли столик в глубине зала, где обычно обсуждали текущую работу.

— А что, этот Охотин, новый сотрудник, действительно твой старый знакомый? — спросил Максим.

— Да, — грустно ответила она.

Она рассказала о том, что когда-то был кружок — нечто вроде самодеятельного философского клуба, где велись самые скучные по нынешним временам разговоры о смысле жизни, об истине, о книгах и так далее. Не все, конечно, собирались всерьез становиться философами, просто гуманитарной молодежи того времени такое времяпрепровождение представлялось вполне достойным. И, конечно, не обходилось без книг “тамиздата” и “самиздата”. Приходил туда и Охотин, приходил и слушал, а потом сообщил в ГБ. Вероятно, он обо всем сообщал с самого начала, но никто этого не замечал, так как среди членов кружка не было профессиональных конспираторов. Конспираторами становились потом, после первого столкновения с гэбэшниками, но это отдельная история…

Максим выслушал рассеянно, потом сокрушенно покивал головой.

— Ты думаешь, он появился не случайно?

Она не знала, что ответить. Ей не хотелось так думать.

Они второпях обсудили планы следующей недели, и Максим, схватив портфель, побежал к выходу, а Ирина, вспомнив, что Алеша сегодня у бабушки с дедушкой, решила остаться еще на полчаса.

В этот момент к ее столику подошел Сергей Охотин.

— Будешь коктейль? — спросил он.

Может быть, надо отказаться, подумала она. Хорошо ли пить коктейль вместе со стукачом, ну, то есть с осведомителем? Раньше такой вопрос даже не возник бы. Но сейчас… Впрочем, рядом нет тех, кто осудил бы ее за это.

— Буду, — с улыбкой ответила она.

Ну вот, сказала она себе, теперь ты сидишь напротив него, за одним столиком. Ты рядом с Сергеем Охотиным, доставившим всем когда-то столько неприятностей. Можно было бы его спросить, зачем он тогда это сделал и что испытывал, ведь он ответствен, в конце концов, за те события. Как ни странно, но у нее не было желания ни сказать ему что-то резкое, ни спросить его, ни тем более “дать по физиономии”.

— Хорошо здесь, — сказал он, пододвигая к ней бокал. — Ты, я надеюсь, довольна своей жизнью?

Ну вот, подумала она, прямо-таки философский вопрос, ну совсем как “быть или не быть?”.

— Вполне, — ответила она. — О чем ты хотел поговорить?

— Вообще-то, — сказал он задумчиво, — мне жаль, что все тогда так печально закончилось.

— Что печально закончилось? — она сделала глоток через соломинку.

— Ты понимаешь, о чем я говорю. Жизнь меняется, уходит, надо ценить то, что имеем. Наступает пора кончать с глупостями. Надеюсь, ты и Олег именно так решили однажды? Чего ты усмехаешься?..

— С чем кончать?..

— Ну, со всякой философией и так далее... С книгами... С поиском смысла и света в конце тоннеля... Все решается просто, я думаю, мы все это однажды поняли. И я тоже не хочу вспоминать. Ведь чем все могло закончиться, просто ужас. И кто нес за это ответственность? Олег? Или Антон? Почему никому тогда в голову не пришло, что нужно отвечать... Чего ты усмехаешься?

— Но ведь ты знаешь, что кто-то донес на нас, — она сделала еще глоток.

— Разве?.. — он потянулся к пачке сигарет. Закурил, выпустил дым и тихо произнес:

— Я никогда об этом не думал. Мне и в голову не приходило. И кто же это мог быть?

— А ты не догадываешься?..

Он смотрел на нее ясными, ничего не выражающими глазами. В них застыло такое недоумение, что нельзя было не поверить ему.

— Я не знаю, — ответил он. — Я действительно ничего об этом не знаю, и никогда не думал. Мне... Никто не рассказал об этом.

И глубоко вздохнул.

— Впрочем, — добавил он через минуту, — сейчас это уже неважно. Сейчас стоит подумать о том, что же из этого получилось. Зачем это все происходило, если сейчас это никому не нужно, даже нам самим. Просто было несколько безответственно... Вот и все.

Потом он говорил про свою учебу, про работу в США, о своей неудаче в семейной жизни. Он больше ни слова не сказал о том, что произошло более пятнадцати лет назад. Его голос был так задушевен, что оставалось сомневаться и сомневаться в том, что он и есть тот самый стукач. То есть осведомитель, конечно, подумала она. Он заказал еще два коктейля, а потом неожиданно сказал:

— Вообще-то я знаю один секрет. Один очень важный секрет, как можно жить при любых обстоятельствах. Хочешь, расскажу? Только не улыбайся.

— Расскажи, — она почувствовала, как у нее слегка закружилась голова.

— Как ты думаешь, можно ли поменять местами добро и зло? Добро и зло можно отличить только на каком-нибудь фоне. А если поменять фон? Кто разберется? Одному будет казаться, что добро — вот это, а другому — что вот то. И так все мы будем реализовывать свою идею добра, и не поймем друг друга, и будем считать друг друга врагами. При этом каждый делая свое добро. А результаты... Они сначала все равно неочевидны. Чтобы их оценить, должно пройти время. Это смогут сделать уже другие люди, если им это будет интересно. А мы так и останемся со своими понятиями добра, да еще с неприязнью друг к другу. Вот так мы и живем, вот так и существует весь наш мир. А неприязнь — разве это из области добра? Тогда, в те годы, было легче, потому что был слишком очевиден это фон. Этот черный цвет, на фоне которого даже серое кажется белым. И как хорошо считать себя обладателем истины! А попробуй разобраться сейчас...

— Похоже, ты становишься философом. Как Сократ, только без Платона. — Она сделала еще глоток, словно желая опьянеть, чтобы разговор стал легким и веселым.

— Никто из нас никогда не философствовал. Просто всем хочется так думать... А вообще, — сказал он несколько тише, — я думаю, что все повторится, вот увидишь. Потому что власть имущие всегда понимают, что куда лучше, когда люди заняты поисками хлеба, а не поиском истины. А потому лучше дать им столько хлеба, чтобы им было не до истины. И она придумает способ, как это сделать. Неважно, в какую форму это будет облечено, но это будет то же самое. Легенда о Великом Инквизиторе, помнишь?..

Она чувствовала, что на нее не действует алкоголь. Ей хотелось прекратить этот разговор, спросить: “Зачем ты это сделал тогда?”, а потом — наоборот, она не желала знать ответ. Почему-то вдруг ей захотелось неизвестности. Разговор остался незаконченным, и эта незавершенность придала ему значительности.

Вернувшись домой, она позвонила родителям и узнала, что Алеша весь вечер прождал ее звонка, а не дождавшись, заснул.

* * *

Позже, однако, раздался междугородний телефонный звонок. Звонила Юля из Мюнхена.

— А я понимаю, для чего он снова появился, — неторопливо рассуждала она. — Нет, вовсе не для того, чтобы куда-то сообщить, кому-то что-то причинить... Скажи, ты давно читала какую-либо хорошую книгу? Нет, не детектив, не дамский роман, не эту гадость, которой сейчас в России завалены лотки, а что-то хорошее, ну, например, Данте, Толстого…

Ее голос тоже не изменился. Слушая ее, Ирина представила ее такой, какой она была пятнадцать с лишним лет назад: в черных вельветовых джинсах, вязаном полосатом свитере, с ровной короткой стрижкой каштановых волос.

— А помнишь очередь на Таганку? Мы как-то забыли, что существует искусство. А философия... Но мне вообще-то было интересно другое. Какая-то другая, не стандартная, не кондовая, не советская жизнь. Полет мысли и свобода, раздвижение границ... Короче говоря, поверх барьеров... Что есть в жизни высокие цели... А сейчас все силы брошены на решение материальных проблем...

— Какая Таганка, какой Толстой?.. — прервала ее Ирина. — Ты фантазируешь. Ты грезишь тем, чего нет.

— Я ничем не грежу, — спокойно возразила Юля. — Честно говоря, я уже отвыкла от России. Здесь, в Германии, у меня все сложилось неплохо. Ну разве что иногда вспоминается Измайловский парк и наш старый трехэтажный дом, который строили пленные немцы после войны. Интересно, его уже сломали или он все еще стоит? Ну, а так... Мне уже все равно.

Положив трубку, Ирина подумала: наверное, если б не Охотин, Юля не позвонила бы.

Однако это был не последний разговор в тот вечер. Около полуночи, когда она решила, что пора отдохнуть от мыслей об Охотине, вновь раздался телефонный звонок. Сняв трубку, она услышала голос Мити. Когда-то он был задумчивым молодым человеком — в очках, всегда потертом пиджаке и мятых брюках. Он все время что-нибудь читал, — окружающая действительность его мало интересовала. Он был рассеян и совершенно непрактичен.

Он действительно приехал с какой-то конференции по новым информационным технологиям. Его голос звучал откуда-то издалека, из прошлого, и только интонации напомнили ей о том, что он принадлежит Мите. Он говорил устало.

— Наверное, это наша самая крупная ошибка, — говорил он. — Мы решили, что можно просто жить. Жить просто так, спокойно и благополучно. А это иллюзия. В России не живут, в ней нельзя жить просто так. Здесь надо служить чему-либо, какой-либо идее, надо исполнять миссию, добрую или злую… Какую — уж кому как повезет. Здесь надо принимать участие в какой-то нескончаемой войне… А если точнее, — он усмехнулся, — бесконечном мордобое… А мы сейчас смешались с толпой и уже не знаем, где они, те ценности, за которые идут на эшафот...

“Ну вот, какой-то эшафот… Что он выдумывает?” — подумала Ирина.

— А впрочем, — продолжал он рассуждать, словно угадывая ее мысли, — может быть, и нет никакой миссии, а все это выдумки, чтобы оправдать этот бесконечный мордобой…

— Может быть, — усмехнулась Ирина.

— Единственное, что меня радует, что не надо думать, куда спрятать бумаги и книги, не надо обдумывать каждое слово, прежде чем сказать его по телефону, не надо оглядываться, когда идешь к метро… Все это роскошь, но к хорошему, как известно, привыкаешь быстро...

— Ну и как, привык?

Он словно встряхнулся.

— Привык. Мне не хочется рассуждать об этом. У меня другие заботы. Честно говоря, меня это больше не интересует… Сейчас все это так далеко от меня, что мне с трудом верится, что когда-то все это было… На другой планете… И было не со мной… Сейчас я живу в другом мире.

— В виртуальном?

— Нет, в реальном, — сухо отвечает он. — А раньше жил в ирреальном, или идеальном, не знаю каком еще… Я с ним распрощался. Я нашел то, что мне нужно.

Когда-то Митя считал себя экзистенциалистом. Однажды он был покорен Хайдеггером, и с тех пор искал “прорыв к Бытию”, в котором обретается свобода.

* * *

Когда во время обеденного перерыва они вышли в холл, Охотин неожиданно спросил:

— И хочется тебе делать эту черную работу? Сколько времени ты на это тратишь, а кто оказывается в выгоде? Кто тебе сказал, что все исчерпывается только этим? Ведь это смешно!

Они остановились у окна.

— Сейчас, может быть, еще ничего, но через несколько лет, когда подрастет твой сын, когда ему нужно будет давать образование... Я не думаю, что Олег поможет тебе в этом, — продолжил он.

Тут он попал, пожалуй, в самое больное и слабое место ее нынешней жизни, которая была уже совсем не та, что прежде. Ирина знала, что еще год можно не думать об образовании сына. Менее всего ей хотелось отдавать его в районную школу, из которой последние годы выходило все больше пьяниц и наркоманов. Это предстояло решать, и Олег ей в этом деле действительно был не помощник.

— Ну а потом, работать на идею... — продолжал Охотин. — Это как-то устарело... Хватит думать о том, что можно как-то изменить этот мир. Результаты все равно достаются другим.

— По-моему, здесь неплохо, — весело ответила Ирина. — Мы столько сил и времени потратили на этот журнал...

— Я понимаю. У вас много хороших идей... Этот Максим, он хорошо соображает.

— Что ты имеешь в виду?

— Некоторые идеи выходят за рамки тематики вашего журнала. Вы придумываете какие-то странные вещи. Вот, смотри, — он открыл папку, которую держал в руках. — Заказ на социологический опрос. Недешевая штука, а какие вопросы! Это не социологическое, а прямо-таки психологическое исследование. Зачем вам это нужно?

— Это интересно.

— Это Максим придумал?

— Какая тебе разница? Есть официальные цифры, статистика, которая давно вызывает сомнения. Она устарела, ее надо проверять. Вот и все.

— Интересно... Зачем проверять официальные данные?..

— Чтобы знать, как обстоят дела на самом деле.

— Что, снова искать истину?.. В который раз?..

— А почему тебя это так волнует?..

— Извини, — он захлопнул папку. — Это я так. Любопытство. Я еще не совсем освоился на этой работе, мне хочется разобраться.

Она отвернулась к окну. Что ж, может быть, просто из любопытства. Вероятнее всего. И она снова задумалась о том, что же произошло после распада их кружка. Тогда такой разговор ее насторожил бы куда более, чем сейчас. Охотин улыбнулся, и ее подозрения развеялись.

“Да, конечно, он не освоился... Это просто любопытство... — подумала она. — Это не повод, чтобы сразу подозревать в чем-либо...”

* * *

Поздно вечером позвонил Олег.

— А я тут, знаешь, совсем не сидел без дела, — сказал он многозначительно. — Я нашел человека, который знал Охотина последние пять лет.

— Зачем тебе это нужно?

— Как зачем? Ты что? Сидеть рядом с этим негодяем и не пытаться узнать, какой он сейчас?

— Сейчас-то это зачем? Да и тебе зачем? Тебя все равно никак это не коснется.

— Ну ты даешь, — вздохнул он. — Я ж для тебя старался. Ты что? Что с тобой?..

— Ничего. Если хочешь, можешь заниматься такими глупостями. А мне надо работать.

— Ну хорошо, хорошо. Но может быть, ты выслушаешь?

— Да.

— Так вот, где бы он ни появлялся, везде происходили странные вещи. Неожиданно кто-то лишался работы, в штате появлялись новые люди. Либо вдруг заглядывала налоговая инспекция, несмотря на то, что она уже была здесь две недели назад. Это что, его новая тактика? Что скажешь?

— Я не понимаю, зачем ты передаешь мне совершенно непроверенные сведения от каких-то неизвестных людей. Мало ли кто что может сказать...

— Между прочим, те, кто мне это рассказал, мои старые друзья, и я им доверяю.

— Ну и что. Я знаю всех твоих старых друзей. Сколько еще можно жить событиями столетней давности? Сейчас другое время. Это все философский бред.

— Вот те на. Ты что, заболела?

— Возможно.

— А что ты так поздно? Я звонил с восьми вечера.

— Так получилось. Тебе-то теперь что за дело?

— Мне — никакого. Но Охотин все-таки...

— Сто лет прошло. У всех своя жизнь.

— Верно. Своя.

— Пока.

— Пока.

* * *

А еще через пару дней к ней подошел Максим и сообщил, что у него разговор. Очень важный.

— Мои друзья с третьего этажа интересуются, кто такой этот Охотин… Они просили меня спросить тебя, кто же он все-таки такой? Ну, ты с ним общаешься, и так далее...

Я с ним не общаюсь, хотелось сказать ей, это совсем не такое общение... Мы с ним только побеседовали в баре несколько раз...

— У них что-то случилось? — спросила она.

— Пока нет… Но он стал проявлять к ним подозрительный интерес... Я вспомнил, ты сначала как-то недоверчиво отнеслась к нему и даже сказала, что он...

— Стукач. Да, но, понимаешь, все сложно... Прошло пятнадцать лет, сейчас все по-другому… Проще простого заклеймить человека... У меня нет доказательств. Может быть, к нынешнему времени это не имеет никакого отношения.

— Ты думаешь?..

Удивительно было слышать такие слова от Максима, обычно рассеянного. Он был озабочен.

— Что произошло? Расскажи.

— Пока не могу. Просто я считал, что если что-то не так, ты об этом скажешь. Я их заверил, что если ты с ним сидишь в баре, значит, все в порядке, это все равно что рекомендация…

— Какая рекомендация? Я не даю никакой рекомендации.

— Но ты с ним общаешься…

— Это совершенно ничего не означает. Это личное дело.

— Но если он стукач, какие могут быть личные дела?..

* * *

Это был первый случай, когда они решили встретиться не на работе. В парке, где в этот день было много народу, в открытом кафе, недалеко от прудов. Это место ей тоже было знакомо: когда-то они с Ларисой и Митей обсуждали здесь “Истоки и смысл русского коммунизма”, что-то еще...

Она смотрела, как люди заказывали вино и мороженое, слушала музыку, и никак не могла освободиться от чувства раздражения и досады на собственные бесплодные размышления. “И почему — думала она, — он свалился на мою голову, почему через пятнадцать лет снова нужно думать о том, можно доверять этому человеку или нет?” Теперь ей казалось, что все эти годы оказались бессмысленными, оказались ненужными книги и знания, поскольку они ничего не изменили в жизни. Жизнь, казавшаяся долгим путем, вдруг сократилась до ничтожных размеров, в которых ничего серьезного и важного не могло уместиться. Наверное, мы ходим по кругу, думала она, если вот так, как много лет назад, она беседует с Охотиным, который не может предложить ей ничего другого, как только вспомнить легенду о Великом Инквизиторе. Наверное, мы живем в перевернутом мире, подумала она, если такие люди так спокойно, благополучно и неуязвимо чувствуют себя в нем…

В момент ее размышлений о перевернутом мире у входа в аллею появился Сергей Охотин. Она узнала его издалека. Он направился к тому столику, за которым они договорились увидеться, огляделся. Он не видел ее, но наверняка был уверен, что она здесь.

“А может быть, он не виноват?” — вновь задала она себе вопрос с надеждой, что кто-то другой скажет ей, подтвердит, что он не стукач и не осведомитель, что он ни в чем не виноват, что вообще никто ни в чем не виноват, что все, возможно, хорошо и не надо ни о чем беспокоиться.

Она смотрела на силуэт. И вдруг ей открылась одна примитивная, как исторический материализм, истина. Это была интуиция, обострившаяся с тех пор, когда они поняли, что Сергей Охотин всех предал. Ирина никогда не избавится от ощущения, от бесспорной уверенности, что это он. Чувство, похожее на неприязнь, но только похожее, а на самом деле какое-то другое, живет в ней независимо от нее. От этого чувства избавиться невозможно, и логика перед ним бессильна. Ей стало понятно это за несколько мгновений, пока он приближался, и все рухнуло. Рухнула очередная иллюзия, которая вырастала на ее глазах все эти дни; иллюзия, которую она возводила собственными руками. Она смотрела, как он приближается, и ей становилось ясно, что все, что он ни делает, напрасно. Она поняла, что напрасно пыталась обмануть себя. Напрасно и он пытался обмануть ее, хотя сделать это было нетрудно.

У нее не было никакого сомнения, что это он, тот самый Охотин.

И вместо того, чтобы направиться к нему, она отступила назад, в тень деревьев, она уходила в глубь парка, в полумрак, чтобы неведомыми тропинками выбраться отсюда и постараться поскорее забыть о сегодняшнем дне.

* * *

На следующий день в редакции ее ждали плохие новости. Заместитель начальника, встретивший ее на лестничной клетке, быстро и как-то растерянно сообщил, что с сегодняшнего дня Охотин будет в редакционной коллегии. Более того, он привел в редакцию еще одного сотрудника. Ошеломленной Ирине он рассказал о том, что Максим и еще несколько ребят уволены. Такие произошли изменения, сообщил он, что лучше не задавать никаких вопросов, потому что ответить на них невозможно.

Охотин подошел тихо. Он осторожно отодвинул стул и аккуратно сел. Он улыбался.

— Я ждал тебя, но ты не пришла. Что-то случилось?

— Нет.

— Я надеюсь, мы сработаемся.

— Нет.

— Почему?

— А ты не догадываешься? Неужели тебя ничего не беспокоит? То, что было пятнадцать лет назад?

— Я не понимаю, о чем ты, — сказал он. — И что же было?

Она поднялась, чтобы уйти. Он догнал ее в коридоре.

— Напрасно ты спешишь, — сказал он. — Ты так и не поняла ничего. И Олег, я думаю, ничего не понял. Сейчас другое время. Тех ценностей больше нет, зачем вы за них цепляетесь?..

— Для чего ты здесь появился? — спросила она.

Он раздраженно шлепнул ладонью по перилам.

— Вот черт! Я никак не могу понять, что за странная у нас страна! Мы встречаемся через десятки лет, мы давно не виделись, мы старые друзья, в конце концов, и тебе больше не о чем спросить меня, как только о том, зачем я здесь оказался?

Он перевел дух и продолжил:

— Знаешь, я часто думал, хотя я далек от философии и вообще не знаю, зачем она нужна... Но я думал, почему у нас всегда одно и то же? Даже если что-то меняется, так это только внешне, а внутри все одно и то же, как десять лет назад, как двадцать лет назад, как тысячу лет назад. Ну, чайник электрический на кухне появился и телефон мобильный. А больше ничего не изменилось. О чем вы говорили с Олегом, после того как начались другие времена? Неужели о философии?.. Или о стукачах? Да, тогда я просто испугался. И я предупреждал Олега, что я не смогу. Я попросил его отдать ключи и не пользоваться моей квартирой, это небезопасно... До этого у меня был тяжелый разговор с отцом, и он предупредил меня, что ему уже звонили и что могут быть неприятности... Да, я все рассказал тогда. Я боялся и вообще ничего не понимал... Философия — это хорошо и интересно, но перспектива провести в лагере лучшие годы… Сами-то вы как бы себя повели, если бы до вас дошло? Вы даже не понимаете, как вам повезло тогда. Вас оставили в покое, а могли бы не оставить… А здесь, — сказал он вдруг спокойно, — я по своим делам. Я надеялся, мы найдем общий язык. Я думал, вы уже по-другому смотрите на то, что я тогда сделал. Я и сам сейчас смотрю по-другому. Когда-то я мучился угрызениями совести, потому что все сделал из-за страха. А сейчас я думаю, что и это было нужно, в конце концов. Не так уж это оказалось преступно и страшно. Тем более, что сейчас это уже неважно, это никого не интересует.

— Почему Максим потерял работу? — спросила Ирина.

— Ах, этот Максим. Ну что ж, здоровая конкуренция. Ничто не вечно. Это рынок. Он проявлял слишком много инициативы. Его заносило в идеях и тебя тоже. Но тебя я старался оградить от такого исхода...

— А почему на этом рынке распоряжаешься ты?

Он не ответил.

— А как же твои слова, — продолжила она, — хотя бы о разумном устройстве мира...

— Это ничего не значит, — сказал он. — Говорить можно о чем угодно. Мне пригодились те знания. А делать надо то, что нужно. Тем более сейчас.

Он повернулся и пошел. Потом остановился, повернулся и сказал:

— Но ты можешь оставаться. Я сделал так, чтобы тебя это не коснулось. Не беспокойся, я здесь не останусь надолго. Мне-то здесь тоже делать нечего...

* * *

Вечером Ирине позвонила Лариса.

— Негодяй, — прошипела она. — Я так и думала, что добром не закончится его появление.

— Самое интересное, что Охотин многих сумел убедить в своей порядочности.

— Ничего удивительного.

— Самое главное, что он и меня едва не убедил…

— Надо было все-таки дать ему тогда по физиономии. Так, ради морального удовлетворения. А теперь уж мы опоздали.

* * *

Еще позже, сняв трубку, она услышала голос Олега.

— Ну ничего, — сказал он как-то неожиданно спокойно. — Что делать? В конце концов, надо относиться к жизни по-философски. А мы этому до сих пор не научились. Я знал, что он признается, что это был он. Пусть даже через столько лет. Честно говоря, меня иногда охватывали сомнения на его счет... Может быть, тебе не надо пока уходить оттуда?..

— После того, как выгнали Максима? Нет, не останусь.

— Может быть, морду ему набить?

— Раньше надо было, — проворчала Ирина.

— А вообще у меня идея. Поезжайте с Алешей куда-нибудь… отдохнуть. Я найду деньги. А потом посмотрим...

— Ты найдешь деньги?.. — она едва сдержала усмешку.

— Да, чуть не забыл. Сашка прислал письмо из Нью-Йорка по электронной почте. Длинное философское письмо с лирическими отступлениями. И с юмором, как всегда. Хочешь, прочту?

— Прочти, — ответила она.

* * *

Через две недели Ирина заехала в редакцию журнала, посвященного социальным проблемам, чтобы забрать оставшиеся там свои бумаги. В кабинете сидели незнакомые ей люди. Когда она спросила про главного редактора, ей ответили, что он временно отсутствует. Она спросила про заместителя главного редактора, и ей сказали, что он здесь больше не работает. Двое здоровых парней передвигали стеллаж от одной стены к другой.

Она спросила, где сейчас находится Сергей Охотин. Переглянувшись, незнакомые люди ответили ей, что такого человека они не знают.

Елена Бажина родилась в Пермской области. Окончила Литературный институт им. Горького в 1985 г. Печатала прозу в сборнике “Начало” (повесть “Родные и близкие”, 1987) и журнале “День и ночь” (сказка “Где ты, Улисс?”, 1996, рассказ “Мой брат Алексей”, 2000). Выступала в периодических изданиях как публицист (“Русская мысль”, “Грани”, “Новая Европа”, “Истина и жизнь”).