* * *
Синие ветки, густая солома,
Тающий лёд за рекой.
Тот, кто рожденьем из этого дома,
Скажет, кто я такой.
Камни смолкают на утреннем солнце,
Мирно лежат на песке.
Маленький мальчик смеётся, смеётся,
Держит улитку в руке.
* * *
Февраль, треск яблонь на морозе,
голубки домовитых крыш.
И ты уводишь, ты уводишь
на берег, где цветёт полынь.
Туда, где помнят наше небо,
где неподвижны сторожа.
И молчаливые эфебы
расскажут всё, чем дорожат.
* * *
Поле перекатывается.
Перекатывается-перекатывается
в чистую дудочку
мокрой горошиной
хлопчика.
* * *
Всюду мне попадаются
прошлогодние головки подсолнуха,
похожие на мёртвых ежей.
Всюду гуляют ежи,
жующие яблоки!
* * *
Забытый, небом потерянный,
одними неделями мерянный,
полночный, дней не помнящий,
сволочью льды пророчащий,
полный решетом — звёздами,
никогда не знающий, поздно ли,
падающий, смеющийся,
ветер, о ставни бьющийся.
* * *
Волны быстрей набирают разбег,
кружат челнок, выполняют обряд.
Волны быстрей набирают разбег.
Листья с обрыва в конце октября.
Город кварталами двинулся в степь.
Люди из центра под скрипы телег.
То, что положено, просто успеть.
Волны быстрей набирают разбег.
Звёзды сияют, но скоро прилив.
Скоро на лёд наметёт мокрый снег.
Скоро зима, на песке повтори —
волны быстрей набирают разбег.
* * *
Город приносит весть о железе.
Город приносит весть о благоуханных древних мирах.
Женщины волосами приматывают город к обрыву.
Этот. Истончается, отрываясь.
* * *
Город, замотанный в простыни,
Остаётся вдали.
Обрывы, улицы, пристани,
Ржавые корабли.
Я ухожу по рельсам.
Родина моя здесь.
Ветер ночного Ейска.
Ветер вечного днесь.
* * *
Горит огонь на тонком побережье.
Невидимый ни с моря, ни с земли.
Он рвётся в небо в крохотной надежде
Увидеть тех, кто от него ушли.
* * *
Вот и всё. Рассчитан срок ухода.
Можно улыбаться до конца.
На груди большого парохода.
На песке знакомого лица.
Обведённых меловой чертою
обойдёт и человек и рок.
И тебя уже не беспокоит
здешний плохо понятый урок.
* * *
Я знал волнистую землю,
И имя моё было камень,
И время моё было простым,
И сердце принадлежало песне.
И всё, что я говорил,
происходило сразу,
И мы оказались в мире,
Похожем на мутную воду.
Судите меня, о братья,
Я не могу исполнить
Единственного обряда,
Чтобы уйти героем.
Судите меня, о братья,
Но кто-нибудь верните
Мою великую память
О единственном доме.
* * *
Я буду здесь картавить, как всегда,
о чистоте расколотого льда,
а чаще о работе, о рублях,
и пылью занесён мой старый шлях,
и из-под пальцев грязная вода
страшнее, чем кому-то «никогда»…
Представь, я до сих пор здесь бормочу,
как нам мелькать пылинкой по лучу,
как нам бежать собакой по лугу,
поверь, поверь, я никогда не лгу,
а ты не веришь, дура, как всегда,
и из-под пальцев грязная вода…
* * *
Из письма
1
А у нас, как всегда, декабрь,
и танцующий ящер, что на миг
забежал из песков,
удивлённо затих.
И мы всё держим костры
возле забитых вокзалов,
кипятим оставшийся чай.
И ещё нам недавно сказали,
что поезд, который мы ждём,
лежит на траве под Парижем.
2
К нам сегодня прилетела бабочка.
Я тихонько взял её за пазуху,
чтоб не замёрзли яркие крылышки.
Она пахнет укропом и яблоками
и ещё немного — сандалом.
И всё теперь пахнет яблоками,
и все думают только о доме.
3
А у нас, как всегда, декабрь.
Молча греем замёрзшие пальцы,
разбредаемся в разные стороны.
Скоро выпадет новый снег
и засыплет последние искры.
И проклятая бабочка
нам споёт колыбельную.
* * *
Я, ручеёчек, вмываюсь в песок.
Чёрную кляссинку мне не догнать.
Нана аукает, пахнет борщом.
Некуда мне твои косы девать.
Ждёт у калитки махровый паук.
Стой, напророчит ещё напоследок.
Чёрная кляссинка скачет на юг,
да по росе, по росе, по росе.
* * *
О, мир померанцевых солнц!
Всех замёрзших ворон
отдам за тебя!
* * *
Мне очень страшно и холодно здесь,
но сзади уже стена.
Вдыхаю не воздух, а странную смесь,
в эфире идёт война.
И я не уверен, что я не сплю,
везде канавы и льды.
Здесь нет тех, кого я люблю,
и мало святой воды.
И это небо разрежет меч,
и слёзы хлынут ручьём.
В любые одежды себя облечь
и дальше быть ни при чём.
И я не знаю, куда бежать,
я не могу умереть.
И возвращаюсь сюда опять,
чтобы кричать «Ответь!».
* * *
Мои верные слуги
глядят в ожиданье ночлега.
Мои верные тени
ложатся льстиво под ноги.
Моё глупое тело
дрожит от ночного мороза.
Скоро ль будет конец
этим жалким надуманным играм?
* * *
Жеста усталое МИ
ложится на крошку асфальта.
Мы были другими людьми,
пока не нарушилась смальта.
* * *
Поэзия — должна быть гимном,
Летящим в небо с высоты.
Поющий должен быть наивным,
Принявшим веру чистоты.
Огни, кресты и водопады
Не похоронят, оградят.
Поэзия должна быть ядом,
Который вытесняет яд.
И каждый звук, ушедший в песню,
Мечом Творца пронзает мир.
Молчанье — неугодно Вести.
Которая пришла за ним.
* * *
Я видел чёрные ступени,
Переходящие в палаты.
Рабы вставали на колени
И были про’кляты и рады.
Они рождались и рождались
По всем проявленным Вселенным.
Они учёными казались
И были нервны и надменны.
Они гордились грязным флагом —
Своим неотвратимым телом.
И всё, что было на бумаге,
О них рыдало и горело.
* * *
Пусть числа взяты из «Упанишад»,
Но скрыт сюжет передником из снега.
Уходит город мой на задний план.
Он выльется навстречу разговору,
Высоким мыслям, дням полубогов.
Навстречу дням, что укрепляют Башню.
Пусть тысячи людей войдут во Храм,
Но числа, числа заметают город,
Двояких улиц хор очередной.
* * *
Светла ли ты, белокрылая женщина,
входящая в храмы?
Горек ли вкус твоего тела,
плавны ли ноги?
Нет ли над тобой мужа,
входящего в плавни?
Вернёшь ли ты нам высокие речи,
светлая женщина?
* * *
Господь говорил
об отражениях воды в Иордане.
Свет, оставшийся в доме…
Неужели они будут петь
всю ночь?
Нужно пройти по гроздьям песка —
нет, не нужно, —
кто-то тихо нашёптывал.
Неужели они будут петь всю ночь!
Я найду тебя, после найду тебя, —
и находил,
забирался в каждую строчку,
в сером плаще, с пластмассовым ведром,
а на даче радиоперехват, слышишь,
на плече будет вытачка
из немецкого языка,
может, они уйдут, какое синее небо,
я же светлый, я хочу говорить с тобой,
ничего не получится, —
кто-то тихо нашёптывал,
ничего не получится, —
кто-то нагло смеялся,
я люблю тебя, и тебя, и часы,
остановившиеся на 28 сутках
и букве ЕР.
Но неужели они
опять будут петь всю ночь?
Молчит покорённая звезда —
звёзды не покоряются,
отгони от нас эти мысли,
ты же знаешь,
всем нам пора домой,
свет, оставшийся в доме…
* * *
Песен рисовых листки
Над заснеженной водой.
Я пою, а это ты
Ширишь свет над головой.
Нарисовано углём,
До чего нам не дожить.
Я вернусь сегодня днём
Ум от страха отрешить.
* * *
Комната, прогретая солнцем.
Синие листья вечера
плавают в добродушном воздухе.
Где-то вдали — машины.
Редкая жизнь людей.
* * *
Смотри —
Великое небо заката,
Розовый ключ,
Подаваемый губернаторами.
Анастасия — кричит молодой игрок,
Но забывает клюшку для гольфа
Среди травы. —
* * *
И это не Земля, а только слабый образ.
Неяркие цветы, фальшивые огни.
Окраина миров, где еле слышен Голос.
Не пламя, а вода, где я теряю дни.
И только ветер — наш.
И гордые пустыни.
Но не хватает лун, и цвет её не тот.
А люди без имён —
давно уж опостылели.
И я почти не жду, что кто-то позовёт.
* * *
Когда ты станешь первым фараоном,
все пирамиды обратятся в сфинксы,
и упадут заносчиво на лапы,
и оживут под взглядом венценосным.
Среди пустыни вырастут деревья,
и звёзды новые появятся на небе,
и выдадут законы Мирозданья.
И будет круг пророческого цикла
языческой спирали восхождений.
Сквозь грани слов, миров,
в бледную бездну
мы прорастём над плоскостью рассудка
и там увидим истинное Солнце.
И сила глаз сольётся с этим светом,
и станет им, заполнив сны и знаки,
запомнив связи между временами.
Замкнётся первый круг,
в звезду сжимаясь,
и вспыхнет в небе
новый диск Вселенной,
и будет смерть до нового восхода.
* * *
Я перешёл границу там, где камни
Спокойно выползали из земли.
Грибарь!
И вот бежит здоровый пень,
Разгневанно корнями потрясая.
* * *
Слишком многие люди
вписываются в пентаграммы.
Люди с запахом зла.
Некоторые похожи на квадраты,
сквозь которые светятся
контуры восхождений.
Но некоторые подобны
бутонам лотоса,
странные и сразу неправильные —
люди, звучания Э.
* * *
Я тебя не избавлю от смерти и страха дороги.
Пододвину чернила, прикажу говорить и плясать.
Наплюю на хрустальные и золотые чертоги.
Ты научишься верить и твёрдо беспомощно ждать.
Ты себя проклянёшь, забормочешь, распишешь по нотам,
ты забудешь язык, на котором смеялся вчера.
Я тебя приведу к одинаково ложным высотам.
Ты не вспомнишь момента, когда начиналась игра.
* * *
Смерть, как последняя монета.
Лица звенящая дыра.
Потом припишут — было лето.
А жизнь — была.
Цветов не надо, слёз не надо,
Покров из слов.
Я буду бабочкой, крылатой.
Какой облом!
* * *
Я стою, зорко вглядываясь
в ряды явлений,
как когда-то стоял Дубровский,
рассуждая — убивать или не убивать
очередного помещика.
* * *
Ветер меня превращает в мага.
Это игра, дальше ни шага.
Я опять провалился где-то.
От меня не исходит света.
Я бегу, бегу по картинкам.
То один, то с кем-то в обнимку.
Я уже не уверен в дате.
На два гейма меня не хватит.
А над городом кто-то кружит.
Он сейчас меня обнаружит.
И уже не пробиться к карте.
И опять я рождаюсь в марте…
* * *
И от женского имени
величавым рапсодом пройти.
От короткого времени
направляя в иные пути.
Через колокол музыки
покрывало созвучий пронесть.
Равнозначными — русскими
описать самовластную весть.
И высокими фразами
причитания женщин сменить.
Азиатскими красками
небеса на холсте отворить.
* * *
Они молчат, а молодость проходит,
А мы всё больше отстаём от старта.
Желание чудес сменяет веру.
Желанье тишины —
готовность к смерти.
Но я ни от чего не отрекаюсь,
Хотя заносит выбитые строчки
Тяжёлый пепел и обрывки снега,
И я берусь переиначить имя.
И пусть уходят, пусть мы проиграли.
Как холодно стоять на горизонте,
Очерчивая круг, чтоб не прорва’лись
Внутрь силы зла…
* * *
Эту ночь на бетонной стене
я опять проведу одна.
Эта жёлтая луна не по мне,
но хрустальная уже не видна.
Синева упала льдом в горизонт.
У подножья так сгорает тетрадь.
Может быть, сегодня мне повезёт,
и любовь сумею я отыграть.
И успею я исполнить обет,
что давала на дорожном мече.
И успеют в доме выключить свет,
пока время не настало свече.
Но бетонная стена моя казнь,
и я делаю условленный жест.
Я в колоде неуста’вная масть,
чтобы зрителям не вскакивать с мест.
И постель я застелю тишиной.
И о музыке никто не просил.
Но придёт однажды певчий за мной,
чтоб наладить равновесие сил.
* * *
Людям моего клана не о чем петь.
Люди моего клана не хотят говорить.
Их стальные глаза
холодно поблёскивают
из-под век.
Люди моего клана
без перчаток.
* * *
Нас уводят туда, где дорога.
Под горой стоит монастырь.
Лучше я помолчу про Бога,
продираясь назад сквозь кусты.
И опять тишины не хватит.
И опять в одиночку петь.
И сжигают душу закаты,
расплавляя восторгом смерть.
* * *
Из сонных игл рождается роса.
Бросает миру веру в чудеса.
Пророчеству не изменить судьбы.
Сияет лёд услышать власть трубы.
Да оградит нас рой грядущих пчёл.
Нас ждёт Господь, мы не дошли ещё.
Туда, где не окована рука,
И звёзды нам открыты на века.
Люберцы, Московская область
