Существо дела

Николай Байтов. Времена года. Книга стихотворений. — М.: Проект ОГИ, 2001.

Книга стихотворений Николая Байтова “Времена года” заведомо является событием для внимательного читателя. Репутация Николая Байтова в не таком уж и узком внутрилитературном кругу такова, что мы ждем ощущения настоящей удачи от каждого нового его текста, а если вдруг его не дождемся, скорее обвиним себя и перечтем. Ум и талант автора настолько явственно и не однажды проявлены, что концентрируют наше внимание; то, что у другого поэта может быть проходным и не лучшим вариантом, тут с очевидностью не зря: если что-то на слух и взгляд провисает — стало быть, оно и должно провисать, повремени пару строк — и натянется. В последнее десятилетие, когда литература все отчетливей становится частным делом круга физических лиц и внешнее ее назначение (на время?) отмирает, иные типы репутаций блекнут. Что нам с того, что Евтушенко обнимался с Фиделем Кастро? Постепенно и незаметно перестраивается весь поэтический корпус.

Словом, пора открывать книгу.

Первое мощное впечатление — Николай Байтов, пишущий и прозу, и стихи, менее других склонен “смешивать два эти ремесла”. Его поэзия, если не бояться тавтологий, — поэтическая поэзия поэта. Каждое слово и каждый слог здесь подчинены системе — зрения, произношения, мышления. Если стихотворение сюжетно, то его сюжет разворачивается как бы во времени, перпендикулярном обыденному. Иногда читатель вслед за автором входит в фотографию реальности, путешествует внутри мгновения. Иногда роль поэтического времени играют волны рефлексии.

Поэтика Байтова складывается из индивидуальных и очень различных поэтик отдельных его стихотворений. Постепенно понимаешь, что сквозной базовый принцип — именно это различие и предельная самовыраженность отдельного текста. Сложно уловить устойчивую интонацию автора, темп говорения — они очень меняются. Мы мало что можем сказать об авторе по его стихам; кроме сакраментального сталинско-булгаковского мастер, почитай, ничего. Первое открытие — да это не лирика. Второе, почти ошеломляющее, — да это и не складывается в эпос. Что же тогда? Попробуем внедриться в простую схему, а потом дополнить ее: если лирик — переживатель реальности и ценен нам цепкой фиксацией вполне общечеловеческих эмоций и реакций; если создатель эпоса — наблюдатель и дорог нам именно острым и несмещенным зрением, то Николай Байтов — преобразователь. Дальние аналоги — проза Набокова или Борхеса. Слишком сдержанно и вымышленно для лирики, слишком искажено для эпоса. Но в понятии искажения есть оттенок дурного произвола; в преобразовании угадывается некая регулярность — если не средств, то целей. Тотальной задачей является (возможно) добыча вещества поэзии из вещества жизни.

Вот несколько байтовских зачинов — цитаты не длиннее двух строк:

Каждое из этих начал очерчивает в пространстве будущего контуры стихотворения, и они каждый раз новые. Автор не склонен приручать их, приводить к общему знаменателю. Он не боится наступать на патентованные ловушки, и вовсе не с целью эпатировать читателя. Например:

Как?! все-таки симулировал? и так бесстыже в этом признаешься? — но навыки, полученные нами в первом классе, настолько укоренены в мозгу, что мы автоматически считываем вторую строку:

А действительно, любопытно. Пусть, подлец и симулянт, сознается до конца.

Тут как-то само собой все встает на место. С одной стороны, еще перед тем, как задуматься, испытываешь сочувствие к авторскому герою, не от хорошей, вероятно, жизни притворяющемуся больным и издающему сигнал о помощи. Так, у нищего в переходе есть мнимая проблема (она изложена на табличке), но есть и подлинная — иначе он не оказался бы в такой сомнительной роли. С другой стороны, запоздало соображаешь, что все искусство — симуляция особенного рода, и на самом деле поезд не давил Анну Каренину.

Если обобщить, Байтов переступает через страх быть неверно понятым. Так же, как и через страх быть непонятым вообще. Если я прав хотя бы в этом наблюдении, то автор с легкой душой простит мне неточности, допущенные выше или ниже. В какой-то степени мне приходится симулировать понимание там, где есть всего лишь твердое ощущение подлинности объекта. Или, говоря точнее, стимулировать отклик в том смысле, в котором иногда необходимо стимулировать роды. Книга Байтова (навскидку) нарастала, как кристалл, лет двадцать. В этом темпе, приличном вечности, на рецензию хорошо иметь год-два. Но литературный процесс диктует свои правила приличия относительно сроков реакции.

Продолжая тему приличий — пора поговорить об источниках. Что ж, сама стратегия частника-экспериментатора сближает Байтова с Иннокентием Анненским и Всеволодом Некрасовым. Но дальше начинаются различия, которые важнее сходства, подобные различию непохожих фотографий в похожих рамках. Если коротко, Некрасов не доверяет регулярным версификационным ходам — Байтов вполне доверяет, причем без особых терзаний, как ножу и вилке. Анненский банален и сентиментален — не специально, а органично. Байтов — также органично, а не специально — не банален и не сентиментален. Лексическая широта Николая Байтова напоминает о Пастернаке, но там, где Пастернак расширял условный общепоэтический словарь в одну сторону, добавляя к нему, например, слово плашкот, Байтов расшатывает другую стенку, употребляя, например, слово макароны, не то чтобы невозможное у Ахматовой, Цветаевой, Мандельштама, Пастернака, а просто (насколько я помню) незадействованное. Но актуальнее говорить о генеалогии каждого отдельного стихотворения. Если позволить им разбрестись, они с тем или иным успехом найдут каждое свой ряд в общем строю русской поэзии и займут в них достойные места, но как бы скрестив пальцы, одной-двумя деталями выдавая свое происхождение.

Подведем итоги. Является ли книга Байтова событием для меня лично? Да — с той оговоркой, что я уже читал большую часть собранного в ней материала. Является ли она событием для широкого читателя? Сама последняя категория сегодня фиктивна. И не как причуда парадоксального ума, а естественно, “от противного”, возникает ощущение самоценности книги. Что ж, были бы кости, мясо нарастет. Будем надеяться, что так обстоит дело со стихами и читателями стихов.