Максим Соколов. Поэтические воззрения россиян на историю. В 2-х тт. М.: Русская панорама, 1999.
Сложная работа предстоит тому, кто попытается, скажем, лет через двадцать понять или воссоздать происходившее в России в последнее десятилетие двадцатого века. Ему придется воспринять миллиарды бит информации — то, что писалось в газетах, говорилось по телевидению, размещалось в Интернете, вникая при этом во множество текстов, разбираясь в сотнях тысяч разных мнений, интерпретаций событий, и так далее и тому подобное. Двухтомник Максима Соколова способен оказать этому исследователю (а такой, надо думать, обязательно будет) немалую помощь: в нем он найдет и широкий охват фактического материала, и детальное описание многочисленных политических или прочих эпизодиков — все это поданное одним человеком, можно сказать, своими глазами все это наблюдавшим. Том журналистских статей, разделенных по тематическим главам — “Прошлое”, “Империя”, “Верования”, “Нравы”, “Ящики” (это о ТВ), “Умы”, “Герои”, “Война”, “Мир”, — и том “Дневников” охватывают годы 1991–1992 и 1995–1999.
Однако предполагаемому историку-исследователю при обращении с этими томами придется проявить немалую осторожность. Уже само название издания отсылает к знаменитым “Поэтическим воззрениям славян на природу” незабвенного исследователя фольклора и мифологии А. Афанасьева. Более того, в отличие от Афанасьева, Максим Соколов склонен не только воспроизводить и обсуждать хитросплетения политических, исторических и культурных мифов, засевших в головах россиян, но и создавать свои собственные мифологические конструкции. После чтения его книги возникает двойственное представление. С одной стороны, об этаком добродушном русском барине, любящем то порассуждать об исторических уроках, то повозмущаться незлобиво насчет царящих нравов и верований, частенько присовокупляя к этому что-нибудь из Св. Писания. С другой стороны, формируется образ пламенного публициста-либерала, кого-то вроде современного Петра Струве, разоблачающего козни явных и скрытых врагов либерализма и предупреждающего о грядущих опасностях.
Как же удается Максиму Соколову выступать одновременно в двух довольно-таки различных амплуа? Дело в том, что Соколов — не только журналист, он еще и кукловод в созданном им кукольном театре. Вряд ли ему удастся затмить кукольное телешоу Шендеровича, но в совмещении этого жанра с журналистикой он преуспел немало. Куклы Ельцина, Горбачева, Березовского, Чубайса, Гайдара, Явлинского, Лужкова, Зюганова и прочих действующих лиц нынешней российской политической сцены активно действуют в статьях и дневниках (представляющих собой по своим сути, форме и пафосу те же журналистские статьи) Соколова. Автор усердно мифологизирует своих героев, создает им устойчивые имиджи. Вот Чубайс и Гайдар — рыцари приватизации и либерализации, вот Явлинский — притворившийся либералом, а на самом деле отстаивающий линию поведения советской интеллигенции, вот Лужков — “мэр в кепке”, оплот чиновничьей либерализации, вот Березовский — “величайший специалист по проблеме преемственности власти”, а где-то на заднем плане фигура вечно пинаемого всеми, но все же не такого уж плохого Ельцина. И так далее. Метод Соколова, в сущности, состоит в том, чтобы взять политическую фигуру со всеми уже накрученными вокруг нее мифологемами и вести ее таким образом, чтобы она играла в предложенной журналистом сценке.
Десятки обзорных газетных статей, дневники, похожие на те же газетные политические обзоры, в которых обсуждаются те или иные сиюминутные политические стычки, конъюнктурные действия политиков в Думе, в Правительстве, в Президентской администрации, в Мэрии, в Белоруссии — для чего все это было объединено в двухтомник, систематизировано, разложено по хронологическим полочкам? Что это, приступ самолюбования своим журналистским мастерством или желание сложить обширную калейдоскопическую картину (вернее, даже две: 1-й том — тематическая, 2-й том — хронологическая) российской истории 90-х годов? Возможно, что и то, и другое. Но чувствуется и третье. Максим Соколов прекрасно ориентируется в описываемом им политическом закулисье, в чем-то схожем с кэрроловским Зазеркальем. Находясь в нем, он пытается самоидентифицироваться, найти ту нишу, расположившись в которой, можно иметь дело со всем этим, по выражению Честертона, “хаосом исключений”. Куклы играют в свои игры и, играя в них, играют людьми. Желание не стать игрушкой в руках кукол рождает пафос публициста, который с характерной для нашего постмодернистского времени язвительной иронией разоблачает попытки кукол манипулировать живыми людьми. С другой стороны, Соколову трудно отказать себе в удовольствии самому поиграть в эти куклы, выказав при составлении сценария уйму недюжинной исторической и философской эрудиции. Именно отсюда — привкус уверенно-снисходительного тона русского барина, “спокойного националиста” с “буржуазно-либеральными” взглядами.
Что же до будущего историка, который, быть может, решит воспользоваться двухтомником Максима Соколова для своих изысканий, то его реакция на эту книгу будет зависеть от его собственного взгляда на вещи. Человек, понимающий, что не только любая точка зрения субъективна, но и что во многом наша жизнь — это игра, скажет: интересно! Стоящий на других позициях, возможно, только пожмет плечами.
