Геннадий Русаков

Небольшая василиада

              Геннадий Русаков

         Небольшая василиада

	Траву косим
Мы вчера траву косили.
Подошёл ко мне Василий.
Говорит: — Душа горит. —
Ан и впрямь: от ветерана
пахло как-то очень странно.
И к тому ж он был небрит.

Ясно, нам с того момента
стало не до инструмента:
был Василий сер и смур.
Тут пришлось бы нам несладко,
да нашлась в селе палатка —
пункт лечебных процедур.

А потом, слегка колбася,
уходил по тропке Вася,
на предмет, куда прилечь.
Я пойду и рядом лягу,
чтоб комар не ел беднягу.
И чтоб душу оберечь.

	Жена болеет
У Василия болеет жена.
Он сказал — «по животной части».
Я её не видел: она
только голос откуда-то: «Здрасте».
К ним заходишь в избу — никого.
Лишь мастикой натёрты полы до блеска.
Радио бормочет про Жириновского
да у печки дрожит занавеска.
Но Василий жену бережёт,
называет «моя старуха».
И руками — старается — воздух стрижёт,
пересказывает мне медицину со слуха:
— Снова доктор насчёт этих самых... мокрот...
Мол, они-то её и пучат.
Бабы, слышь, невозможно упёртый народ.
До того они, бляха, живучи.

	Садовый вар
— Вот мы сидим сейчас с тобою, Генка,
и говорим за жизнь, как мужики,
хотя она неясного оттенка
и говорить о ней нам не с руки.
Ты вот скажи: зачем, едрёна бляха,
полезли цены на садовый вар?
На мне полгода сынина рубаха,
б/у, дерьмо, нестоющий товар.
Списали нас, Лексаныч, аж в очистки!
А ты того... порядком поплошал.
Но объясни мне просто, по-марксистски:
какому хрену этот вар мешал?

	Про железо
Что-то в небе такое творится,
что, наверно, лишь небу под стать.
А Василий в саду матерится
и железом гремит, аки тать.

Брось, Василий, зачем тебе это?
Ты же выпил и грунт оросил.
И затем, в завершенье фуршета,
палисадник у нас обкосил.

Эх вы, люди мои, человеки!
Не журись, непогода пройдёт.
Мы с тобою друганы навеки,
только каждый свой градус блюдёт.

 Ария Василия
У нас в Горах
такие — ах!
прекрасные пейзажи,
что раз взглянул,
слегка сблевнул — 
и как не пивши даже.

У нас в Горах 
— рази их в прах! —
сплошные демократы.
Всё обещают для людей
построить мир больших идей,
а те давно просраты.

У нас в Горах
достаток — вах! —
подпрыгнул чрезвычайно:
мы старичьё в утиль сдаём,
а как мы выручку пропьём —
коммерческая тайна.

  Как нужно пить
...Тут Василий вскричал: 
                      — Панска вошь!
(Он в душе интернационален).
Ты чего ж не по-нашему пьёшь?
Кто же ставит обратно, раз на’лил?
Во даёт! Это ж прямо алкаш:
все махнули, а этот — глотками!
Нет, ты там, за границей, покажь:
вот как я, мол, хлебал с мужиками!
Печень, дура, запорешь в раза — 
по напёрстку, на смех тараканам.
Выпьем, как полагается, за...
Да стаканом, Лексаныч, стаканом!

	Про комаров и пулемёт
— Гляди, комар...И как, стервец, шагает!
Ишь, вынул хобот, навострился жрать...
Погода им, подлюкам, помогает...
Теперь к мокрети примутся орать.
Всё ж божьи твари... 
Мошки там, букашки.
Люблю, Геннадий, эту мелюзгу!
А люди что ж... Подстилки-промокашки.
Я и без них, по совести, могу.
Да ты чего всё пялишься на пойму?
Нет, хорошо купить бы пулемёт!
Установил — и дуй на всю обойму,
когда комар наладится в намёт!

    На природе
Мы с Васильем кореша —
на двоих одна душа.
Раз вертаемся в потёмках,
а не видно ни шиша.
Тропку щупаем ногой
(пьян один, тверёз другой)
и кричим друг дружке в голос:
— Пить не надо, дорогой!
А кругом полынь-трава,
ёлки-палки, дерева,
фрукты-ягоды, природа...
Аж кружи’тся голова.
А уж запах от берёз!
Просто, граждане, до слёз.
...До сих пор не понимаю:
кто был пьян, а кто тверёз?

    Крышу чиним
Вон киянкой стучат по железу —
глуховатый и смазанный звук.
Захочу — и на крышу полезу,
стану видеть и вверх, и вокруг.
Эй, жестянщик, душа моя, Вася!
Ты чего там, тверёзый, внизу?1
Третьи сутки на луке да квасе,
бьёшь по жести и доишь козу...
Что’ так? Крыша течёт пузырями?
Это леший в ней дырки верти’т —
тот, что хлопает ночью дверями,
отбивает скоту аппетит.
Приходи на гутарку, Василий!
Больно в горле чего-то першит.
Сам-то я, понимаешь, не в силе...
А вдвоём нам жена разрешит.

   Оба два
Эх, Василий-Василёк!
Где уселся, там прилёг.
Квёлый стал: лежишь и спишь,
только всхрапываишь.

Ты да я, да мы с тобой...
Оба жёваны судьбой,
оба биты — кто за что.
Плачем богу в решето.

Но куражимся пока...
Два вонючих старика.

     Туман
Туман стоял стеной шестые сутки.
Его хотелось резать на куски.
В пруду кричали криком чьи-то утки.
друг с другом перессорившись с тоски.
Мы жили с ощущением осады.
Дороги уводили в никуда.
Там завелись неведомые гады
и странного размера лебеда.
Не набирая веса, вишни рдели.
Их густота не радовала глаз.
И получалось, что на самом деле
творение закончилось на нас.
Но опускаю прочие детали:
как по селу прошёл куриный мор,
как херувимы стаей улетали,
невнятно бормоча: «Амор, амор!2».
Уже святых по избам выносили.
От бабьих слёз кружилась голова.
И вот тогда во двор вошёл Василий
и произнёс, как водится, слова:
«Я выражаюсь не эзотерично,
поскольку плотник и, конечно, пью.
Но заявляю от себя и лично,
что отношусь двояко к бытию.
Как учит Маркс, маркетинга обманка
смущает неокрепшие умы.
Нет — воротилам Мирового банка!
Мы не рабы, но и рабы — не мы!».
И тут он встал в классическую позу
жрецов и заклинателей мышей — 
воздевши руки и шепча угрозы,
среди которых слышалось «взашей» —
и продолжал: «В зловещем их оскале
я прозреваю облик новых гроз.
Они, они туману напускали,
и у Марчихи кончился завоз!»3
Он вырос вдруг до страшного размера,
налился краской бледно-голубой
и с восклицаньем: «Государь и вера!»
трикратно плюнул вниз перед собой.
И — совершилось! Загремели громы,
загрохотал невидимый хорал.
И, пробудясь от недостойной дрёмы,
петух в соседней клуне заорал.
Вмиг всё исчезло: сгинули туманы
и стало видно вдаль во все концы.4
Пропали гады. Канули дурманы.
И замолчали утки-подлецы.
А что ж Василий?
Ничего, ей-Богу.
Он вновь обрёл свой нормативный рост.
И, опрокинув рюмку на дорогу,
ушёл к себе, всё так же строг и прост.
Что ж, пусть идёт под клики одобренья.
Героям тоже нужен выходной.
Он к нам ещё зайдёт в стихотворенье
хотя бы просто чокнуться со мной.
А в мире стало солнечно и сухо.
Жизнь потекла такой, какой была:
в проулке вновь захлюпала старуха,
прибита сыном явно не со зла.