Сергей Маркедонов
Российское неоказачество.
Поиски “золотого века”
“В самом деле, кто знает у нас историю Войска Донского? Кто с охотою и удовольствием занимается ею?.. Ныне много у нас таких, которые любят заниматься донскими историями только ради развлечения, от нечего делать, словно как сказками о Еруслане Лазаревиче и Бове-королевиче”. Слова, сказанные в 60-е годы XIX столетия известным донским историком и журналистом М.Х. Сенюткиным, и сегодня не утратили своей актуальности. Уже более десяти лет в России существует движение, провозгласившее своей целью возрождение казачества, охватившее значительное число людей от Анадыря до Калининграда. Но “казачий ренессанс” так и не стал, к сожалению, предметом серьезного осмысления для российских политологов, историков, публицистов. Подавляющая часть информационных материалов, связанных с казачьим движением, сводится к освещению отдельных “жареных фактов” (порка неугодных, нагаечный способ разрешения споров, участие в экстремистских организациях).
В неоказачьем движении можно выделить несколько этапов. Первый — перестроечный (1989–1991), второй — переходный (1992–1996), третий — “реестровый”, государственная регистрация казачьих обществ, запись казаков в реестр (1996–2001).
Понятие “возрождение” — ключевое во всех документах, публицистических материалах, связанных с неоказачеством. Главная цель движения предопределила его ретроспективный характер. Неоказачье движение начало интенсивный поиск “золотого века”, продолжающийся до сих пор. С первого дня своего существования идеологи “казачьего ренессанса” отдали приоритет историческому прошлому, что выражалось в разных формах (от возрождения флагов Всевеликого Войска Донского, Кубанского Войска периода гражданской войны, казачьих гимнов и прочей символики до выдвижения территориальных претензий к соседям, незаконно занимающим “исконные земли казачьего присуда”). Но до упразднения территориальных казачьих образований в 1920 году и ликвидации Советской властью казачьего сословия казачество не было социально-политическим монолитом и напротив, представляло собой сложнейший клубок проблем и противоречий. В единое целое казаков скрепляла обязательная военная служба за привилегии. Социальное обособление казаков искусственно поддерживалось российскими государями, не желавшими терять фактически бесплатную военную силу (казаки снаряжались за свой счет). Государственную политику России в отношении казаков блестяще охарактеризовал потомственный донской казак, писатель, депутат первой Государственной думы Ф.Д. Крюков: “Всякое пребывание вне станицы, вне атмосферы начальственной опеки, всякая частная служба, посторонние заработки для него (казака. — С.М.) закрыты. Ему закрыт доступ к образованию, ибо невежество признано лучшим средством сохранить воинский казачий дух…”. Другой донской казак, историк и публицист А.А. Карасев назвал казачество “крепостными Российской империи”. Бесперспективность политики государства в казачьем вопросе проявилась во время февральской революции 1917 года. Ни один из казачьих полков, считавшихся опорой трона, не выступил в поддержку свергнутого императора. “Помню, как поразила нас, окопных жителей, та легкость, с которой рухнул монархический строй. Мы тогда ясно поняли, что он изжил себя. Подгнили корни, и упало могучее дерево”, — писал один из лучших казачьих офицеров императорской армии, герой Первой мировой войны, впоследствии организатор антибольшевистских восстаний на Дону и командующий корпусом деникинских вооруженных сил Юга России Т.М. Стариков.
Акцентируя внимание на военной службе казаков и многочисленных льготах, получаемых за нее, лидеры неоказачества значительно меньшее значение придают традициям казачьей демократии и самоуправления, выгодно отличавшим население казачьих областей от большей части населения Российской империи. Между тем светлейший князь Г.А. Потемкин-Таврический отмечал, что те из крестьян, кто был зачислен в казаки, “счастливы в новом звании своем”. В “Записке о Войске Донском” (1861 год) начальник Войскового штаба А. Дондуков-Корсаков писал: “Выборное начало составляет одно из существенных прав Войска Донского, коим масса преимущественно дорожит. Простой казак гордится своим правом голоса с прежним своим командиром полка, офицерами, генералами, если они граждане одной с ним станицы”. Несмотря на правительственные попытки ограничить права станичного и хуторского самоуправления (замена схода станицы собранием домохозяев (1870 год) и пр.), круг (собрание казаков), тем не менее, оставался важным инструментом казачьей демократии. С этим не могли не считаться и в столице империи. В 1909 году для разрешения земельного вопроса в казачьих областях было создано Совещательное собрание станичных представителей.
Гражданская война разделила казаков на “белых” и “красных”, монархистов и республиканцев, “единонеделимцев”, федералистов и “самостийников”. Добавим также земельный вопрос, взаимоотношения казачьего и неказачьего населения, особенно на Кубани и Тереке, внутриказачьи противоречия (на Кубани — между линейцами и черноморцами, на Дону — между верховыми и низовыми казаками). Однако за семь десятилетий коммунистического режима произошло перемешивание социума и проникновение казаков во все основные социальные группы. Этот процесс сопровождался либо утратой казачьего самосознания, либо его обострением. Для одних принадлежность к казачеству ассоциировалась с чем-то архаичным, для других с самоидентификацией, а главное — с возможностью самовыразиться. В 1989–1990 годы, когда возникли первые неоказачьи объединения, понять, кто из жителей республик, краев и областей Северного Кавказа больший казак, а кто меньший, было невозможно a priori. В 1993 году Северо-Кавказский НИИ экономических и социальных проблем Ростовского госуниверситета провел исследование “Казачество и студенчество” (по стандартизированной анкете на основе случайной выборки было опрошено 815 респондентов). Результаты показали, что среди тех, кто относит себя к казакам, рабочих — 12,9%, военнослужащих — 8,5%, пенсионеров — 8,1%, фермеров — 6,3%, предпринимателей — 5,9%, работников торговли и сферы услуг — 3,3%, люмпенов — 2,6%. Никакой особой процедуры приема или выхода из казачества не существовало. О какой же социальной преемственности “старого” и “нового” казачества можно в таком случае говорить? Современное казачье движение правильнее определять как неоказачество.
Заявив претензии на возрождение, лидеры казачьих Союзов, Рад и прочих организаций не подумали, что выступают в роли реставраторов не только казачьей формы и неких традиций, но и противоречий, уходящих корнями в период противоборства казаков со степными кочевниками и времена Кавказской войны. Как следствие политический экстремизм неоказаков, являющийся по сути своеобразным “счетом” к истории. По существу возрождение оказалось единственным интегрирующим фактором для тех, кто в конце перестройки примерил на себя казачий мундир. Дальше начиналась различная, а порой диаметрально противоположная трактовка того, что же, собственно, считать казачеством.
В 1989–1991 годах движение неоказаков находилось под опекой КПСС. Партийному руководству, во-первых, было крайне необходимо держать под своим контролем процесс формирования многопартийности, в том числе и движение неоказаков. Во-вторых, в условиях кризиса официальной идеологии компартии требовались новые идеологемы. И здесь очень удобным оказалось движение неоказачества, обращенное к поискам идеала в делах давно минувших дней. В-третьих, новое движение должно было стать, по замыслу его опекавших, одним из рычагов противодействия российскому руководству, “сдерживания” Б.Н. Ельцина.
Несмотря на плотную опеку со стороны партийных комитетов всех уровней, в неоказачьем движении исподволь возникала антикоммунистическая струя. Выборы первого российского президента в 1991 году вызвали и первые расколы в рядах казачества. Атаман общероссийской организации Союза казаков А.Г. Мартынов поддержал пару Н.И. Рыжков — Б.В. Громов. Более десяти казачьих организаций высказались в поддержку Б.Н. Ельцина.
Последующие политические события (августовский путч 1991 года, октябрьское противостояние 1993 года, президентские, парламентские, местные выборы) показали, что казачество, как и в 1917–1920 годах, оказывалось по разные стороны баррикад, что политические пристрастия стали для него важнее общеказачьего единства. Попытки Всекубанского казачьего войска (ВКВ) в своем Уставе четко зафиксировать невозможность членства казаков в политических партиях остались лишь благим пожеланием. ВКВ поддержало на губернаторских выборах в крае в 1996 году такого ангажированного политика, как Н.И. Кондратенко, а его лидер В.П. Громов занял в администрации кубанского “батьки” пост вице-губернатора. Как видим, конструкция “казачье братство”, перенесенная из средневековой сословной политической культуры, была хороша лишь в определенных исторических условиях и с их исчезновением канула в Лету.
С крахом КПСС и распадом СССР неоказачество оказалось в “свободном плавании”. Появилась идея национально-государственного самоопределения казачества. Государству был брошен вызов в виде казачьего сепаратизма или, по крайней мере, партикуляризма. В Ростовской области, например, после неудачных попыток восстановить национально-государственное образование на Дону в составе РСФСР лидеры казачьего движения выдвигали требования повышения статуса области, возвращения ее к границам Области Войска Донского 1913 года (куда входила также часть территорий нынешних Волгоградской области РФ, Донецкой и Луганской областей Украины). Возникли претензии неоказаков на этническое возрождение. Они провозглашали сами себя отдельным от русских этносом, требовали ввести запись в паспортах граждан России: национальность “казак”, а также использовать формулировку “Казаки — народ” в переписи населения. Между тем социально-экономические требования идеологов казачьей идеи (установить налоговые, таможенные льготы, особый порядок прохождения воинской службы и другие) являются чисто сословными.
“Самостийный” вызов крайне опасен для самого казачества. Наиболее разумные руководители неоказачества понимали, что окончательный разрыв с Москвой им явно невыгоден, так как возвращает казаков во времена борьбы со степными кочевниками. Неудачные попытки добиться мира на Кавказе (договор донского атамана Н.И. Козицина с Джохаром Дудаевым в 1994 году) дискредитировали казачьих лидеров.
Политический инфантилизм, обращенность в светлое прошлое привели к неоднократным поражениям казачьего движения на выборах всех уровней. Ни один из казачьих лидеров не занял кресло главы региона. В 1995 году информационно-аналитический отдел Администрации Ростовской области провел комплексное социологическое исследование, которое зафиксировало разочарование в неоказачьем движении и его лидерах. На вопрос: кто может защитить интересы населения в случае межнациональных конфликтов, лишь 3,6% респондентов ответили, что уповают на неоказачьих атаманов, а 9,5% опрошенных расценили деятельность неоказаков как угрозу для русского неказачьего населения. Опрос жителей традиционных “казачьих” районов (Шолоховский, Боковский и другие) показал следующий результат: всего 11,3% заявило, что рассчитывают на казачьих атаманов.
Потерпев неудачи в политических баталиях, оказавшись движением для казаков, но фактически без казаков, от которых лидеры “казачьего ренессанса” так и не получили массовой поддержки, не определив своей конечной цели, находясь в плену исторической памяти и околоисторических мифов, часть неоказачества превратилась в маргинальное политизированное сообщество, готовое в поисках сиюминутной выгоды идти за политическими радикалами (пример — альянс экс-ельциниста Н.И. Козицина с Движением в поддержку армии В.И. Илюхина и покойного генерала Л.Я. Рохлина).
Новый этап в истории неоказачества связан с государственной регистрацией войсковых казачьих сообществ. Попытки перевести бурную казачью стихию в конструктивное русло предпринимались в 1993–1995 годы. Были приняты нормативные акты, создающие фундамент для государственной казачьей службы. В январе 1996 года было создано главное управление казачьих войск (ГУКВ) при президенте РФ, на которое была возложена задача ее организации.
Свой вариант огосударствления казачества предлагала и Государственная дума. Под руководством члена ЦК КПРФ депутата Л.А. Иванченко был разработан законопроект, в основе которого лежала идея создания из всех звеньев казачьих организаций “Общероссийского казачьего объединения” во главе с верховным атаманом, утверждаемым президентом. Однако этот проект не был поддержан Кремлем.
Создание под эгидой государства войсковых казачьих обществ сопровождается отстранением от службы политических экстремистов, привлечением менее ангажированных, но более квалифицированных лидеров. И в этом смысле огосударствление, бесспорно, дает шанс на приведение нынешнего казачества в некоторое соответствие с реалиями современного гражданского общества. Но назвать этот процесс панацеей было бы неверным. Решение вопросов, связанных с определением правовых основ казачьей государственной службы, еще предстоит. В юридических документах, исходящих из Администрации президента, можно усмотреть все ту же тенденцию к возрождению казачества как сословия. Статус войсковых казачьих обществ, возникших под эгидой государства, сочетает в себе черты и общественной, и государственной организаций. Устав казачьего общества “Всевеликое Войско Донское” (ВКО ВВД) имеет немало юридических прорех. Кандидату в атаманы, например, надлежит быть не только хорошим организатором и волевым лидером, но и обладать “высокой нравственностью”. Но какая инстанция будет определять ее степень? Не превратится ли ВКО ВВД в некое подобие парткомов, на которых будет разбираться моральный облик атаманов?
Атаманы государственных казачьих обществ напоминают (при всей условности аналогии) украинских реестровых атаманов Речи Посполитой, вынужденных демонстрировать лояльность государству и в то же время играть роль вождя “запорожской вольницы”. Ярким примером такого совместительства стала позиция атамана ВКО ВВД (одновременно вице-губернатора Ростовской области) В.П. Водолацкого по вопросу о пуске Ростовской АЭС (первого атомного реактора в России после чернобыльской катастрофы). В то время как губернатор Дона В.Ф. Чуб избрал путь невмешательства в компетенцию федеральной власти, решающей судьбу АЭС, его заместитель негодовал по поводу возведения ядерного монстра на казачьей земле, угрожал массовыми акциями гражданского неповиновения. Сегодня пуск АЭС — факт свершившийся. Но что-то не видно бравых казаков во главе с граждански сознательным атаманом, перекрывающих железнодорожные пути и устраивающих пикеты и митинги против “мирного атома”.
Сам концепт “возрождение”, возникший под влиянием перестроечной конъюнктуры, нуждается в существенной корректировке. Вопрос: “А что, собственно, неоказачьи лидеры собираются возрождать?” не является досужим. Ведь нельзя же, в самом деле, “возрождать” походы за зипунами, дуваны, феодальное по сути общинное землепользование и сословные привилегии за военную службу. Да и традиции казачьей демократии и местного самоуправления должны соответствовать современным социально-политическим реалиям.
Единственный шанс для неоказаков занять свое место в современном обществе — преодолеть ностальгию по “золотому веку”, отказаться от мифотворчества во всех его видах. Казачество как род войск в условиях технического прогресса малоэффективно. Развитие по сословному пути невозможно в обществе равных прав и возможностей. Претензии на этническое возрождение, конструирование особого “казачьего этноса” опасно и для самих казаков, вступающих в такой ситуации в двойной конфликт как с федеральным государством, так и с неказачьим (прежде всего русским) населением бывших казачьих областей. Лидерам неоказаков было бы небесполезно прислушаться к мнению крупнейшего исследователя социально-политической истории казачества и казачьего права профессора С.Г. Сватикова: “Казачество не есть явление вечное. Оно вызвано к жизни определенными условиями исторической жизни и исчезнет как таковое, когда эти условия исчезнут”.
Очевидно, что сейчас говорить о “конце истории” казачества преждевременно, поскольку само оно притягательно для многих россиян. Но будущее казачества зависит от того, сумеют ли казаки в новых условиях опереться на лучшие традиции, выработанные в его среде, — демократию, местное самоуправление, уважение к труду, собственности, патриотизм. Всякий иной вариант будет лишь консервацией архаичного сообщества, пребывающего в состоянии перманентной ностальгии и сверяющего каждый свой шаг с тем, как было до 1913 года.
