Светлана Кекова

По новым чертежам

    У Татарского вала
		1
Кто уходит из дома без меча и шелома,
чьи одежды — как белые хлопья?
Поднимайте знамёна против стен Вавилона,
заостряйте незримые копья!

Что-то воинов мало у Татарского вала,
и забыты они, и убиты.
Их нетленные кости спят на нищем погосте,
виноградной лозою увиты.

Как же мать их блудни’ца не смогла повиниться,
что сыновьих не слышала стонов?
Не любовь, не свободу — помутневшую воду
из разбитых пила водоёмов.

Мокнет дерева крона, чует падаль ворона,
солнце скрылось давно за горами...
Поднимайте знамёна против стен Вавилона
и готовьтесь к невидимой брани!

Время движется, время — словно тяжкое бремя
давит грудь и поникшие плечи.
Но за страшным порогом всё, что создано Богом,
станет местом невидимой встречи.
		2
Пока ещё во временной гробнице
лежит твоё поверженное тело,
любуется свободная душа
летучей красотой цветного луга,
шатром небес, излучиной реки,
движеньем рыб в её глубинах тёмных...

Следит душа за стаей вольных птиц;
её влечёт орла полёт державный,
волнуют крики чаек, плеск волны,
песок зернистый и сухой ковыль,
которым зарастает вал Татарский.

Что ты, душа моя, ещё увидишь,
в то время, как уснёт немая плоть?
Быть может, тех, кто умерли, живыми
увидишь ты? И будешь говорить
с любимыми, невидимые слёзы
невидимым стирая рукавом?
		3 
Поздней осени лист неожиданно входит в пике,
и душа говорит на невнятном своём языке, —

так лепечет дитя, что вверху, в дождевых облаках,
пролетает Архангел с оливковой ветвью в руках,

так бормочет ручей, спотыкаясь о спины камней,
что во время грозы будет небо ещё зеленей,

и прозрачней, чем слово, озёрная будет вода,
и печальней, чем Ангел, последнего ждущий Суда,

будешь ты, человек, собирающий лиственный хлам,
созидающий заново духа разрушенный храм...
		4
Лик омыли мы, сердце очистили,
грудь открыли навстречу беде,
чтоб сияли нездешние истины
в нашем сердце, как звёзды в воде.

Сколько мы понапрасну растратили
и, не зная значенья утрат,
за семью мы искали печатями
непонятный, неведомый клад.

Лишь нежданная милость прощения
снимет с сердца проклятия груз —
так прими, словно знак очищения,
чудный звон налагаемых уз.
		5
Уже не шелестит песок в стеклянной колбе,
не молится звезда, как мёртвый о живом,
мы плачем на земле, в юдоли зла и скорби,
стирая капли слёз прозрачным рукавом.

Как источает свет луна в небесной тверди,
пока лежит в земле прозябшее зерно?
Зачем одел Господь нас в это тело смерти
и дал нам в пищу хлеб и красное вино?

Но целый мир молчит преступно иль беспечно
на голубых холмах и в устьях тихих рек...
Нам всё дано, мой друг, сейчас, и здесь, и вечно,
но дивный дар принять не хочет человек...

Не держит душу плоть — ах, только б сил хватило
понять, что вновь Господь последний миг дробит
на тысячу частей — и движутся светила
по новым чертежам расчисленных орбит.
		6
Ещё нам далеко до Рождества,
хотя повсюду — ёлки, ёлки, ёлки...
Разрушенной империи задворки
украсил снег, как белая листва.

Жизнь раскололась, как пустой сосуд,
и на снегу лежит осколков груда.
Грядёт не Новый Год, а Страшный Суд,
и всё же мы надеемся на чудо —

на то, что с нами встретится Господь
как с сыновьями, а не с должниками,
и земляную, злую нашу плоть
пересоздаст любовными руками.
		7
Распростёр над миром объятья огня костёр.
Мы встречаем ночь под созвездьем семи сестёр.

А одна сестра не смыкала всю ночь очей,
собирала тихо золу из семи печей —

и уже доносится отзвук семи громов,
на простор выносится соль из семи домов,
и слепые молнии землю огнём кропят,
и в святом безмолвии дети в кроватках спят.
		8
Когда приходит время нам разомкнуть объятья,
святая Катерина приходит в белом платье.
В лесу пустом и голом мороз побил рябину,
смеясь, встречают дети святую Катерину.
Осины молча стынут, берёз белеют свечи,
и белый снег накинут, как шаль, на чьи-то плечи.
Пока любовь играет на дудочке старинной,
согреты наши души святою Катериной.
И мы с тобою видим — одни на свете целом,
как вновь парит над нами незримый ангел в белом,
как дорогую пряжу на белые рубахи
прядут в туманном небе невидимые пряхи,
как еле слышно тает свеча из стеарина...
святая Катерина, святая Катерина...
		9
Чёрный ворон летит с вороницею,
огибая святые обители,
а в лесу над холодной криницею
голосят их слепые родители.

Если воля вручается вольному,
а врагу не прощается кровному,
как же звону звучать колокольному,
как же пению литься церковному?

В чёрном небе, усыпанном звёздами,
и в колодезных срубах бревенчатых,
и в деревьях, вороньими гнёздами
словно чёрной короной увенчанных,

до сих пор тишина монастырская
отзывается горько да солоно...
Не бессильна ли рать богатырская
против сытого чёрного ворона?

Всё, что плохо лежало, — попрятали,
всё, что чудом не продали, — пропили.
Чёрный ворон летит с воронятами
над глухими болотными топями,

над крестьянскими избами бедными,
над резными ларями купечества,
а ещё — над дубовыми, медными,
золотыми крестами Отечества...

             * * *

	1
Всё колеблется, тает и гаснет —
стол и стул, занавеска, окно...
Нынче хмуро, но завтра проя’снит,
ты не бойся, что будет темно.

Стала жизнь веселей и короче,
чистой правдой прикинулась ложь,
по ворсистому пологу ночи
пробегает последняя дрожь.

И в трагическом сумраке комнат
слышен скрежет тоски городской:
— Чьей рукою он будет отдёрнут —
пыльный занавес жизни людской?

Смотрит зеркало знаком вопроса,
рот комода презрительно сжат,
по разбитой дороге колёса
громыхают, гремят, дребезжат.

Два коротких, как вздохи, поклонца
перед пыльным квадратом окна...

Там — уже появляется солнце,
здесь — ещё не исчезла луна.
	2
Испачкан кровью ключик медный,
щебечут птицы вдалеке,
и снова лёд зелёно-бледный
растёт бесшумно на реке.
А лист бумаги без помарок,
без чувства страха и вины —
как наспех купленный подарок
для опостылевшей жены.
	3
Уже ломает щука хвост
в реке о битый лёд,
и солнце, как Великий пост,
над головой встаёт.

Тяжёлый крест — его зенит,
и тяжко колокол звенит.

Пока не пробил час Суда
и мир Господь не сжёг,
пока ещё на города
с небес идёт снежок,

покуда не зазорно нам
толпиться у дверей,
пока ещё, как прежде, в храм
зовёт святой Андрей —
покайся, блудная душа,
в ладонях бледный лёд кроша,
слезами грех омой...

По переулку не спеша
шёл человек домой.

	4
Да, я боюсь своей души —
как дух для тела чужд!
Сидеть, точить карандаши
среди житейских нужд
и рисовать в тетради ноль,
приняв в расчёт любовь и боль,
добро и зло, и сон, и явь,
сор жизни, мир иной...
И слышать голос: «Всё оставь,
не плачь, иди за Мной!».
	5
Свет неяркий, день короткий,
разговоры на бегу:
«Видишь ты рисунок чёткий
зимних веток на снегу?».

«Прост, как поезда гудок,
ледяной узор на стёклах,
тает, тает, как ледок,
жизнь твоя в ладонях тёплых».

«Бог весть как свой путь верша
и внутри какого тела,
ты зачем, моя душа,
к этой жизни прикипела?..»

	6
Клещи, гвозди, молоток,
вёдра, детские игрушки...
Молока отпив глоток
из забытой кем-то кружки,

смотришь — силишься понять,
вспомнить: что это за вещи —
кружка, зеркало, кровать,
молоток, стамеска, клещи,

гвозди, зеркало, комод,
стёкла, пыльные бутылки,
ломтик груши «бергамот»
и пластмассовые вилки.

Старый плащ затёрт до дыр...
Скажешь ты, дойдя до кромки:
— Боже, Боже! Сломан мир,
нас страшат его обломки...

	7
Изогнувшийся подковой
месяц в небе — как ожог.
Сеет мелкий, бестолковый,
русский ласковый снежок.

Льнёт к устам, ладони греет,
землю белит не спеша...
Снег пойдёт — и присмиреет
неспокойная душа.

Ведь она за тьмой белесой,
за чредою горных гряд
и за снежною завесой
разглядит небесный град.

	8
В облаке месяц — как турок в чалме.
Зреет пшеница на дальнем холме.

Лунного света напившись, зерно
стало уже тяжело и черно.

Скоро ли ангел с младенческим лбом
срежет колосья тяжёлым серпом?

Мельник глухой, помолившись сперва,
будет следить, как скрипят жернова.

Чёрная сыпаться будет мука,
а над холмом поплывут облака,

но не придётся, наверное, мне
ночью ходить по колючей стерне...

	9
Над грешною землёй застынут облака,
чирикнет воробей и слабо скрипнет дверца...
Огонь, железо, соль, пшеничная мука,
три розы на столе и плач в глубинах сердца.

Но Кто нас призовёт и Кто утешит нас?
Сияет и манит воздушная дорога.
«Достаточно взглянуть на воробьиный глаз, —
сказал старик Вольтер, — чтобы увидеть Бога».

Достаточно понять, что над простым зерном
витает в облаках горячий запах хлебный —
и вот нездешний гость в проёме стал дверном,
как свет из облаков, как новый день целебный...
	10
Если б мы взошли на холмы печали,
мы опять увидеть с тобой могли бы,
как в воде, кипящей семью ключами,
шевелят семью плавниками рыбы.

Стали сны длиннее, а дни короче,
а трава осока — острее бритвы,
и немые звери в мечети ночи
на коленях молча творят молитвы.

Как блестит в кринице вода святая!
Завернулся тополь в листву, как в тогу...
Помнишь, мы на Угольный холм в Китае
под покровом ночи нашли дорогу?

Но у них, китайцев, свои законы
и свои драконы в отрогах горных,
и они по-своему бьют поклоны
и встречают солнце в одеждах чёрных.

Ты себе прибавишь хоть локоть в росте?
или, может, каменной станешь глыбой?
Лучше вспомни, как дорогого Гостя
угостил апостол печёной рыбой...
                             Саратов