|
|
|
Виктор Конецкий
Последний рейс
Виктор Конецкий
Последний рейс
Вместо предисловия
Последний раз я был в Арктике четырнадцать лет назад. Тогда же и была задумана книга об этом воистину последнем для меня рейсе 1986 года — в 1987 году я из пароходства уволился.
Рейс тогда выпал тяжелый: мы попали в аренду в Тикси и работали челночные рейсы между Колымой и Чукоткой.
Впервые за всю мою морскую жизнь план перевозок на трассе СМП в тот год оказался не выполнен. Фон — нарастающая неразбериха; антиалкогольная кампания — потому солдаты-пограничники пьют ваксу; начало безвластия в стране: партия в шоке от свалившейся на ее светлую голову перестройки, зато ведомства правят бал, а мы между всего этого крутимся. Прибавьте еще, что крутимся среди льдов. И в мозгах наших полная неразбериха.
31 августа погиб “Нахимов”. Потом сгорел “Комсомолец Киргизии”. В октябре в Атлантике после взрыва ракеты и пожара затонула подводная лодка К-219. Погибло 4 человека...
Книгу эту я так и не написал. И дело тут не только в том, что я не могу больше плавать. А знать-то в жизни ничего, кроме мокрого и соленого, толком не знаю...
Читатель всегда ждет от новой книги света для души, жизнеутверждения, гармоничности. А внутри мучительное раздвоение между воплем “что делать?” и волевым усилием держать себя хотя бы в рамках чистой и честной публицистики...
Последнее обстоятельство и подвигло меня сегодня сесть за письменный стол и просмотреть дневники последнего рейса. Дневников, записок, документов за эти годы накопилось порядочно. И я решил, что потрачу остаток жизни, чтобы обработать свои часто неразборчивые записи. И после этого окончательно уйду с морей.
Мой читатель должен быть готов к тому, что эта книга существует как бы в трех измерениях — первые ее главы написаны 14 лет назад, а дневник последнего рейса печатается полностью, без всяких правок, а мои дальнейшие размышления и воспоминания идут параллельно с дневниковыми записями.
Здесь якорь залогом удачи минутной...
Начальнику Балтийского морского пароходства
т. Харченко В.И.
капитана дальнего плавания
Конецкого В.В.
З А Я В Л Е Н И Е
Прошу назначить меня дублером капитана на любое из судов БМП, которые последуют в нынешнюю навигацию в Арктику. Желательно на самый восточный из портов захода.
В навигации 1975, 1979, 1982, 1984, 1985 гг. я работал на тх/тх “Ломоносово”, “Северолес”, “Индига”, “Лигово” в рейсах на Певек, Хатангу, Зеленый Мыс.
КДП Конецкий В.В.
21.07.1986 г.
Балтийское морское пароходство находится в суперсовременном здании, где много простора, света, широкие коридоры, лифты и в каждом лифтовом вестибюле висят огромные шикарные часы. Все часы, правда, стоят. Стоят часы и в том вестибюле, где находится кабинет Виктора Ивановича Харченко, к которому я и направлялся.
Вообще-то есть поговорка, что счастливые часов не наблюдают. Так вот, вспомните, пожалуйста, когда вы видели идущими уличные часы, часы в сберкассах, часы в почтовых отделениях или даже в таком точном заведении, как наше Балтийское морское пароходство? От Владивостока до Калининграда и от Кушки до полярной станции на мысе Челюскина наши общественные, государственные часы стоят. Добрый миллиард электрических, механических, но обязательно настенных, здоровенных — килограмм по десять каждые, из дорогих металлов...
Что из этого следует? Что все наше общество — 280 советских миллионов — счастливо.
Я тоже оказался счастливчиком, ибо начальник был на месте да еще в хорошем настроении, в один секунд все мои проблемы усек, нашел на пульте какие-то кнопки, пробасил: “Кадры! Конецкого оформить на “Кингисепп”!”. И я выкатился от него уже через минуту, получив еще и на бумажке соответствующую резолюцию. Победа!
Но все-таки жалкие мелочи существования портили настроение.
Например, на улице было жарко, давил шею новенький галстук, давили шикарные сапожки на высоком каблуке. Сапожки на высоком каблуке я — мужчина небольшого роста — натягиваю в сложные моменты жизни в целях преодоления комплекса неполноценности.
Я перешел через узкий перешеек перед главным входом пароходства и укрылся в тени старых развесистых деревьев уютного сквера. В этом сквере есть круглая площадка, уставленная тяжелыми скамейками и мусорными урнами. Сквер хранит массу воспоминаний о морских встречах и расставаниях, ибо расположен между главным входом в пароходство и главными воротами порта. Хранит он память и о бесконечных изломах морских судеб, ибо здесь осмысливаются назначения на новые должности — как в сторону их повышения, так и понижения.
Я сел на скамейку и раздернул молнии на сапожках. Закурил, конечно. Солнечные лучи пробивались сквозь могучую листву мощных кленов. Тенистая прохлада и шелест древесных крон. Густая трава. Летняя безмятежность воробьев на кустах отцветшей сирени.
Я снял пиджак, раздумывая о том, что до нового рейса мне выпадает целый месяц свободы.
Мой “Кингисепп” был еще где-то в Гавре. Потом куда-то должен был заходить, потом разгружаться в Выборге (всегда длительное мероприятие), а потом уже плыть в Мурманск, где наши судьбы и пересекутся.
Из пароходства вышел мужчина в полной капитанской форме и зашагал по моим следам в сквер. Я не сразу узнал Василия Васильевича Миронова, героя моей книги “Никто пути пройденного у нас не отберет”, соплавателя по сумасшедшему рейсу из Ленинграда во Владивосток на лесовозе “Северолес” (в книге — “Колымалес”), мастака рассказывать байки про птичек, любителя сырой морковки на завтрак и приговорки: “Упремся — разберемся”.
С последней встречи прошло около семи лет, но В.В. даже вроде помолодел. Оказывается, его “Северолесу” закрыли Арктику — дальше Игарки старику-лесовозу нос больше высовывать нельзя. Потому у В.В. было отменное настроение и внешний вид соответствующий.
Ну, поздоровались, ну, умостился он рядом, и скамейка под его сотней килограммов зачмокала, как пролетка под Чичиковым.
— На пенсию не собираетесь? — спросил я.
— Пока не выгонят, — сказал он, свершив свой китовый вдох-выдох. — Внучке четырнадцать намедни. Так шустрит, а я к спокойствию привык. Да и сын уже плавает. Пусть бабка с внучкой и попугаем чай пьет.
— Попугая вроде раньше не было. И вообще у вас к плебейским птичкам слабость была: к синичкам да снегирям.
— Недоумение ваше личное дело, а вот трепать в книжках наше грязное белье дело общее, — добродушно сказал он.
Смею заверить читателя, что встречать прототипов в жизни не слишком приятное дело. Но тут самое главное — делать вид, что ни чуточки не испуган.
— Все-таки драже, которое вы съели в далекой юности и в таком большом количестве, иногда сказывается, — сказал я.
Тут такое дело. Василий Васильевич молодым красавчиком, еще боцманом на ледоколе, стоял как-то на лебедке при погрузке продуктов в носовую кладовую. Один подъем он уронил. Содержимое расколовшихся ящиков оказалось соблазнительным. Особенно какие-то пакетики с розовым драже. Василий Васильевич и кое-кто из матросиков воспользовались случаем и сожрали по целому пакетику.
Никуда не денешься — придется приоткрыть профессиональную тайну. Тем более, срок давности прошел, а нынче те манипуляции над мужскими организмами, которые когда-то практиковались, запрещены. Дело идет об антиполе, антистоине, который помогал военным морякам и ледокольщикам забывать про существование на планете прекрасной половины человечества.
Так вот, Василий Васильевич вместо положенной по штату одной таблетки заглотил грамм триста, ибо таблеточки были сладкие, засыпались они строго поштучно старшим морским начальником или доктором в компот, за который (компот) матросы на флоте служили на два года больше солдат. Делалось это под грифом “Совершенно секретно”.
Можете себе представить, каков был В.В. в молодости, ежели триста грамм антиполя ни в те времена, ни потом никак не сказывались на его интересе к особам слабого пола.
— Виктор Викторович, — сказал он, — если еще раз напомните мне прискорбные огрехи молодости, я на вас в “Моряк Балтики” донос напишу. Знаете, какой допрос мне супруга учинила?
— Ничего вы про меня в “Моряке Балтики” не напишете, — сказал я. — Особенно теперь, когда у меня в кармане бумажка с автографом самого Виктора Ивановича Харченко.
— Харченко. А знаете, как он в это кресло попал?
— Да.
— А про то, как они на “Архангельске” в жилой дом на Босфоре въехали?
— Ага. Он там старпомом был. Мастера в долговую яму турки посадили, а Виктор Иванович спал в каюте и отделался легким испугом.
— Ну, это турки его отпустили с миром. А здесь его в отдел кадров инспектором посадили. На всякий случай.
— Знаю.
— Вот и значит, что хорошие концы бывают не только в ваших книжках.
— Так откуда у вас попугай? С Кубы или из Австралии привезли?
— Сижу в отпуске дома, кроссворд разгадываю. Окно открыто, лето, тишь, благолепие. Вдруг с воли крик: “Папа, папочка!” — отчаянный крик, жалобный. Жду, что дальше. Опять: “Папа, папочка! Бьют!”. Ну, упремся — разберемся: пошел обиженного ребятенка спасать. А живу у Смоленского кладбища, и окружающий контингент довольно темный. В соседнем доме студенческая семейная общага. Там проститутка обретается — пьяница и от негра-студента двух негритят родила. Думаю, стерва, негритят лупит, пока отец в Африке бананами закусывает. Ошибся. Оказывается, у нормальных обывателей попугай убежал. Зеленый какаду — именно таких наши на Кубе воруют. Орет, с дерева на дерево перелетает по самым верхушкам. И всем ветеранам, что на могилах водку пьют, покоя не дает. Оказывается, уже давно убежал, даже мильтонов ветераны уговаривали, чтобы те шлепнули его из служебного оружия. Те их послали... Тогда пацанов наняли, чтобы из рогатки хлопнули, — ни одного ворошиловского стрелка! До пожарных добрались. Те сперва из своих водометов всю пыль с наших старых тополей смыли. А какаду еще дальше удрал и все орет: “Папа! Папочка! Убивают!”. Хозяйка-то баба его лупила — он и привык у хозяина защиты просить. Я бабе-хозяйке полста отвалил, мальчишек разогнал, но одну рогатку у них выцыганил. Бабе сказал, что, если попку поймаю, — мой будет и при свидетелях ей полсотни. Можно сказать, полсотни за синицу в небе... И вообще, это не попугай был, а попугаиха, и назвал я ее потом Катькой. Пошел домой, взял леску пятнадцать миллиметров. На сома годится с касаткой вместе, клетку прихватил — у меня их дома навалом. К одному концу лески гайку привязал, на другой конец — клетку, с разным птичьим лакомством-баловством. Пульнул из рогатки гайкой, потравил леску через ветку и подтянул к самому носу Катьки клетку с лакомством, а та потише, правда, но орет свое: “Папа! Папочка!”. Взяла, стерва этакая, и перелетела на другое дерево. Вокруг, ясное дело, толпа — хозяйка руки в боки ходит, пацаны издеваются, пьяные ветераны подлые советы дают. Не любят меня ветераны. Когда у меня собака была, я шлялся с псом по всему микрорайону без поводка и всяких там намордников. Ситуация сложилась отвратительная, и мне лицо капитана дальнего плавания спасать надо было во что бы то ни стало. Ну, кончилось тем, что я свой драгоценный спиннинг притащил и петлей Катьку все-таки отловил...
“Эх, — подумал я, — мне бы к старости, перед самой пенсией, разработать в себе такую взволнованную болтливость да еще стенографистку нанять — какие бы я деньжата на мирную старость полным собранием сочинений заработать мог...”
— Значит, полный хеппи энд? — спрашиваю.
— Это когда и где он бывает? — интересуется Василий Васильевич.— Вечером являются участковый, хозяйка Катькина с “папочкой” и трое дружинников и требуют попку обратно: “Использовал безвыходную ситуацию в корыстных условиях, гони еще полста!”, ну, я их так погнал — и сейчас бегут...
— В книжку вставить можно? — спрашиваю.
— Куда угодно.
— Вашему экипажу поклон передайте, пожалуйста. Добрые воспоминания о рейсе остались.
— Экипаж-то с тех пор, положим, сменился весь. А хорошие воспоминания о чем?
— Да обо всем. О Мандомузели, о том, как я у вас в шиш-беш выиграл...
— И о том, как “Макаров” на нас айсберг опрокинул, а потом в Питере шасси у самолета не выпускались?
— И об этом. Счастливых ветров вам.
— А вам, Виктор Викторович, мягкого льда в Арктике, тепленького такого, со снежком и без поддонов.
— Да, забыл. Я от Фактора письмо получил с подробностями по “Энгельсу”. Он теперь в Москве живет. И вот вам привет передает.
— Спасибо ему обратное, — сказал Василий Васильевич, испустив свой китовый выдох.
Похлопали друг друга по спинам и разошлись. Я — к трамвайной остановке, он — к воротам порта. А ведь когда-то чуть не в обнимку спали средь мрачных теней Таймыра.
“Виктор Викторович, Вы просили подробностей — я обещаю строгую документальность.
Даю: 5 июня 1959 г., будучи зам. начальника БМП по безопасности мореплавания, я в качестве капитана-наставника возвращался из Англии в Ленинград на теплоходе “Андижан”. (Выход в море был связан с тем, что начальник пароходства Логинов получил компрометирующий материал на капитана этого судна и поручил проверить мне его в море. Все оказалось липой, и капитан был полностью реабилитирован.)
Следуя Дрогденским каналом в проливе Зунд, обнаружили стоящий на якоре вблизи маяка Дрогден танкер “Фридрих Энгельс”, а лагом с ним теплоход “Очаков” и спасательное судно “Голиаф”.
На траверзе маяка Дрогден в 14.00 получил аварийную радиограмму главного морского ревизора ММФ Стулова В.М. (Стулов когда-то был консультантом у нас с Данелией на кинофильме “Путь к причалу”) с распоряжением перейти на аварийный танкер “Фридрих Энгельс” и возглавить спасательные операции, защитив интересы Черноморского морского пароходства и не допустив массовой утечки груза из поврежденного корпуса.
В 15.15 05.06.59 с помощью мотобота перешел на теплоход “Фридрих Энгельс”.
Капитан Вотяков, человек средних лет, имел усталый вид, и я старался с ним говорить как можно мягче, понимая его тяжелое состояние, волнение и бессонные ночи.
Откачка груза судовыми средствами была невозможна. От услуг шведских спасателей отказались. Передав 1790 тонн груза посредством переносных электропомп на шведский лихтер, танкер с помощью “Голиафа” был снят с камней и отведен на якорную стоянку вблизи маяка Дрогден.
На 8-е июня 06.00 наметил поездку в порт Линхамн для встречи с представителем грузополучателя. Проснулся в 05.00, чтобы подготовиться к отъезду. В 5.30 раздался стук в каюту, и вахтенный помощник доложил, что капитана Вотякова нет на судне, а на корме нашли его кожаную куртку. В последний раз члены экипажа видели капитана в 5.00.
Первое, что я сделал, это выбежал на мостик и заметил гирокомпасный курс судна по радиолокации, взял пеленг и расстояние до маяка Дрогден.
Поскольку суда, стоящие на якоре лагом друг к другу, разворачивало на течении, то я дал команду капитану “Голиафа” немедленно поставить у кормы вешку. На всех судах была объявлена тревога. Помещения осмотрены. Все спасательные средства оказались на штатных местах. Спустили две шлюпки и начали траление галсами под кормой. Каюту капитана осмотрела комиссия из пяти человек. В каюте никаких писем или записок не обнаружили. Каюту опечатали. В кормовой подшкиперской обнаружили отсутствие большой такелажной скобы. О происшедшем радировал в Одессу, Москву и Ленинград.
По телефону связался с нашим генконсулом в Стокгольме и попросил прибыть на судно. Свой выезд в Линхамн, естественно, отменил. Начальнику радиостанции было приказано записывать на магнитофон последние известия, передаваемые английскими и шведскими станциями.
Во второй половине дня на судно прибыли генконсул и юрист торгпредства. Ветер начал усиливаться, и стоящий лагом теплоход “Очаков” отошел. Передача груза была приостановлена, а траление прекратили.
Вечером начали прослушивать записанные на пленку известия. Английская радиостанция сообщила: “Русский морской офицер ищет убежища в Швеции”. Это известие взволновало генерального консула. (Впоследствии оказалось, что офицер наших ВМС бежал на мотоботе из Гдыни в Швецию.)
На рассвете 9 июня приняли трех водолазов, прибывших на пароходе “Любань”. Первый вопрос водолазов был: “Поставили ли вешку в месте предполагаемого падения человека?”. Узнав, что веха стоит, они этому очень обрадовались, так как в противном случае поиски считали тщетными.
В 11.20 водолаз поднял со дна труп капитана Вотякова. Одет форменный костюм, у пояса закреплена такелажная скоба. В карманах ничего не обнаружили. Развернув танкер так, чтобы ничего не было видно с маяка Дрогден, подняли тело на палубу. Обмыли, одели и уложили в три спаянные бочки. Ночью на мотоботе перевезли тело на подошедший пароход “Аусеклис”, следующий в Ленинград. С ним же отправил подробный рапорт о происшедшем.
Утром 10.06 получил распоряжение начальника пароходства вступить в командование судном. Приказал комиссии вскрыть каюту капитана и опечатать личные вещи Вотякова в отдельном шкафу. При вторичном осмотре каюты в бельевом рундуке обнаружили посмертное письмо капитана. В своем письме он просил никого не винить в его смерти, благодарил всех за оказанную помощь и извинялся перед начальником пароходства: “Я очень извиняюсь, что не оправдал Вашего доверия. Я этого не хотел, прошу меня извинить”.
Было очень грустно читать это последнее его послание. Хотя вина его — грубая навигационная ошибка — была очевидна, но последствия аварии были сведены до минимума, и суд обязательно учел бы это.
Вот, Виктор Викторович, и вся история. Как моряк и опытный в таких делах человек вы кое-что усмотрите между строк этих записей. Исчезновение капитана разными лицами рассматривалось по-разному, соответственно и поступали запросы по радио вроде: “Указывали ли вы капитану Вотякову на его виновность?!”. Или такой дурацкий вопрос: “Велось ли за капитаном постоянное наблюдение?”. Ну, и т.д.
Ничего, конечно, в отношении этого бедного человека плохого сделано не было. Как я уже говорил, наоборот, к нему проявили мягкость и внимание. Тот факт, что нашли его посмертное письмо, был для нас весьма важным. Сообщение английской радиостанции о побеге русского офицера тоже нелегко было услышать. Время было такое — сами помните. Вся операция осталась в тайне, и за границу ничего не просочилось.
Факторович В.И. 28.06.86”.
Виктор Конецкий
Последний рейс
Вместо предисловия
Последний раз я был в Арктике четырнадцать лет назад. Тогда же и была задумана книга об этом воистину последнем для меня рейсе 1986 года — в 1987 году я из пароходства уволился.
Рейс тогда выпал тяжелый: мы попали в аренду в Тикси и работали челночные рейсы между Колымой и Чукоткой.
Впервые за всю мою морскую жизнь план перевозок на трассе СМП в тот год оказался не выполнен. Фон — нарастающая неразбериха; антиалкогольная кампания — потому солдаты-пограничники пьют ваксу; начало безвластия в стране: партия в шоке от свалившейся на ее светлую голову перестройки, зато ведомства правят бал, а мы между всего этого крутимся. Прибавьте еще, что крутимся среди льдов. И в мозгах наших полная неразбериха.
31 августа погиб “Нахимов”. Потом сгорел “Комсомолец Киргизии”. В октябре в Атлантике после взрыва ракеты и пожара затонула подводная лодка К-219. Погибло 4 человека...
Книгу эту я так и не написал. И дело тут не только в том, что я не могу больше плавать. А знать-то в жизни ничего, кроме мокрого и соленого, толком не знаю...
Читатель всегда ждет от новой книги света для души, жизнеутверждения, гармоничности. А внутри мучительное раздвоение между воплем “что делать?” и волевым усилием держать себя хотя бы в рамках чистой и честной публицистики...
Последнее обстоятельство и подвигло меня сегодня сесть за письменный стол и просмотреть дневники последнего рейса. Дневников, записок, документов за эти годы накопилось порядочно. И я решил, что потрачу остаток жизни, чтобы обработать свои часто неразборчивые записи. И после этого окончательно уйду с морей.
Мой читатель должен быть готов к тому, что эта книга существует как бы в трех измерениях — первые ее главы написаны 14 лет назад, а дневник последнего рейса печатается полностью, без всяких правок, а мои дальнейшие размышления и воспоминания идут параллельно с дневниковыми записями.
Здесь якорь залогом удачи минутной...
Начальнику Балтийского морского пароходства
т. Харченко В.И.
капитана дальнего плавания
Конецкого В.В.
З А Я В Л Е Н И Е
Прошу назначить меня дублером капитана на любое из судов БМП, которые последуют в нынешнюю навигацию в Арктику. Желательно на самый восточный из портов захода.
В навигации 1975, 1979, 1982, 1984, 1985 гг. я работал на тх/тх “Ломоносово”, “Северолес”, “Индига”, “Лигово” в рейсах на Певек, Хатангу, Зеленый Мыс.
КДП Конецкий В.В.
21.07.1986 г.
Балтийское морское пароходство находится в суперсовременном здании, где много простора, света, широкие коридоры, лифты и в каждом лифтовом вестибюле висят огромные шикарные часы. Все часы, правда, стоят. Стоят часы и в том вестибюле, где находится кабинет Виктора Ивановича Харченко, к которому я и направлялся.
Вообще-то есть поговорка, что счастливые часов не наблюдают. Так вот, вспомните, пожалуйста, когда вы видели идущими уличные часы, часы в сберкассах, часы в почтовых отделениях или даже в таком точном заведении, как наше Балтийское морское пароходство? От Владивостока до Калининграда и от Кушки до полярной станции на мысе Челюскина наши общественные, государственные часы стоят. Добрый миллиард электрических, механических, но обязательно настенных, здоровенных — килограмм по десять каждые, из дорогих металлов...
Что из этого следует? Что все наше общество — 280 советских миллионов — счастливо.
Я тоже оказался счастливчиком, ибо начальник был на месте да еще в хорошем настроении, в один секунд все мои проблемы усек, нашел на пульте какие-то кнопки, пробасил: “Кадры! Конецкого оформить на “Кингисепп”!”. И я выкатился от него уже через минуту, получив еще и на бумажке соответствующую резолюцию. Победа!
Но все-таки жалкие мелочи существования портили настроение.
Например, на улице было жарко, давил шею новенький галстук, давили шикарные сапожки на высоком каблуке. Сапожки на высоком каблуке я — мужчина небольшого роста — натягиваю в сложные моменты жизни в целях преодоления комплекса неполноценности.
Я перешел через узкий перешеек перед главным входом пароходства и укрылся в тени старых развесистых деревьев уютного сквера. В этом сквере есть круглая площадка, уставленная тяжелыми скамейками и мусорными урнами. Сквер хранит массу воспоминаний о морских встречах и расставаниях, ибо расположен между главным входом в пароходство и главными воротами порта. Хранит он память и о бесконечных изломах морских судеб, ибо здесь осмысливаются назначения на новые должности — как в сторону их повышения, так и понижения.
Я сел на скамейку и раздернул молнии на сапожках. Закурил, конечно. Солнечные лучи пробивались сквозь могучую листву мощных кленов. Тенистая прохлада и шелест древесных крон. Густая трава. Летняя безмятежность воробьев на кустах отцветшей сирени.
Я снял пиджак, раздумывая о том, что до нового рейса мне выпадает целый месяц свободы.
Мой “Кингисепп” был еще где-то в Гавре. Потом куда-то должен был заходить, потом разгружаться в Выборге (всегда длительное мероприятие), а потом уже плыть в Мурманск, где наши судьбы и пересекутся.
Из пароходства вышел мужчина в полной капитанской форме и зашагал по моим следам в сквер. Я не сразу узнал Василия Васильевича Миронова, героя моей книги “Никто пути пройденного у нас не отберет”, соплавателя по сумасшедшему рейсу из Ленинграда во Владивосток на лесовозе “Северолес” (в книге — “Колымалес”), мастака рассказывать байки про птичек, любителя сырой морковки на завтрак и приговорки: “Упремся — разберемся”.
С последней встречи прошло около семи лет, но В.В. даже вроде помолодел. Оказывается, его “Северолесу” закрыли Арктику — дальше Игарки старику-лесовозу нос больше высовывать нельзя. Потому у В.В. было отменное настроение и внешний вид соответствующий.
Ну, поздоровались, ну, умостился он рядом, и скамейка под его сотней килограммов зачмокала, как пролетка под Чичиковым.
— На пенсию не собираетесь? — спросил я.
— Пока не выгонят, — сказал он, свершив свой китовый вдох-выдох. — Внучке четырнадцать намедни. Так шустрит, а я к спокойствию привык. Да и сын уже плавает. Пусть бабка с внучкой и попугаем чай пьет.
— Попугая вроде раньше не было. И вообще у вас к плебейским птичкам слабость была: к синичкам да снегирям.
— Недоумение ваше личное дело, а вот трепать в книжках наше грязное белье дело общее, — добродушно сказал он.
Смею заверить читателя, что встречать прототипов в жизни не слишком приятное дело. Но тут самое главное — делать вид, что ни чуточки не испуган.
— Все-таки драже, которое вы съели в далекой юности и в таком большом количестве, иногда сказывается, — сказал я.
Тут такое дело. Василий Васильевич молодым красавчиком, еще боцманом на ледоколе, стоял как-то на лебедке при погрузке продуктов в носовую кладовую. Один подъем он уронил. Содержимое расколовшихся ящиков оказалось соблазнительным. Особенно какие-то пакетики с розовым драже. Василий Васильевич и кое-кто из матросиков воспользовались случаем и сожрали по целому пакетику.
Никуда не денешься — придется приоткрыть профессиональную тайну. Тем более, срок давности прошел, а нынче те манипуляции над мужскими организмами, которые когда-то практиковались, запрещены. Дело идет об антиполе, антистоине, который помогал военным морякам и ледокольщикам забывать про существование на планете прекрасной половины человечества.
Так вот, Василий Васильевич вместо положенной по штату одной таблетки заглотил грамм триста, ибо таблеточки были сладкие, засыпались они строго поштучно старшим морским начальником или доктором в компот, за который (компот) матросы на флоте служили на два года больше солдат. Делалось это под грифом “Совершенно секретно”.
Можете себе представить, каков был В.В. в молодости, ежели триста грамм антиполя ни в те времена, ни потом никак не сказывались на его интересе к особам слабого пола.
— Виктор Викторович, — сказал он, — если еще раз напомните мне прискорбные огрехи молодости, я на вас в “Моряк Балтики” донос напишу. Знаете, какой допрос мне супруга учинила?
— Ничего вы про меня в “Моряке Балтики” не напишете, — сказал я. — Особенно теперь, когда у меня в кармане бумажка с автографом самого Виктора Ивановича Харченко.
— Харченко. А знаете, как он в это кресло попал?
— Да.
— А про то, как они на “Архангельске” в жилой дом на Босфоре въехали?
— Ага. Он там старпомом был. Мастера в долговую яму турки посадили, а Виктор Иванович спал в каюте и отделался легким испугом.
— Ну, это турки его отпустили с миром. А здесь его в отдел кадров инспектором посадили. На всякий случай.
— Знаю.
— Вот и значит, что хорошие концы бывают не только в ваших книжках.
— Так откуда у вас попугай? С Кубы или из Австралии привезли?
— Сижу в отпуске дома, кроссворд разгадываю. Окно открыто, лето, тишь, благолепие. Вдруг с воли крик: “Папа, папочка!” — отчаянный крик, жалобный. Жду, что дальше. Опять: “Папа, папочка! Бьют!”. Ну, упремся — разберемся: пошел обиженного ребятенка спасать. А живу у Смоленского кладбища, и окружающий контингент довольно темный. В соседнем доме студенческая семейная общага. Там проститутка обретается — пьяница и от негра-студента двух негритят родила. Думаю, стерва, негритят лупит, пока отец в Африке бананами закусывает. Ошибся. Оказывается, у нормальных обывателей попугай убежал. Зеленый какаду — именно таких наши на Кубе воруют. Орет, с дерева на дерево перелетает по самым верхушкам. И всем ветеранам, что на могилах водку пьют, покоя не дает. Оказывается, уже давно убежал, даже мильтонов ветераны уговаривали, чтобы те шлепнули его из служебного оружия. Те их послали... Тогда пацанов наняли, чтобы из рогатки хлопнули, — ни одного ворошиловского стрелка! До пожарных добрались. Те сперва из своих водометов всю пыль с наших старых тополей смыли. А какаду еще дальше удрал и все орет: “Папа! Папочка! Убивают!”. Хозяйка-то баба его лупила — он и привык у хозяина защиты просить. Я бабе-хозяйке полста отвалил, мальчишек разогнал, но одну рогатку у них выцыганил. Бабе сказал, что, если попку поймаю, — мой будет и при свидетелях ей полсотни. Можно сказать, полсотни за синицу в небе... И вообще, это не попугай был, а попугаиха, и назвал я ее потом Катькой. Пошел домой, взял леску пятнадцать миллиметров. На сома годится с касаткой вместе, клетку прихватил — у меня их дома навалом. К одному концу лески гайку привязал, на другой конец — клетку, с разным птичьим лакомством-баловством. Пульнул из рогатки гайкой, потравил леску через ветку и подтянул к самому носу Катьки клетку с лакомством, а та потише, правда, но орет свое: “Папа! Папочка!”. Взяла, стерва этакая, и перелетела на другое дерево. Вокруг, ясное дело, толпа — хозяйка руки в боки ходит, пацаны издеваются, пьяные ветераны подлые советы дают. Не любят меня ветераны. Когда у меня собака была, я шлялся с псом по всему микрорайону без поводка и всяких там намордников. Ситуация сложилась отвратительная, и мне лицо капитана дальнего плавания спасать надо было во что бы то ни стало. Ну, кончилось тем, что я свой драгоценный спиннинг притащил и петлей Катьку все-таки отловил...
“Эх, — подумал я, — мне бы к старости, перед самой пенсией, разработать в себе такую взволнованную болтливость да еще стенографистку нанять — какие бы я деньжата на мирную старость полным собранием сочинений заработать мог...”
— Значит, полный хеппи энд? — спрашиваю.
— Это когда и где он бывает? — интересуется Василий Васильевич.— Вечером являются участковый, хозяйка Катькина с “папочкой” и трое дружинников и требуют попку обратно: “Использовал безвыходную ситуацию в корыстных условиях, гони еще полста!”, ну, я их так погнал — и сейчас бегут...
— В книжку вставить можно? — спрашиваю.
— Куда угодно.
— Вашему экипажу поклон передайте, пожалуйста. Добрые воспоминания о рейсе остались.
— Экипаж-то с тех пор, положим, сменился весь. А хорошие воспоминания о чем?
— Да обо всем. О Мандомузели, о том, как я у вас в шиш-беш выиграл...
— И о том, как “Макаров” на нас айсберг опрокинул, а потом в Питере шасси у самолета не выпускались?
— И об этом. Счастливых ветров вам.
— А вам, Виктор Викторович, мягкого льда в Арктике, тепленького такого, со снежком и без поддонов.
— Да, забыл. Я от Фактора письмо получил с подробностями по “Энгельсу”. Он теперь в Москве живет. И вот вам привет передает.
— Спасибо ему обратное, — сказал Василий Васильевич, испустив свой китовый выдох.
Похлопали друг друга по спинам и разошлись. Я — к трамвайной остановке, он — к воротам порта. А ведь когда-то чуть не в обнимку спали средь мрачных теней Таймыра.
“Виктор Викторович, Вы просили подробностей — я обещаю строгую документальность.
Даю: 5 июня 1959 г., будучи зам. начальника БМП по безопасности мореплавания, я в качестве капитана-наставника возвращался из Англии в Ленинград на теплоходе “Андижан”. (Выход в море был связан с тем, что начальник пароходства Логинов получил компрометирующий материал на капитана этого судна и поручил проверить мне его в море. Все оказалось липой, и капитан был полностью реабилитирован.)
Следуя Дрогденским каналом в проливе Зунд, обнаружили стоящий на якоре вблизи маяка Дрогден танкер “Фридрих Энгельс”, а лагом с ним теплоход “Очаков” и спасательное судно “Голиаф”.
На траверзе маяка Дрогден в 14.00 получил аварийную радиограмму главного морского ревизора ММФ Стулова В.М. (Стулов когда-то был консультантом у нас с Данелией на кинофильме “Путь к причалу”) с распоряжением перейти на аварийный танкер “Фридрих Энгельс” и возглавить спасательные операции, защитив интересы Черноморского морского пароходства и не допустив массовой утечки груза из поврежденного корпуса.
В 15.15 05.06.59 с помощью мотобота перешел на теплоход “Фридрих Энгельс”.
Капитан Вотяков, человек средних лет, имел усталый вид, и я старался с ним говорить как можно мягче, понимая его тяжелое состояние, волнение и бессонные ночи.
Откачка груза судовыми средствами была невозможна. От услуг шведских спасателей отказались. Передав 1790 тонн груза посредством переносных электропомп на шведский лихтер, танкер с помощью “Голиафа” был снят с камней и отведен на якорную стоянку вблизи маяка Дрогден.
На 8-е июня 06.00 наметил поездку в порт Линхамн для встречи с представителем грузополучателя. Проснулся в 05.00, чтобы подготовиться к отъезду. В 5.30 раздался стук в каюту, и вахтенный помощник доложил, что капитана Вотякова нет на судне, а на корме нашли его кожаную куртку. В последний раз члены экипажа видели капитана в 5.00.
Первое, что я сделал, это выбежал на мостик и заметил гирокомпасный курс судна по радиолокации, взял пеленг и расстояние до маяка Дрогден.
Поскольку суда, стоящие на якоре лагом друг к другу, разворачивало на течении, то я дал команду капитану “Голиафа” немедленно поставить у кормы вешку. На всех судах была объявлена тревога. Помещения осмотрены. Все спасательные средства оказались на штатных местах. Спустили две шлюпки и начали траление галсами под кормой. Каюту капитана осмотрела комиссия из пяти человек. В каюте никаких писем или записок не обнаружили. Каюту опечатали. В кормовой подшкиперской обнаружили отсутствие большой такелажной скобы. О происшедшем радировал в Одессу, Москву и Ленинград.
По телефону связался с нашим генконсулом в Стокгольме и попросил прибыть на судно. Свой выезд в Линхамн, естественно, отменил. Начальнику радиостанции было приказано записывать на магнитофон последние известия, передаваемые английскими и шведскими станциями.
Во второй половине дня на судно прибыли генконсул и юрист торгпредства. Ветер начал усиливаться, и стоящий лагом теплоход “Очаков” отошел. Передача груза была приостановлена, а траление прекратили.
Вечером начали прослушивать записанные на пленку известия. Английская радиостанция сообщила: “Русский морской офицер ищет убежища в Швеции”. Это известие взволновало генерального консула. (Впоследствии оказалось, что офицер наших ВМС бежал на мотоботе из Гдыни в Швецию.)
На рассвете 9 июня приняли трех водолазов, прибывших на пароходе “Любань”. Первый вопрос водолазов был: “Поставили ли вешку в месте предполагаемого падения человека?”. Узнав, что веха стоит, они этому очень обрадовались, так как в противном случае поиски считали тщетными.
В 11.20 водолаз поднял со дна труп капитана Вотякова. Одет форменный костюм, у пояса закреплена такелажная скоба. В карманах ничего не обнаружили. Развернув танкер так, чтобы ничего не было видно с маяка Дрогден, подняли тело на палубу. Обмыли, одели и уложили в три спаянные бочки. Ночью на мотоботе перевезли тело на подошедший пароход “Аусеклис”, следующий в Ленинград. С ним же отправил подробный рапорт о происшедшем.
Утром 10.06 получил распоряжение начальника пароходства вступить в командование судном. Приказал комиссии вскрыть каюту капитана и опечатать личные вещи Вотякова в отдельном шкафу. При вторичном осмотре каюты в бельевом рундуке обнаружили посмертное письмо капитана. В своем письме он просил никого не винить в его смерти, благодарил всех за оказанную помощь и извинялся перед начальником пароходства: “Я очень извиняюсь, что не оправдал Вашего доверия. Я этого не хотел, прошу меня извинить”.
Было очень грустно читать это последнее его послание. Хотя вина его — грубая навигационная ошибка — была очевидна, но последствия аварии были сведены до минимума, и суд обязательно учел бы это.
Вот, Виктор Викторович, и вся история. Как моряк и опытный в таких делах человек вы кое-что усмотрите между строк этих записей. Исчезновение капитана разными лицами рассматривалось по-разному, соответственно и поступали запросы по радио вроде: “Указывали ли вы капитану Вотякову на его виновность?!”. Или такой дурацкий вопрос: “Велось ли за капитаном постоянное наблюдение?”. Ну, и т.д.
Ничего, конечно, в отношении этого бедного человека плохого сделано не было. Как я уже говорил, наоборот, к нему проявили мягкость и внимание. Тот факт, что нашли его посмертное письмо, был для нас весьма важным. Сообщение английской радиостанции о побеге русского офицера тоже нелегко было услышать. Время было такое — сами помните. Вся операция осталась в тайне, и за границу ничего не просочилось.
Факторович В.И. 28.06.86”.
На “Андижане”, который вез Вениамина Исаича Факторовича на “Энгельса”, был и Василий Васильевич. Он труп Вотякова своими руками в бочки из-под бензина укладывал.
На остановке из заблудившегося трамвая № 41 вагоновожатый орал: “Эй, вдруг кому в Стрельну надо! Эх, прокачу!”.
А почему бы мне июльским днем вдруг не взять да и катануть в Стрельну? — подумалось мне. Делать-то вовсе нечего... Великий Блок, уже смертельно больной, добрался до трама и съездил в Стрельну. Ну, смертельная болезнь мне вроде на данный момент не грозит — обычный рейс в Арктику. Правда — и это уж воистину правда — ПОСЛЕДНИЙ рейс.
И я забрался в вагон.
Вообще-то у нас с поэтом масса совпадений: он в силу тонкой нервности своей натуры не мог есть в гостях, при людях. Потому и я вечно не закусываю. Опять же кораблики любил рисовать. С детских дневников у него сплошные кораблики. Я-то больше цветочки всегда любил, но суть одна...
Громыхаем мимо Красненького кладбища. А если попробовать могилку Юльки Филиппова отыскать? С самых похорон не навещал — свинья!
Вылез, трам ушел, я оглянулся, одумался. Куда там! Хоронили-то вроде поздней осенью, тридцать лет тому, а сейчас сплошные заросли — все стежки-дорожки перепутались. У Юльки была здоровенная тетрадь, этакая амбарная книга со стихами. Ее изъял следователь. И предсмертное письмо Юльки ко мне. Надо бы хоть в архивы съездить — вдруг уцелела? Интересно, сколько лет в архивах дела самоубийц хранятся?.. Про жертв лагерей ныне многое проясняется. А кто посчитает тех из моего поколения, кто не вынес духовного гнета и ушел из жизни сам, по собственному, так сказать, желанию? Иногда с помощью водки, а чаще при полнейшей трезвости (девушки, например). Я про конец сороковых и начало пятидесятых вспоминаю.
Юльку в морге мы снимали с того стола, где за три года до него лежала Лиля Куприянова. Она отравилась, он повесился. И оба прошли через морг той самой больницы им. 25 Октября, в которой в блокаду умерла моя тетя Матюня и возле которой мы, послевоенные курсанты, на шлюпках дозор несли. Книжек надо было поменьше читать, особенно эту проклятую русскую классику. Читали бы современников, небось, и сейчас живы были...
И куда это несут меня мысли июльским чудесным днем по дороге к тенистым кущам и аллеям Стрельнинского парка?
Трамвайная линия была пуста, я подложил носовой платок и присел перекурить на рельсу. Сам эту рельсу здесь укладывал 35 лет назад. И теперь имею полное право на ней посидеть. Как это англичане про “умереть” говорят? Да, “переплыть реку” говорят. Кажется, у Мелвилла встречается. “Море было моим Гарвардским и Йельским университетом...” Это тоже он сказал. Что ж, могу повторить... От рельсы пахло теплой натуральной сталью.
Над кустарниковыми зарослями у входа на кладбище торчали подстриженные тополя. Тополя-пуделя...
Сотня голубей, конечно, топтались на площадке. Пикассо сюда не хватало... Вместо Пикассо две старухи кормили голубей хлебными крошками.
И почему-то уже изредка летели откуда-то и падали пожелтевшие, осенние листья.
В канаве валялась вверх колесами ржавая детская коляска.
Одна старуха — с толстыми, слоновьими ногами подошла ко мне, заговорила. Другая — с обгорелым на солнце лицом, безносая, выглядывала из-за нее.
Любят меня старухи. Что бы это значило? Тем более, взаимности в себе я что-то не замечаю.
Старуха со слоновьими ногами доверчиво и не сбиваясь рассказывала, что давеча хорошо беседовала с мужем. Я не сразу понял, что беседовала она не с живым человеком, а с мертвецом на его могиле.
Живость рассказа старухи и альбиносная белость глаз были в сочетании довольно жуткими, хотя и не без театральности.
И вдруг ловлю себя: все это уже было! Все повторяется, все было, было, было, было... или в прошлых книгах писал и забыл? Но точно: и внутреннее настроение, состояние души, и состояние природы, ее настроение — все повторяется или даже в тысячный раз происходит во мне и окружающем мире.
Старуха с мертвыми глазами, теплая рельсина и детская коляска колесами вверх...
От старухи кое-как отделался, но от размышлений об отношении с действительностью и искусством отделаться оказалось не так-то просто. Ведь это истинная правда, что еще в сороковых, начале пятидесятых мы с Лилькой и Юлькой читали “Искусство и революция” Гейне и даже мрачные сочинения композитора, философа, предтечи фашизма Вагнера, а не только русских классиков.
Ну, а детство, само детство. Довоенное еще?
Где-то в сороковом мать повезла в Крым. Мисхор, Алупка. Запах нагретых солнцем незнакомых трав, колючих зарослей. Полное безразличие к морю и любовь к козам, которые бодаются и делают это довольно свирепо. Юной девушкой мать была там когда-то счастливой и влюбленной. Потому, верно, и повезла нас в такую дорогую даль. Да, через отца — ему положен был бесплатный проезд, отец работал в транспортной прокуратуре...
В Крыму живут дикие татары, которые ублажают столичных дамочек в скалах и саклях. Ну, это, конечно, уже вычитано позже. А так — живые татары верхами и на арбах. Какие-то легенды о прыгающем с Ласточкина гнезда несчастном влюбленном. Настоящая дикость и безлюдность гор, страх заблудиться. Ночная гроза и жуткое горное эхо от грома в ущелье, где жили. Мы почему-то далеко от моря жили...
В Стрельне было пустынно и как-то бесхозно. Не пригородный поселок, не дачный, не рыболовецкий, не — как когда-то — аристократический; хотя парк остался парком, т.е. замечательный парк.
Бродить без цели или “гулять”, т.е. выгуливать себя для пользы организма и увеличения продолжительности жизни, не люблю одинаково, хотя это и разные вещи. В юности бесцельное шатание по невским набережным было мне свойственно. В зрелости оно полезно при зарождении нового литературного шедевра — думается и мечтается замечательно.
Нынче признаков беременности писательским замыслом я не ощутил. Да и не мог ощутить, ибо перед уходом в арктический рейс — весь в ближайшем будущем: с кем поплывешь, какое судно, куда занесет? И еще масса предотходных хлопот. Вот, например, медкомиссию я удачно миновал, но вдруг выяснилось, что кровь не сдал на анализ, и еще почему-то повторно назначили явку к невропатологу. Б-р... Блата среди врачей полно — почти все мои читатели, со многими и плавал вместе, и знают они меня как облупленного, а гоняют по кабинетам сидоровой козой. Очевидно, возраст настораживает, а может, и чуют эскулапским верхним или нижним чутьем что-то в моем организме настораживающее. И правильно чуют, но как-нибудь я их и в этот раз вокруг большого пальца на правой ноге обведу!
Побаливает правая нога. Это я четко почувствовал, когда парк пересек и возникла необходимость уяснить, а чего меня сюда понесло? Цель нужна.
Вероятно, следует здесь, в Стрельне, найти домишко, в котором писал один из первых рассказов. Назывался он “Без конца”, а навеян был гибелью любимого двоюродного брата Игорька на фронте. Никогда этот рассказ не переиздавал. Слабенький и чересчур уж роковой и сентиментальный даже для начинающего.
Тут я его мучил, тут где-то. Убежал из коммунальной квартиры и снял в Стрельне комнатку вместе с приятелем — Эдуардом Шимом.
Сняли жилье у поляка Адама Адамовича. Он имел довольно солидный дом с садом недалеко от взморья и той протоки, которая пересекает Стрельну и впадает в Маркизову лужу. Увенчана протока длинным молом с мигалкой.
У берегов привязаны лодки и катера местных рыбаков. Замечательное местечко.
Было это, дай бог памяти, году в 56-м, и хозяину нашему столько же. Одинокий.
В саду Адама Адамовича под яблоней похоронен был матрос, безымянный, потому что из десанта: в десант документы не положено брать.
Никакого холмика на могиле матроса Адам Адамович не соорудил, а может, и был холмик, но когда надумал сдавать комнату дачникам, то, чтобы не портить им настроение, сравнял могилу с окружающей средой — огородом.
Мы в училище изучали опыт десантных операций Отечественной войны. И я знал историю несчастных стрельнинских десантников, так как одно время хотел даже стать узким специалистом в области навигационно-штурманского обеспечения десантных операций. И знал, что все, все до единого участники здешней высадки погибли: бойцы морской пехоты не сдавались. Немцы же очень толково применяли тактику непротиводействия высадке, а потом отсечения десанта от береговой полосы огневой завесой, окружения и рассечения окруженного десанта на отдельные группы. Десантники, попав в такую ситуацию, понимали, что дело табак, но если и оказывались в плену, то в бессознательном состоянии.
И вот один израненный матрос дополз до сада Адама Адамовича и умер на руках у него.
Соединение теории военно-морского искусства с практикой — могилой безымянного матроса под картофельными грядками — было полезно мне для сочинения рассказа, у которого не должно было быть конца.
Вечерами пили водку с чаем, и Адам Адамович рассказывал о временах оккупации. Немец, комендант Стрельны, любил рыбалку, а у Адама Адамовича была лодка. И вот он катал немца на взморье. И все бы ничего, но питался Адам Адамович неочищенным овсом. Овсяная шелуха в кишках спрессовывалась в “ершистый ком”, по его выражению. Оправляться было мучительно и с большой потерей крови. Но и не в этом главное. Тужиться надо было долго, а как это возможно, ежели в лодчонке сидит чистюля-немец, бьет русско-польскую свинью веслом по голове, и убежать некуда?..
Долг оккупантам хозяйственный и дошлый вообще-то Адам Адамович немного, но сквитал. Когда наши готовились к наступлению, немцы угнали его вместе с другими на запад, и освободился он только в Германии. Там сразу отправился в первый же хутор, выгнал из чистого немецкого хлева двух замечательных коров и пригнал их пешком в Стрельну, умудрившись миновать все лагеря для перемещенных лиц! Одну корову власть отобрала, вторую оставила. Через фрицевскую корову он и дом поставил, и хозяйство завел.
О полководческом искусстве организаторов стрельнинских десантов Адам Адамович рассуждал с едкой издевкой и с хорошим знанием дела, ибо в 1-ю империалистическую был солдатом и даже нюхнул иприта.
Бездарность и глупость балтийских десантов под Петергоф, Стрельну отличаются от бездарности и глупости большинства других наших десантов ВОВ некоторым даже блеском. Тут я в прямом смысле говорю.
Десант, один из участников которого лежал в саду Адама Адамовича, высаживался ночью, но при полной луне. А почему десант выбросили, коли тучи разошлись\ и луна светит, як сотня прожекторов? — вопрошал меня язва-поляк.
Я знал, что Адамыч прав.
А потом судьба свела с лоцманом десанта. Этот мудрый и опытный лоцман Ленинградского торгового порта выводил катера и баржи с десантом к Стрельне.
Фамилия лоцмана Трофимов, глубокий был уже старик. Большинство его баек забылись. Но про ночь 22 июня 1941 года я его заставил написать лично, чтобы был у меня на руках подлинный документ — ужасающие каракули! Ныне рукопись в Пушкинском Доме в моем архиве.
Так вот, о первом десанте в Стрельну. Шел Трофимов, конечно, на флагманском каком-то драндулете, головным. Ночь, как и положено для подобных операций, глухая, ибо тьма является важным оперативным фактором, а может, и наиважнейшим. И вот в какой-то момент лоцман почувствовал, что среди ночных черных туч вот-вот выскочит луна. Доложил командиру десанта. Тот послал его к соответствующей матери, ибо точно знал: поверни он назад — и родная пуля в затылок ему обеспечена на все 100%.
Луна выскочила и дала немцам возможность наблюдать все великолепие плавучего сброда из барж, буксиров, лихтеров и крошек —“морских охотников” прикрытия... Что дальше было, вы уже знаете.
Потому я выше и употребил слово “блеск”. Луна и лунные отблески на каждой волнишке...
Хижины Адама Адамовича, сколько ни бродил возле протоки, не нашел. Зрительная память слабеет? Плюнул на это дело, дошел до конца стрельнинского мола и сел там на камушек, закурил с наслаждением.
Ласковая, мирная, белобрысая, финская волнишка накатывала на разрушенный торец мола — штиль полный, хлюпала вода чуть слышно.
На горизонте по Морскому каналу двигались маленькие далекие кораблики.
Почему-то вслух пробормоталось:
Двадцать второго июня
Ровно в четыре часа
Нам объявили: “Киев бомбили!”,
Так началася война...
И вдруг кошка замяукала. Полный бред — что тут кошке делать? Оказалось, натуральная, ободранная, вполне бесхозная кошка. Наверное, рыбешку подбирала в лужицах — колюшку, мальков разных.
Безо всякого страха подошла ко мне, устроилась между ботинок, чуть помурлыкала и задремала. Хоть и была она ободранная и даже страшненькая, но пришлось посидеть истуканом и даже ногами не шевелить: соскучилось животное по другому живому существу, пусть поспит не в одиночестве.
Сидел я, покуривал и размышлял, конечно, о литературе.
В девятнадцатом веке человек мог читать газету, а мог и не читать, а нынче, будь любезен, читай. И не только потому, что тебе двойку на политзанятиях поставят, но и потому, что “от жизни отстаешь”, то есть дураком будешь выглядеть. Кроме того через ТВ все люди Земли наглядно видят лживость, двуличие межгосударственных политических отношений. Теперь политика торчит перед носом “простого” человека. И он устал. Он хочет правды, искренности. И надеется найти ее в документе или “исповедальной прозе”. А искать-то ее должен в СЕБЕ.
Однако польза в документальной прозе есть! Она именно и тренирует писателя на загляд (с опасной даже степенью откровенности) в себя, в темные уголки своей души и биографии. Она как бы тренирует тебя в этом направлении. И читатель это чувствует и благодарен автору, который исповедально врет.
Ибо любой человек интуитивно знает, что тот, кто постоянно лжет умалчиванием, рано или поздно вынужден сразу признаться в огромной куче грехов. Их список производит сокрушительное впечатление, ибо обрушивается сразу. Если не лгать умолчанием, то гадости свершенного падали бы отдельными плюхами и камнями, а тут — лавина, сель. Признаться — ужас берет!
И, кажется, сидя на молу Стрельны с кошкой, которая чуть подмурлыкивала на ботинках, я понял, почему у меня не получился рассказ “Без конца”. Себя я туда мало засаживал, а сюжета много.
“Сюжетным” я определяю такой рассказ, повесть, когда знаешь будущее героев; знаешь, что Саша или Маша погибнут. Такие рассказы писать легче — как надоест или запутаешься, так их, бедолаг, и прихлопнешь. Ну, а то, что пишется легко, обязательно получается плохо.
Опять все это было, было думано, прочувствовано, тысячу раз писано...
“Я думаю, что, хотя в Ваших книгах случаются крутые, соленые ситуации, у Вас в самой серединке сидит романтический юноша: иначе я бы не посылала Вам стихотворение двоюродного брата, морского десантника, который погиб в Старом Петергофе в 1941 году. Самой мне 72 года...
Здесь якорь залогом удачи минутной
В смоляную землю зарыт —
Затем, что кончается мир сухопутный
У этих изъеденных плит.
Здесь влажное небо разбито на румбы,
Шторма долетают сюда,
И, крепко держась за чугунные тумбы,
У стенки гранитной застыли суда.
Здесь отдых нашли они — суши частицы,
Но им повелят: “Оторвись!”.
Один отвалил и тяжелою птицей
Над бездною черной парит.
Уйдет — зашатаются волны на воле,
А где-то — спокойное дно.
Мы в море влюбляемся не оттого ли,
Что нас презирает оно?
Я прячусь в туман и от холода горблюсь,
И море чревато бедой.
А в воздухе пара испуганных горлиц
Ведет разговор над водой...
Александр Котульский 1920–1941 гг.
(проживал в доме окнами на Неву — набережную Лейтенанта Шмидта)”.
Из Стрельны я поехал в Чудновку навестить капитана Фомичева. Это он у меня в книжке Фомичев, а фамилия у него другая. Но я не готов и сегодня своего прототипа обнародовать.
В больничном вестибюле просидел час: тапочки ждал. Надо-то со своими приходить, а я забыл.
Стайки девиц с кишками-стетоскопами на шеях и в крахмальных халатиках бегали через вестибюль туда-обратно. Студиозы. Старушенция неопределенного возраста мыла пол.
Прямо передо мной было зеркало. Девицы у зеркала тормозили, любовались на себя, привычными пальчиками, легкими жестами теребили волосы для лучшего обрамления личиков, поправляли белоснежные косынки.
Санитарка-старушенция шмякала тряпкой по мрамору и рассуждала в мою сторону в поиске сопонимания:
— Яще десять год назад студент другой вовсе был: курили меньше, а как тяперя напиваютси-то! Ужас! Раньше профессора так не напивалися! И стекла бьють... Какие из их доктора вылупятся? Чем дольше учат, тем оно и хужее выходит. Зимой-то для тепла курют, а летом от нервов, что ль?.. Сусед в меня тоже холода боялси, кутылси все и курил. Потом отраву-то бросил, а по колидору вовсе голый ходить начал. Ну, через неделю помер...
Тут подоспели свободные тапочки, и я начал приспосабливать чужие, засаленные лапти к своим аристократическим ступням.
— А другая соседка моя в гостинице уборщицей работает, — вослед мне, теряя слушателя, торопилась высказаться санитарка. — В буфете, правда...
— Тараканы-то у вас есть? — для поддержания ниточки нашей связи поинтересовался я.
— Жуть! Две кошки у нее. Соседские-то... А буфет в гостинице со столами: один — для инородцев, другой наш. И в ее задаче наших к ихним не пропускать. Так вот остатки ихних бутербродов кошки едят, а наших — ни-ни. Яще она лимонад, который в бутылках остаетси, в бидон сливает. Ни в жисть бы себе такого не позволила...
Поднимаясь по старинной мраморной лестнице больницы водников, я почему-то думал о том, что род тараканов и род акул существуют на планете Земля рекордно длительное время. И еще почему-то о том, что отец Флоренский привлекался к суду за протесты против казни лейтенанта Шмидта в 1906 году, чтобы получить пулю в затылок в 1937-м.
Фомич неожиданному визиту очень обрадовался, хотя лежал он с какой-то кишкой в боку, из которой капало в банку.
Я объяснил, что явился без шила, так как не знаю, чего ему разрешено.
— Для питания организма все разрешено, — утешил Фомич, окромя, скажу без нюансов, шила и других алкогольных напитков и перца.
В палате с ним было еще четверо бедолаг. Самого Фомича, оказывается, перевели сюда (“в люкс” — он сказал), т.е. в палату, только вчера. Раньше вкушал он больничный уют в коридоре.
Двое бедолаг спали. Один лежал под капельницей и читал “Крокодил”. Другой читал газету “Водный транспорт”.
— Позвольте представить вам моего гостя, — сказал Фомич, поправляя свою кишку, которая норовила выскочить из банки. — Это Виктор Викторович Конецкий, он, значить, у меня на “Державино” дублером плавал и книжки пишет. “Полосатый рейс” сочинил. Без дураков говорю.
Тот, который лежал под капельницей, взглянул на меня сквозь брежневские брови и пробормотал:
— Очень приятно, писатель.
— Его Демьяном звать, стармех с “Ильича”, — объяснил Фомич. — Да... А “Державино”-то мое на иголки порезали... Тю-тю, значить, пароходу. А ты, значить, опять в Арктику собрался? Я уж, прости, Виктор Викторович, тебе тыкать буду. Мне так для обоюдного общения проще выходит. Да и “Державино”, видишь, на иголки списали... Чего уж тут церемонии, значить, разводить, ежели и сам скоро в крематорий на мертвый якорь стану.
По внешнему виду Фомы Фомича таким жареным еще не пахло. О чем я ему и сказал. Думаю, он и сам так думал. Потому оживился и спросил, на какой пароход я назначен. Я поинтересовался, знает ли он капитана “Кингисеппа”.
— На эстонском большевике, значить, кувыркаться будешь. Мастер там формальный пацан. Сорока еще нет. Неутвержденным третий год плавает. Звать Александр Юрьевич. А может, и Юрий Александрович. Память, мать ее...
И сразу ошарашил очередным противоречием:
— Старший механик там Герасимов Борис Николаевич двадцать восьмого года. У меня еще мотористом начинал. Второй помощник, ежели, значить, в чифы еще не вылез, Михайлов Алексей Аркадьевич, сорок пятого года. Боцманом на “Пскове” у Шкловского заклепки тряпками затыкал. “Псков” — либертос старый. Помнишь его?
— Помню, а вы, Фома Фомич, еще на свою память жалуетесь!
— Мастер, говорю, молодой, но башка на месте, значить, сидит.
— Сон у вас как? — спросил я, ибо у самого после комариной ночи глаза начинали слипаться. — Комары не беспокоят? Фонтанка-то под окном.
— Комары, комары... Они тут через пять минут сдохнут... А вот в последнем рейсе меня божьи коровки в Дюнкерке в такой, значить, оборот взяли, что я даже в газету попал. В ихнюю. Цельная дивизия энтих божьих тварей на мой пароход набросилась. Мы, значить, все дымовые шашки запалили, пожарные насосы врубили, на них полное давление дали, матросы от струи падают, а эти, бог их в мать, божьи твари и в ус не дуют. В машинное отделение проникли, иллюминаторы залепили. Ни фига не берет, а мне сниматься надо. Куда снимешься, когда, значить, на лобовых окнах в рубке сантиметр ентих тварей?
— А на других-то судах? — спрашиваю.
— В том и суть! Только на советский пароход насели! Пока не заштормило да ветром их, мать их, не сдуло, так в ентом Дюнкерке и простояли. А ты: “комары”! На что прикажешь дымовые шашки списывать? Кто тебе в такой конфуз и безобразие поверит? Слава богу, запретил толпе огнетушители трогать... С насекомыми нынче на планете, скажу честно, не побоюсь, сплошное блядство без всяких, как Андрияныч говорил, царствие ему небесное, нюансов...
— С волками жить — по-волчьи выть, — решился наконец открыть рот подкапельный. — Ехали в Гамбург на приемку. В купе попутчица — дородная фрау с пузом. Пошла в гальюн и пропала. Оказались мгновенные роды: она в гальюне сильно натужилась, и ребенок выскочил прямо в трубу. Ну, женщина обыкновенно в обморок: где дите? На станции поезд законсервировали и ей обвинение, что специально все подстроила. Мужа самолетом вызвали. Но она доказала, что без злого смысла, а все по природе. И пошли они со станции обратно по путям, тельце искать. Встречают обходчицу, и оказывается, дите живо и здорово, не разбилось дите-то. Как катушка ниткой в пуповину обмотано было. Вот пуповина-то по ходу дела, поезда то есть, раскручивалась, и тем полет дитя тормозило. А потом, когда дите опустилось на путь-то, тут пуповина враз и лопнула. Вот так у капиталистов бывает.
— Н-да, хорошо мы тут у вас посидели, — сказал я. — Не скучно вам тут.
Пожал Фоме левую, свободную от кишки руку, бедолагам пожал торчащие из-под коротких одеял ноги, пообещал еще Фомичу, что если занесет на Колыму или на Енисей, то обязательно привезу ему презент — не меньше пуда копченого муксуна.
И с этим покинул больницу имени не известного мне чудака Чудновского.
Поймал такси и рванул на родную Петроградскую. На Большом проспекте вылез и пошел в парикмахерскую. Это у меня некий ритуал перед значительными событиями, да и внешний вид несколько омолаживается, когда лохмы обкорнаешь.
В приемном салоне, где тоже, конечно, висели пудовые и вечно не идущие часы, просидел в очереди всего минут сорок.
Уж кого на нашем советском свете бабы ненавидят люто, то это парикмахерши мужиков, которые под обыкновенную “канадку” стригутся: 40 копеек и никакого навару.
Оттомился в предбаннике. Наконец, сажусь в кресло к этакой обаяшке в кудряшках. Она вяло грязную удавку-простыню мне на шею набрасывает и одновременно тестует соседку-мастера. (Мне, некстати говоря, очень приятно бывает, когда я вспоминаю, что капитана тоже величают “мастером”.)
Ну-с, тест парикмахерша соседке-мастеру задает такой: “Что такое пони?”.
Та бурчит, что про пони не слышала, но вот ножницы у нее тупые, а дядя Вася-точильщик давно не приходил, опять запил, верное дело...
Моя мастерица начинает поигрывать моей головой кроваво наманикюренными пальцами, наклоняя и отклоняя башку в разные — бессмысленные, с моей точки зрения, стороны. А ведь дело тут в том, что толкнуть чужую башку “в любую сторону твоей души”, как Окуджава поет, большое удовольствие: власть, власть, власть — она самая!..
Толкает она мою башку и объясняет тупице-соседке, что пони — это смесь коня с ослом. Я сразу лезу не в свое корыто — это у меня с раннего детства — и объясняю, что смесь коня с ослом называется мул. Она, ясное дело:
— Я не с вами говорю, помалкивайте! — и щелкает ножницами уже у меня в ухе, а не на черепе.
Но я-то давно привык на опасность идти грудью — меня ножничными щелчками в каком-то там ухе не напугаешь. А моя мастерица продолжает вразумлять соседку в том, что пони не имеет шерсти и потому не способна к продолжению рода, так как она есть противоестественная помесь лошади и осла.
Я говорю, что пони — маленькая лошадка, их в русских цирках и английских парках пруд пруди, и что все они, как и ослы, покрыты шерстью. Моя мастерица начинает заинтересовываться моей эрудицией и говорит:
— Я лично ни одного осла в жизни не видела.
Я говорю, что она опять ошибается, ибо в этот вот самый момент видит перед собой самого натурального осла.
— Вы кого в виду имеете? — спрашивает мастерица.
Я говорю, что пусть она посмотрит в зеркало — там и сидит настоящий, стопроцентный осел, то есть ее покорный клиент.
— Какой вы осел, если у вас такой пиджак дорогой, — говорит она.
— Пиджак у меня дешевый, но не в том дело, — говорю я.
— А в чем? — спрашивает она.
— А в том, — объясняю я, — что я к вам подстригаться сел.
— Как это понимать? — спрашивает она и начинает тупой опасной бритвой мне шею и виски скрести, то есть шалит она уже в непосредственной близости от моих главных жизненных центров.
— А так и понимать, — говорю я, — что я полный осел, если к вам в кресло залез. Мне бы от вас держаться на дистанции ракеты “воздух-воздух”.
— Ну, — говорит она ласково и вежливо, — теперь и держись за воздух!
Минут пять была полная тишина, во все время которой я держался за воздух обеими ногами: руки-то простыней связаны! Потом она, — опять же не говоря ни слова лишнего, — берется за грушу с одеколоновой бутылкой. Тут я говорю, что этого, пожалуйста, не надо. Она сдергивает с моей шеи удавку из грязной простыни и говорит:
— Сорок копеек!
Я встаю, начинаю считать медяки и думаю: “Ну, мать твою! Даже копейки тебе на чай не дам!”. Ибо выгляжу я на экране зеркала как стопроцентный австралийский не осел, а баран, которого самый бездарный австралийский стригаль кромсал, вылакав до этого литр гаванского рома...
И все-таки удивительно наша натура устроена! Поймал себя на том, что мстить хочу с помощью пятнадцати копеек, стало стыдно, выгреб все, что в кармане было, высыпал на столик:
— На, — говорю, — милая моя пони, и не поминай лихом!
— Эй, — заорала она, — следующий!
Вернулся домой. Да, теперь всякую литературу следует из башки выкинуть. Надо купить молочка, сырков творожных и садиться спецбумажки читать: МППСС, уставчик листануть, отчетики о последних рейсах, дневнички. Я ведь с ноября прошлого года в морях не был. Поздно в Арктику отходим. Очень даже поздно, если честно говорить. Да и точной, определенной ротации судна выяснить пока не удалось. Вроде бы, только на Хатангу, т.е. Мурманск—Хатанга—Игарка—Мурманск. Но краем уха в службе мореплавания слышал, что, возможно, и на Тикси. Ну, вообще-то мне один черт. Даже и наоборот, — чем дальше на Восток, тем мне и лучше — хоть до Певека. Я в хорошей форме, собран, береговые дела закругляю. Одно есть “но”. Осенью в Париж лететь. Второй раз за жизнь родина отправляет в капстрану в командировку по приглашению МИД Франции. И то смысла поездки, правда, не знаю. Ну, с Парижем попрощаюсь, маленький праздничек на склоне лет. Если б не началась перестройка и инфляция всей страны, то фиг бы мне такой фортель выпал. А нынче оформление уже прошел, и в органах ко мне с наибольшим благоприятствованием, и даже четырехтомник в “Худлите” стоит в планах железно. Красивая жизнь! Но почему такая тоска в душе, почему жить не хочется?
Ладно. Упремся-разберемся, как Василий Васильевич говорит. Хорошо, что я его перед рейсом встретил и что Фому Фомича повидал.
Молочный магазинчик рядом — угол Лахтинской и Чкаловского. Набит старушенциями и мамашами с детишками под самую завязку. Так, у кассирши поломался кассовый аппарат. Этакая машина величиной с брашпиль на сейнере. Очередь уже человек сорок.
Стоим.
Молчим.
Рабское, покорное молчание. И все люди в очереди почему-то напоминают вчерашнюю кошку, которая на молу в Стрельне об мои ноги терлась.
Четыре продавщицы томятся за безлюдными прилавками: чего им без чеков делать? То одна, то другая не выдерживают, берут нож от масла — длинные, узкие ножи — и лезут в будку к кассирше, тыкают в испортившийся брашпиль ножами, помогают коллеге.
Аппарат урчит, рявкает, чего-то в нем крутится, иногда выплевывает метр бумажной ленты, но чеки не пробивает.
Очередь уже человек шестьдесят, хвост на улице.
Стоим.
Молчим.
Ясно, что надо дядю Васю звать.
О чем я кассирше и говорю, одновременно предлагаю ей: дайте, мол, мне взглянуть. Вдруг разберусь?
— А пошел ты, умелец, — говорит потная от злости кассирша.
Ну, я плюнул и пошел. Домой. От любой очереди у меня начинают не только душа — зубы болеть. Как там у Бориса Слуцкого:
Не стоял я ни разу в очереди,
Номер в списке не отмечал.
Только то, что дают без очереди,
Я без очереди и получал...
И хотя не дошел до счастья —
На несчастье своем настоял.
Лифт опять не работает, почтовый ящик давно взломан, но нынче газеты и другую почту выкрасть еще не успели. Писем много. Побаиваюсь последнее время писем. Какие только свои горести не сыпет на писательскую башку читатель. Уже и забыл, когда радостное и бодрое письмо получал. То зэки, то из ЛТП, то одинокие старушенции, то “с химии”, то бедные, как церковные крысы, начинающие авторы из глухой провинциальной глубинки. Кинозвезды вот да секретари райкомов молчат. В гордом одиночестве за жизнь борются. Дай им бог! Хоть они в него и не верят. А кто верит? Ты, что ли? Эх, если бы...
Одно письмо оказалось серьезным:
“Вероятно, любая общечеловеческая идея, призванная объединить людей, дать им нравственную основу, проходит в своем развитии те же стадии, что и живой организм, — юность, зрелость, старость, причем с развитием цивилизации срок полноценной жизни идеи укорачивается. Сейчас всемирное человечество находится на распутье — старые нравственные модели не срабатывают, новых пока нет. Отсюда и шатания, отсюда и национализм, он всегда готов занять опустевшее в душах людей место. Однако новая объединяющая, созидательная идея должна родиться, без нее никакое разоружение не сможет спасти людей от взаимопожирания. Хочется верить, что эта идея родится в России — стране, для которой страдание давно стало исторической судьбой, а поиски блага не только для себя, но для всего человечества — нравственным призванием.
Не знаю, что это будет за учение, но, вероятно, как это бывало и прежде, оно соединит в себе лучшие из политических, этических, художественных построений прошлого.
И, думается мне, не “философы” наши, а именно совестливая русская литература сможет дать объединяющий импульс и надежду людям.
Однако боюсь, как бы это учение, пережив неизбежные гонения, в свою очередь не стало бы орудием духовного порабощения. К тому же новая идеология, как правило, утверждалась кровью, и не случилось бы так, что борьба за признание новой веры, призванной сплотить и спасти людей, не стала бы последней схваткой в бестолковой истории рода людского.
А. Мягков”.
Потрясающий умница! Жаль, профессию не указал.
Яйца варить лень было. Проглотил парочку сырых, запил вонючим чаем. Приблудный тополек на балконе полил. Березка у нас в дворовом скверике растет. Темно ей. Растет быстро — к свету тянется, жиденькая березка. Всегда, когда на нее гляжу, думаю, а кто здесь, в моей квартире, жить будет, когда березка до балкона дотянется? Или она еще раньше зачахнет?
Телефон. Звонит праправнучка Фаддея Фаддеевича Беллинсгаузена!
Представилась и сразу успокаивает:
— Не бойтесь! Мне уже под семьдесят.
Голос молодой, женственный. Требует встречи — очень непреклонно и с уверенностью в праве на это. “Из-за вашего Фаддея Фаддеевича я много пострадала в тридцать седьмом. Ведь после него мы дворяне стали...” Сын ее подводник, кончил “Дзержинку”, сейчас на пенсии.
От встречи я уклонился с судорожной и грубой поспешностью, хотя какой я писатель, ежели от такой встречи уклоняюсь? Это же придумать надо: прямые потомки человека, который Антарктиду открыл, и по следам которого самому пройти пришлось. Телефончик, правда, записал, но, кажется, она обиделась.
Вешаю трубку, отключаю телефон и вдруг точно понимаю, что сегодня, прямо сейчас — около тринадцати часов было — напьюсь, как последняя скотина.
“Таких, как ты, у нас убивают водкой”, — сказал мне когда-то Виктор Некрасов. Ошибся. Живой я еще. А в холодильнике фляга спирта.
Оправдание, конечно, есть: слишком, мол, много вокруг сволочизма.
Любому нормальному человеку хочется немедленного и эффективного вмешательства в жизнь, если он натолкнулся на сволочизм и тупость. А по специфике писательского труда ты можешь вмешаться только после затяжной, нудной, тяжкой работы — всегда с опозданием и отставанием по фазе от нужного эмоционального состояния...
А почему она сказала, что Фаддей Фадеевич “мой”? Просто помянул его в книге о рейсе в Антарктиду. Как его не помянешь в такой ситуации?
Разбавляю спирт (на морском жаргоне “шило”, ибо пробивает насквозь) водичкой и ставлю теплую, реагирующую выделением тепла смесь в морозилку. Это только в молодости на спасателях мы лакали ректификат неразбавленным. Только с запивкой водой, а сам глоток надо делать на полном выдохе. Шила этого у меня было залейся. И на чистку электронавигационной аппаратуры, и на промывку водолазных шлангов. Эти шланги резиновые, и потому после промывки спирт воняет резиной. Но такой спирт только сами водолазы пьют, а белая, офицерская кость брезгует. Промывают-то шланги от того мерзкого осадка, который образуется на стенках шланга при дыхании водолаза под водой. Особенно много осадка появляется при отрицательной температуре воздуха и в тех местах, где шланг уходит в воду, — на границе сред. Морская вода ниже минус двух градусов не бывает, а воздух может быть и минус тридцать. Вся дрянь, которая содержится в выдыхаемом человеком, отработанном уже воздухе, конденсируется на стенках шланга. Тут для промывки спирта не жалеют — от него человеческая жизнь зависит. Так что выдавали нам шила с приличным запасом. А учесть использованное для дела количество никакая немецкая овчарка не сможет. О каких-нибудь поверяющих комиссиях из тыла флота и говорить смешно: 1) любую лапшу им на уши навесишь, 2) главная их задача — самим под тресковую печень стакан заглотить.
В настоящий момент страна борется с алкоголизмом, и я не отстаю от страны в этом вопросе, ибо давно уже не упоминаю в художественной прозе таких отвратительных слов, как “Экстра” или “Армянский”, — их ведь все равно не купишь. Но в данном случае мне необходимо информировать будущего возможного читателя, что от чистого спирта мой организм не пьянеет, а дуреет. Он входит в фазу алкогольного наркоза, минуя все срединные фазы, то есть следует закону, открытому знаменитым антропологом-иезуитом Тейяр де Шарденом для всей истории Человечества.
После спирта в моей памяти остается только самый начальный момент выпивки. Середина и конец духовного прыжка (от трезвости к полнейшей нетрезвости) утром могут быть реконструированы только с большим трудом и только в том случае, если за кормой не осталось чего-нибудь слишком уж неприличного. В противном и прискорбном случае мое сознание заботливо не дает мне возможности вспомнить даже недавнее прошлое.
Вскрываю последнее письмо:
“Повсюду можно слышать то и дело:
с тупой тоски, с той самой, что и пьют,
бьют жен своих российские Отелло.
Хотя бы уж душили, а то бьют.
Бьют, озверев, до крови и увечий,
пиная телевизоры ногой.
Какой, скажи, тут облик человечий?
Да прямо говори, что никакой.
А по утрам привидится другое:
не требуя навесов от дождя,
нетерпеливо злые с перепоя,
к пивным ларькам стоят очередя.
И если разговоров ты любитель —
любой тут можешь слышать разговор.
С утра тут каждый сам себе учитель,
философ, адвокат и прокурор.
Поругивая власти втихомолку,
то белое, то красненькое пьют.
Мол, от запретов разных много ль толку?
Ругают за ее, а продают.
Мол, все суют нам Пушкина и Данте,
а время-то прошло давным-давно.
Мол, вы сегодня Данте нам достаньте.
Не можете? Вот то-то и оно.
Давай еще по кружечке на брата,
не зажимайся, мать твою, гони...
во всем, конечно, жены виноваты.
Ах, как мы б жили, если б не они...
И снова хлещут, ложно оживая,
стаканами да кружками звеня,
не ведая, что жить вот так, вливая,
как греться у фальшивого огня.
Да, холодна ты, пьяная дорога:
то снег летит, то остро блещет лед.
Куда идти? Спросить совет у бога?
Да бог советов пьяным не дает.
С надеждами давно забыты счеты,
порушена начал высоких связь.
Повсюду только пьянь да идиоты.
Мир не удался. Жизнь не удалась.
Смерть — вот она. А молодость далече...
И побредут опять они домой,
чтоб бить свои несчастья — жен калеча,
пиная телевизоры ногой...”
Не знаю, опубликованы ли эти крамольные стихи и до сей поры.
Володя Гнеушев из породы скромных поэтов. А где-то я уже говорил, что скромность украшает человека, но делает это не спеша.
Вот под эти стихи я тяпнул шила, утешаясь тем, что до отлета в Мурманск еще есть время и что жен еще не бил и телевизоры ногами не пинал.
1986
Дневник рейса 1986 года
“ЛЕНИНГРАД МОРЕ 780 ТХ “КИНГИСЕПП” КМ РЕЗЕПИНУ= НАЗНАЧЕН ДУБЛЕРОМ ВАМ ПРЕДСТОЯЩИЙ АРКТИЧЕСКИЙ РЕЙС ВЫЛЕТАЮ МУРМАНСК СЕДЬМОГО= УВАЖЕНИЕМ ВИКТОР КОНЕЦКИЙ”
04.08. Пока собираюсь. “Ветлугалес” доставлен в Тикси и приступил к разгрузке и ремонту. Сюда же пришел ледокол-ветеран “Капитан Воронин”, которому льды Таймырского массива обломали лопасть одного из гребных винтов.
07.08. Прибыл в Мурманск самолетом. Встретили ребята из местного СП, устроили в гостиницу “Арктика”. Самолет опоздал, прилетел поздней ночью. Ребят к себе в номер приглашать не стал: и поздно, и устал. Номер отвратительный, лифт не работает. Содрали деньги за бронь.
Прилетел я в Мурманск печальным и задумчивым, ибо меня очередной раз покинула дама сердца. И я пребывал в океане своих слез.
Полундра!
Влюблен седой мужчина!
Гляди: взбрыкнул ногой!
Ой, хватишь, братец, лиха!
И фунт, и фрунт порой!
И точно:
Схватил, но двести фунтов,
И фрунт хватил с лихвой!
Настоящий мужчина отличается от настоящей женщины только тем, что всего на свете боится.
08.08. Вместо завтрака купил “Правду” и утешился тем, что меня в ней поминают.
“Кино тоже не может ждать.
Кинематограф — искусство синтетическое, и все музы — сестры десятой, как называют порой музу кино. Поэтому необходимы живые связи и с другими творческими союзами. А надо признать, что за последнее время наш союз работал если не в изоляции, то на положении отшельника. Мы нарушили и эту “традицию”. После съезда писателей пригласили к себе на заседание секретариата его делегатов. К нам приехали Василь Быков, Валентин Распутин, Виктор Астафьев, Алесь Адамович, Вячеслав Кондратьев, Григорий Бакланов, Даниил Гранин, Виктор Конецкий, Виктор Козько и другие. Мы рассказали им о своих планах, показали фильмы, созданные молодыми режиссерами. Встреча была и интересной, и полезной. Теперь планируем провести совместную конференцию по проблемам участия писателей в кинематографе. Ведь это не секрет, что многие писатели опасаются кино, поскольку их произведения порой на пути к экрану так “перелопачивают”, что авторам становится стыдно за свои имена в титрах. Г. Капралов”.
А зачем “перелопачивают” засаживать в кавычки? Ну, от такого гениального теоретика кинематографа, как Г. Капралов, которого я бы лучше определил, как знатока Каннских фестивалей на фоне Канн и полуголеньких кинодив, ждать отсутствия кавычек в “перелопачивают”, по меньшей мере, глупо.
К сожалению, на встрече в новом киносоюзе я пробыл всего минут тридцать, ибо на поезд опаздывал.
Явился на судно. Каюта маленькая и не очень удобная, но к таким вещам я уже привык: лесовоз — не современный ролкер. Предыдущий жилец, вероятно, был молод и упруг. Переборку украшает реклама шотландского виски. Голенькая мисс смотрит на тебя через фужер, держа его наманикюренными извивающимися сладострастно пальчиками “BELL & OLD SCOTCH WHISKY”. Еще висит этакий выполненный художественно аншлаг (?), не знаю, как определить. Текст: “Что сильнее всего? Женщины, лошади, власть и водка!”. И: “Кто не помнит прошлого, осужден на то, чтобы пережить его вторично. Киплинг”.
Кое-что я не прочь был бы пережить вторично... Хотя... нет! Ничего за кормой нет такого, что хотелось бы еще пережить.
Нынче идет борьба с алкоголем. А сколько мы, моряки, перевезли портвейна и водяры великим Северным морским путем...
“Какого черта?” — частенько спрашивают меня матросики.
Я не специалист по снабжению, не экономист. Может быть, было экономически выгодно не спирт в бочках, а именно бормотуху в бутылках везти? Откуда я знаю?
Я никогда не верил в миражи,
В грядущий рай не ладил чемодана.
Учителей сожрало море лжи
И выбросило возле Магадана.
. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .
И нас хотя расстрелы не косили,
Но жили мы, поднять не смея глаз.
Мы тоже дети страшных лет России —
Безвременье вливало водку в нас.
В 1982 году везли из Мурманска в Хатангу груз. В двух трюмах вермут и портвейн. Всего на 1 миллион рублей. Кроме вина тащили еще немного зеленого горошка да тридцать две тонны кроватей. Кровати северяне ломают чаще других людей: полярная ночь длинная, и времени для любви полярникам даже слишком.
Навигация не самая добрая оказалась. Получили тяжелое ледовое повреждение — срезали лопасть у винта, оно повлекло за собой цепочку других повреждений, с которыми команда героически справлялась.
Вот матросы меня спрашивают: “Виктор Викторович, как это получается — мы бьемся во льдах, а все ради того, чтобы в тундру бутылочное стекло отвезти? Так получается?”.
Стоимость судна в сутки — 1200 рублей. Плюс зарплата и премия членам экипажа. Плюс стоимость атомоходов, вертолетов и спутников, обеспечивающих нам движение. Спрашивается: стоило ли тратить такие деньги, подвергать риску людей и судно (которое, кстати, отремонтировать можно только за границей на валюту) — ради того, чтобы привести северным жителям гнилую картошку и бормотуху? Сдать в Хатанге пустую бутылку, естественно, некуда, и из них пьяницы просто складывают за поселком нечто вроде пирамиды Хеопса. Я уже не говорю о том, что привезли мы туда не просто алкоголь, а нормальную отраву “портвейн”...
Знакомство с капитаном. Юрий Александрович Резепин.
Никогда не обращаю внимание на цвет глаз и не помню цвета глаз ни у знакомых женщин, ни своих собственных, но таких, как у капитана, просто не встречал. Голубые.
Выше среднего роста, крепко слаженный.
На столике у него в каюте лежит апрельский номер журнала “Огонек”, раскрытый на стихах Гумилева.
На полярных морях и на южных,
По изгибам зеленых зыбей,
Меж базальтовых скал и жемчужных
Шелестят паруса кораблей.
— Это у меня здесь лежит, чтобы помнить о необратимости перестройки, — объясняет Юрий Александрович, когда я переписываю у него в каюте каргоплан и список грузов.
“В адрес Куларского продснаба: картофель — 3963 места 3 160 тонн, лук — 707 / 27, чеснок — 510 / 18, морковь — 720 / 24, свекла — 387 / 13, капуста квашеная — 3031 / 186. Всего мест — 9048, тонн — 434”.
Каждое место уже пересчитано раз пять и будет еще при нашем участии пересчитано раза три-четыре.
Быстрокрылых ведут капитаны,
Открыватели новых земель,
Для кого не страшны ураганы,
Кто изведал мальстремы и мель...
“В адрес Депутатского продснаба: картофель — 10847 / 450+5460 / 220, морковь — 650 / 23, свекла — 2708 / 92, лук — 6718 / 247, капуста квашеная — 300 / 30+ 425 / 26”.
После “плюса” — места, идущие на палубу.
Где находятся Куларский и Депутатский продснабы, я знать не знаю. Ясно только, что это прииски или рудники далеко вверх по Лене. В Тикси мы будем переваливать груз на речные суда. Вот где арифметикой-то позанимаемся при помощи счетов и мата!
Чья не пылью затерянных хартий —
Солью моря пропитана грудь,
Кто иглой на разорванной карте
Отмечает свой дерзостный путь.
“В адрес Янского продснаба: картофель — 4054 / 167, чеснок — 578 / 167, морковь — 575 / 19, лук — 740 / 29, капуста квашеная — 275 / 30”.
Ну, Яну мы знаем — речка такая есть, я над ней в ледовую разведку летал.
Итак, на борту: 42648 ящиков и бочек. 1816 тонн.
И, взойдя на трепещущий мостик,
Вспоминает покинутый порт,
Отряхая ударами трости
Клочья пены с высоких ботфорт.
Или, бунт на борту обнаружив,
Из-за пояса рвет пистолет,
Так что сыпется золото с кружев,
С розоватых брабантских манжет.
Тут Гумилев как в воду глядел: без бунтов при передаче ящиков и бочек речникам нам в Тикси не обойтись. Там — он опять прав — у нас тоже посыпется золото с нашивок и погончиков...
В 14.00 начало рейса. Начали грузить со складов и вагонов битые ящики. Дождь. Погрузку окончили.
Лесовоз “Кингисепп”. Длина 102,29 м. Ширина 14,03 м.
Порт приписки Ленинград. Регистровый № 17207.
Флаг судна — СССР. Владелец — БМП.
Год, место постройки — 1969 г. Турку (Финляндия).
Материал судна — сталь.
БРТ/НРТ — 2872, 73/1304,83 р.т.
Мощность гл. двигателя — 2900 л.с.
Род двигателя — дизель. Число винтов — 1.
Осадка — 5,9 м.
Наличие пассажиров — нет.
Экипаж — 34 чел., в т.ч. комсостава — 16, рядсостава — 18 чел.
Вместимость спасательных средств — шлюпки 2х37 чел., плоты 2х10 чел.
Количество спасательных нагрудников — 42.
09.08. В Мурманске сперва получили рейсовое задание на Зеленый Мыс, но груза туда не оказалось. В результате грузимся на Тикси.
И я вспомнил 1984 год. Приходим в Мурманск в балласте, стоим 22 дня, ждем погрузки. Каждый день увеличивается опасность, что Северный морской путь замерзнет, растет риск. И груз-то был. Был. Но загружать его было нельзя. Потому что это была гнилая картошка. Мурманский порт был завален 23 тысячами тонн картофеля, привезенного из Калужской области. Картофель был поражен фитафторой — заболевание, которое распознается еще тогда, когда посаженные в землю клубни дают первые ростки. Заранее зная, что картофель сгниет, товарищи из Калужской области его вырастили, сколотили ящики, погрузили испорченную картошку в эти ящики, а ящики — в вагоны и отправили на Север — с глаз долой. Семьсот вагонов с гнилью растянулись между Калугой и Мурманском. Картина, должно быть, была впечатляющая. Тысячетонные горы гнилой картошки, возвышавшиеся над мурманским портом, по высоте были сравнимы разве что со стеклянными бутылочными хеопсами в Хатанге. Ни одна из этих тонн, предназначавшихся для всех северных портов, в том числе и для Колымы, куда шло наше судно, не была погружена. Приемщицы ложились на рельсы: эти колымские женщины-снабженцы знали, что если они привезут туда, где им самим предстоит зимовать, гнилую картошку, то их там просто убьют.
Положение осложнялось еще тем, что в Мурманске нет спиртоводочных заводов, и пустить картофельную гниль хотя бы на технический спирт не представлялось возможным...
К счастью, срочно прислали картошку из Смоленска, и мы смогли выйти из порта...
Мне иногда просто стыдно писать свою романтическую прозу, когда рядом, под боком творится такое. Но и не писать я не могу. Вот в чем дело. И мучаюсь, и кусаю себе локти, а выхода нет.
Юрий Александрович знакомит с пассажиром.
В Мурманске берем с собой Ефима Владимировича Акивиса-Шаумяна — с обязательной доставкой его на Диксон, то есть потеряем время на заход. Он останется в Штабе Западного сектора или начальником, или замом. Потомок бакинского комиссара.
Он жалуется на боль при потягивании, боль отдает в сердце. Тревожится Ефим Владимирович только тем, что теперь его могут комиссовать. Пытался отговорить его от смертельно опасной, на мой взгляд, затеи — обрывает грубо. Вообще-то очень разговорчив — может быть, температура?
Сходил на базар. Он оказался закрыт на “санитарный день”, что не мешало торговле ВОЗЛЕ. Купил черники у азербайджанца, два кило.
Шел назад привычной, сокращающей дорожкой, через железнодорожные пути.
Ночью был град или снег с ядрышками льдинок в сердцевинках снежинок. Лопухи побило крепко — насмерть. Распластались по слякоти — сдались. Репейники стали из зеленых коричневыми, но торчат упрямо на бровках железнодорожной колеи.
Вечерело. Солнце было четким и красно-оранжевым. И невольно в башке отметилось: “По такому хорошо поправку компаса брать!”. Оно — светило — заходило за западные сопки Мурманска.
У проходной порта стыли мокрые автомашины на плиточной стоянке. А в лужах — все переливы далеких питерских перламутров и вечерней терпкой голубизны в облачных разрывах на низких небесах.
С залива, с севера, как и положено, прохладой веет, скорее даже уже полярным, баренцевым холодком.
Так я и попрощался с землей в этот, последний раз.
Вечером читал “Поиски оптимизма” Виктора Шкловского.
Интересно, можно ли найти в Гумилеве романсовое начало? Помню, как поразился, когда в какой-то статье вычитал: “В строчке Маяковского ?любовная лодка разбилась о быт” романсовая утопия названа ?любовной лодкой”, а реальность — ?бытом”. Не случайно Виктор Шкловский говорил о предсмертном письме поэта, что оно — романс. Его поют в трамваях беспризорные... Они сразу узнали в письме Маяковского песню. А это письмо — только припев к большому стихотворению “Во весь голос”. Вот какую историю имеет линия, простая линия романса: многократно побежденная и многократно победившая”. Автор статьи еще заметил, что в русском романсе часто оказывается неведомый сочинителю, “нечаянный” социальный смысл.
Умных людей на свете куда больше, чем нам в обычной жизни кажется.
10.08. Суббота. Остановили погрузку из-за дождя. Вообще груз для нас в порту есть полностью.
Расспрашиваю капитана о старпоме. Старпом Юрий Дмитриевич — сынок капитана одного из наших балтийских портов, этакий румяный и благополучный юный мужчина.
— Вовсе не пьет. А, на мой взгляд, один трезвый старший помощник лучше десяти пьяных капитанов-наставников...
Юрий Александрович часто повторяет слово “пневмоторакс”. Запомнил его с детства, когда болел друг деда. На спине у старика он видел вырезанные пятиконечные звезды. Соратник Лазо. Потом, естественно, враг народа.
— Чего в детстве сделали самое плохое? — спрашиваю я.
— Был у меня велосипед с настоящей фарой от аккумулятора. Как-то ночью отец вправлял соседу вывихнутую руку и погас свет... Отец велел мне принести фару. А я не принес, поскупился... Наврал что-то, и вот до сих пор мучает...
Юрий говорит, что про революцию есть три настоящие книги — “Тихий Дон”, “Хождение по мукам” и “Доктор Живаго”. Он смотрел “Живаго” за границей в кино. Его потрясла сцена, когда Живаго гибнет под трамваем. И музыка. Балалайка виртуозная. И “тема Лары”.
“Живаго” по прочтении Юрий Александрович выкинул за борт. Боже, сколько я таким же образом с подветренного борта подобных книг на подходах к родным портам повыкидывал...
Что стоило моряку книгу провести! Перед этим рейсом пришел ко мне в гости капитан Евгений Михайлович Дмитриев. И подарил книгу “Дело Солженицына” (издательство “Посев”), с моим письмом 4-му съезду писателей против засилья цензуры. А на книге написал: “Я приобрел эту книгу в порту Ванкувер, и в порту Находка из-за наших советских стукачей мне прихлопнули визу в 1982 году. Я остался безработным. Дарю эту книгу в Ленинграде В.В. Конецкому на память о тех смутных временах”.
Второй помощник Иван Христофорович Подшивалов, тридцать лет.
Мой герой Фома Фомич Фомичев не любил 30-летних. Главной внешней чертой поведения их считал чрезмерную уверенность в себе и самомнение, но все только для внешнего самоутверждения на скользкой современной жизненной дорожке. Самомнение, которое граничит с наглостью. Говорил так: “Зады у них замечательные. Иногда кажется, они специально для оттопыривания зада подкладывают под джинсы боксерские перчатки”.
Посмотрим.
В ожидании отхода судна занимаюсь историей, ибо окружающая обстановка развитого социализма способна спровоцировать на глупости в адрес местного начальства.
В 1822–25-е годы капитан второго ранга Михаил Петрович Лазарев, командуя фрегатом “Крейсер”, совершил третью кругосветку. С ним шел шлюп “Ладога”. “Ладогой” командовал старший брат Лазарева капитан-лейтенант Андрей Петрович Лазарев. Мичманами на “Крейсере” были Нахимов, Путятин и будущий декабрист Завалишин, который умудрился отправить из плавания Александру I послание, в котором заявил, что император “ведет Россию не туда, куда следует”. Мичмана возмутило одобрение императором ввода французских войск в революционную Испанию.
Непрошеным образом давняя история сравнивается с моим сегодняшним гражданским поведением. Когда после прибытия в Мурманск ночевал в гостинице, буфетчица тридцать минут отгружала двум лохматым паренькам сто бутылок пива, а затем отказалась меня обслуживать: “Двадцать часов на ногах, теперь две минуты первого, и у нас обед!”. Гостиница, конечно, высотная, но на улице +6 и в номере тоже.
Поднимешь шум — окажешься на мурманских сопках.
11.08. Отошли из Мурманска в 15.00. Сильный ветер и волна порядочная.
В шестнадцать сдали лоцмана у Тюва губы. С борта лоцманского катера пайлот нам традиционно не помахал на добрый путь ручкой — на меня обиделся. Лоцман горой за нашу “победу в Афганистане”, ну, а я обозвал его идиотом.
Вышли из Кольского залива и сразу попали в океан чудовищного, запредельного, потустороннего, пьяного, наркотического какого-то мата в эфире. Вероятно, на постах СНИС вахтенные нажрались какого-нибудь одеколона или еще почище чего — эфира нанюхались... Это под самым носом у всего командования Северного флота!
Капитан Резепин побледнел от бешенства, у меня руки задрожали. Так дрожащей рукой и писал срочную РДО о хулиганстве в эфире мурманскому начальству.
Никакого ответа не последовало. Пьяный матерный бред продолжался минут двадцать. А выключить радиотелефон мы не могли — права не имели. Господи, какая мразь есть в нашем могучем и великом! Пером — это уже факт — не опишешь...
Пусть безумствует море и хлещет,
Гребни волн поднялись в небеса, —
Ни один пред грозой не трепещет,
Ни один не свернет паруса.
На выходе из залива с правого борта “СРТ-4285”. Ленивый. Или с похмелья. Я предполагал, что он отвернет вправо. Отвернул влево. Поговорили о моей любви к логгерам, дали частые гудки, “СРТ” свернул.
Перед рыбаками всегда тянет снять шапку.
Сам никогда не работал на лове рыбы в океанах. Но на рыболовецких судах плавал довольно долго. Так что условия жизни на маленьких рыболовных судах представляю, хотя существует огромная разница между перегоном таких судов из пункта “А” в пункт “Б” и работой на них по лову рыбы.
Еще видел, как тонут рыбаки. Хорошо помню спасение рыболовного траулера “Пикша”. Это был еще угольщик. Так и вижу кочегаров, которые копошились в уже затопленном котельном отделении по пояс в черной жиже, продолжая совковыми лопатами вытаскивать из-под воды уголь. Судно имело уже очень большой, смертельный дифферент, и спустился я в западню котельного отделения, чтобы передать кочегарам приказ стравливать из котлов пар и глушить топки. Самое замечательное, что эти чумазые черти меня обматерили, ибо они меня не знали в лицо и не поверили в истинность такого приказания.
Вспоминаю давние приключения не из желания похвастаться. Просто приятно вспомнить, что судьба сводила в жизни и с настоящими рыбаками.
Было что-то символическое в том, что к погибающему “Механику Тарасову” первыми на помощь бросились БМРТ-559 “Толбачик” и БМРТ-244 “Иван Дворский”. Профессионалы знают, что высота борта таких судов чрезвычайно затрудняет возможность поднять с воды оказавшихся в море людей. Мне приятно было узнать, хотя слово “приятно” здесь, конечно, не к месту, что реальную помощь погибающим оказали и датские рыбаки с СРТ “Сицурфари”.
Хотя мы всегда стараемся обойти рыбаков на почтительном расстоянии, я искренне убежден в том, что самые морские моряки — это рыбаки.
Настоящую промысловую работу на траулере в океане я наблюдал только один раз. Это было в 1979 году, когда мы выходили из Антарктиды и встретили недалеко от мыса Доброй Надежды группу литовских БМРТ.
Ну, как обычно бывает, поклянчили рыбки, чтобы побаловать антарктических зимовщиков, которых везли домой. Командиром вельбота со мной пошел наш второй помощник — красивый парень, который ради такого мероприятия облачился в шикарную белую тропическую форму. Командиры нашего пассажирского лайнера пошили себе такую форму за границей, и выглядел второй помощник, прямо скажем, сногсшибательно.
Когда рыбаки узнали меня, то решили показать весь цикл обработки рыбы. Шикарному второму помощнику деваться было некуда, и он вынужден был сопровождать меня в низы. После того как мы вылезли из рыборазделочных цехов, его шикарную форму наши механики не взяли бы даже для обтирочных концов.
Женщины, которых на траулере было достаточно много, работали на шкерке рыбы, получили небольшую разрядку среди своего адского труда, любуясь нашим шикарным секондом.
12.08. Получили РДО:
“РАДИО ВЕСЬМА СРОЧНО 4 ПУНКТА ТХ КИНГИСЕПП КМ РЕЗЕПИНУ= ВАШ 44 СЛЕДУЙТЕ ЧИСТОЙ ВОДОЙ ТОЧКАМ 6930/5500 6930/5600 ОСТАВЛЯЯ СПЛОЧЕННЫЙ ЛЕД СЕВЕРУ ЗПТ ДАЛЕЕ 6948/5800 ТОЧКУ ФОРМИРОВАНИЯ КАРАВАНА 7020/5810 ОТКУДА ЛК КАП СОРОКИН ПРОВОДИТ СУДА ТЧК УВАЖЕНИЕМ=128/02 КНМ МАХНИЦКИЙ”.
Традиционное объявление по трансляции об открытии судовой библиотеки.
Угол в столовой. Библиотекарь — дневальная — и пять матросов. Смотрю книги, замызганные, какие-то сиротливые книги в судовой библиотеке, всего тридцать—сорок штук. Распутин, Лидия Обухова.
— А ваших книг нет, — говорит дневальная Анюта, — ваши воруют.
— Спасибо на добром слове.
— Чего ж тут хорошего?
Входит помпохоз.
— А тебе чего? — интересуется дневальная. — Иди и читай свою амбарную книгу — надолго хватит.
Отрок-помпохоз, который украшает свой 21 год пшеничными усиками, просит что-нибудь смешное...
В 13.20 пересекли меридиан 45 о OST.
Помполит — Тарас Григорьевич. Тесть его работал в Молдавии с Брежневым. Хорошая школа... Это бугай со здоровенными кулаками и украинской хваткой.
Ночная вахта была спокойная.
Серая полумгла тянулась над черными и злыми волнами моря Баренца. Мерно гудели репитера компасов, и время от времени американский спутник из “МАГНАВОКС” пипикал, сообщая нам о том, что он прилетел в нужную точку, что он горд самим собой и просит ему в данный момент вполне верить, ибо дела у спутника “о’кей”!
Нарушил покой Акивис, вдруг появившись в рубке. Я испугался — температура же у него!!! Мы с капитаном и доком сегодня обсуждали, какие условия создать, чтобы полегче ему было.
А старику вспомнить прошлое охота.
Начал он с капитана Каневского, который давно превратился в судно, и у которого он плавал боцманом. Главная присказка у Каневского в адрес боцмана была такая: “Если румпель-тали визжат по-поросячьи, то сам боцман большая свинья”.
На судне — старое было судно — сортир без стульчака, три дыры в цементном полу. И в первом же ремонте Каневский добился установки стульчаков и кабинных перегородок в гальюне. После чего командирам было приказано “ловить орлов”. Что означает отлов тех грубых и простодушных старых моряков, которые не могли расстаться с привычкой при оправлении некоторых надобностей обязательно забираться на стульчак с ногами, изображая царский и американский герб в натуре. Проведенное капитаном Каневским мероприятие привело к резкому повышению дисциплины на судне, ибо люди потихоньку начинали приучаться к самоуважению.
Тут я сообщил, что, как только приду к власти в масштабе России, так начну именно с общественных уборных.
Затем Ефим Владимирович вспомнил, что у Каневского была овчарка, то бишь овчар, Рекс. Когда капитана на мостике не было, Рекс тихо и скромно лежал в углу и только поглядывал на штурмана и матроса, а как только Каневский появлялся, так пес начинал прихватывать вахтенного помощника и рулевого за брюки — сукин сын...
Я сказал, что большинство хороших капитанов похожи на бухгалтеров.
Акивис фыркнул и поинтересовался:
— А я на кого похож?
— На счетовода, — сказал я.
Он презрительно фыркнул и ушел с мостика мерить температуру.
Второй штурман посмотрел на меня неодобрительно, но промолчал.
В общем-то, я не могу назвать себя добрым при всем том, что не обижу ребенка, не ударю слабого. Но вряд ли люди, которые со мной плавали, запомнили меня добреньким — я имею в виду матросов или штурманов рангом пониже. Командовать судами и быть мягким человеком — это практически невозможно. У старых капитанов появляется жестковатое выражение лица. Недавно прочел о том, что когда маршал Жуков увидел портрет, написанный художником Павлом Кориным, сказал: “Смотри, как он меня ухватил. У меня полевое выражение на лице!”.
У старых солдат времен первой мировой войны, а Жуков в ней принимал участие, такое выражение возникало перед атакой и в бою. У настоящих моряков велика степень риска за жизнь людей, груз, вот почему они жестковаты, у них “полевое выражение” на лице...
13.08. Получили РДО:
“РАДИО 3 ПУНКТА ЛЕНИНГРАД КИНГИСЕПП КМ РЕЗЕПИНУ= СЛЕДУЙТЕ ТОЧКАМ 6920/ 5500 6920/5600 6940/5800 7000/5820 ОСТАВЛЯЯ СПЛОЧЕННЫЙ ЛЕД СЕВЕРУ ЗПТ ТОЧКЕ 7020/5810 ОЖИДАЙТЕ ПРОВОДКИ= КМ МАЦИГАНОВСКИЙ”.
Встал в 5 утра, глотнул чайку, поднялся на мостик к старпому, восход, солнца не видно — низкая облачность. Знакомился со спутниковой аппаратурой в действии. Это американская машина. Если сама она хорошо оценивает расположение в космосе навигационных спутников, то на дисплее выскакивает: “О’кей!”. Замечательная машина! Штурмана говорят про нее “ОН”: “Сейчас ОН подумает и скажет... не торопите ЕГО...”. И ОН думает, и говорит, и пикает в момент поворота на новый курс, и докладывает о том, что закончил сеанс работы со спутниками и можно снимать результат. И все это сооружение размером с “дипломат”.
Стармех Олег Владимирович Телятников. Из семьи железнодорожников. Что побудило идти в моря, не помнит. Рассказал о рейсах на “Космонавте Волкове” — они работали с “Невелем”, брали с него сошедшего с ума матроса, молоденького совсем — первый раз в море и сразу на полгода. Матросика посадили чистить картошку, и чистил он ее четыре месяца, а потом прыгнул за борт. Чудом выловили. Уже на “Волкове” ребята включили списанного матросика в свою спортивную команду “Сервис” — команда из поваров и камбузников. Уже через пару недель паренек оклемался и развеселился.
Другой случай тоже не смешной. Моторист, 21 год, а уже женат, двое детей. Родители — адмирал и ведущая администраторша какой-то известной гостиницы. Женился парень на деревенской девушке, проживавшей в общежитии строительных работниц. Родители плебейку в свою шикарную квартиру пустить отказались и обустроили сынка в длительный рейс, чтобы отвык от молодой жены. Морячок чуть не каждый день слал возлюбленной радиограммы, тяжело переживал давление родителей, а под конец рейса в Роттердаме почувствовал себя плохо на вахте, отпросился к врачу, но на трапе потерял сознание. Его отправили в госпиталь, вечером капитан поехал проведать — и все, умер.
Вот так мы с ним побеседовали до семи утра под розовеющими тучками, над серым морем Баренца, на курсе 90 о, который проложен прямо по параллели.
На нашем “Кингисеппе” большинство экипажа люди уже в годах. Старенькие лесовозы чаще бывают дома, ближе рейсы, старомоднее и привычнее техника. А я прижился на них, ибо в Арктике не надо страдать от плохого знания английского языка.
Молю Бога об одном: не дай мне, Господи, умереть на судне, ибо такое происшествие приносит слишком много неприятностей окружающим.
Приказ идти на Карские ворота.
Ну, Карскими так Карскими — один черт.
Спустился к Акивису. Он не спал. Говорит сквозь какой-то стон-выдох. Глаза ясные, но дико меня напугал.
— Очень хорошо, что не Юшаром пойдем. Боюсь его. Там переходные створы подлые. Я на них два раза подсел. Это по моей инициативе там теперь обязательно лоцпроводка, а лоцманская станция на Вайгаче...
Я вышел на цыпочках, ибо не было, нет и никогда не будет в Югорском Шаре лоцманов. Бредит.
Доложил, конечно, Юрию Александровичу. И мы оба за башки схватились. И побежали к доктору.
Док Борис Аркадьевич. Лет сорока, первый раз в моря, опять временный.
Утверждает, что проходил стажировку на подлодках. Но при этом утверждает, что на лодках не бывает повышенного уровня углекислоты и что там никогда не капает с подволока...
Я посоветовал ему эти свои наблюдения опубликовать. Не знаю, правильно ли он меня понял, но не обиделся. Сказал, что любит книги и даже знает лично одного писателя.
Но вот то, что пишущий врач давно в эмиграции, док не знал.
В 18.30 подошли к Карским воротам. Получили распоряжение Штаба ждать ЛК “Диксон”.
“Диксон” подошел в 22.00 и предложил ждать “Индигу”, с тем чтобы провести сразу обоих. Но мы ждать не стали, пошли сами. Осторожно раздвигая льдины и форсируя отдельные перемычки, прошли нормально от Чирачьего к мысу Меншиков и от него на NE к чистой воде.
На “Индиге” капитаном мой лучший друг Лева Шкловский.
Лев Аркадьевич Шкловский — лучший капитан БМП, и его фотопортрет уже лет двадцать висит на Доске почета у пароходства.
На “Индиге” я плавал дублером капитана в 1984 году. Таким образом Лев спасал меня после инфаркта от врачей.
У Франции не нашлось двух-трех адмиралов, которые желали бы геройски умереть в бою, как требовал их знаменитый император Наполеон. В результате Нельсон загнал самого Бонапарта в снега России — в лапы Кутузова. Хотя французский унтер-офицер успел самого Нельсона “наконец доканать” — как заметил адмирал, упав на палубу “Виктории”.
В результате его привезли на родину только через несколько месяцев в бочке с коньяком. А на сооружение ему Трафальгарского мемориала в Лондоне денег у благородных британцев не хватило, и наш царь-батюшка выдал им дотацию — во как!
Приказ себе: найти и изучить скульптуру Микеланджело “Пьета” — единственное произведение, на котором он высек свое имя.
Мне дорог сон. Но лучше б камнем стать
В годину тяжких бедствий и позора,
Чтоб отрешиться и не знать укора.
О, говори потише — дай мне спать!
Мне всегда был дорог сон, то есть красота и книги.
Бесполо-середняцкая книга Роландо Кристофанелли вполне заслуживает пустозвонного предисловия лауреата Ренато Гуттузо. Я вырезал из книги фото скульптурного портрета Микеланджело и повесил его в каюте над койкой у изголовья. И меня не смущает страшный взгляд Буонарроти, тем более, глядит он мимо всех нас — на Млечный Путь. Никто, насколько мне известно, из его героев не улыбается, но и не плачет. Когда скорбь и страдания могучи, тут не до слез. И настоящая великая радость бытия спокойно обходится без улыбок и смеха. А в лице самого Микеланджело более всего обыкновенного упрямого упорства.
В ноль сменил мастера. Он задержался в рубке — предупредил о повышенном внимании — по прогнозу лед. Туман. Стал я у правого окна. Что-то светится справа градусов сорок над горизонтом. Присел — исчез проблеск. Решил, просто отблеск на стекле. Но все-таки удивился. Очень уж отчетливо. Может, луна? И нырнула в облака...
Юрий Александрович стал говорить про предисловие к моему двухтомнику Жени Сидорова. Понравилось ему предисловие. Стал говорить, что еще что-то Сидорова читал. Я перевел разговор на Колбасьева. Это когда он сказал, что я спины не разгибаю над машинкой. Вот я и растекся про Колбасьева, что, мол, пишу предисловие к его книге. Не хочу говорить, что веду здесь дневник.
И тут мы одновременно увидели с правого борта на курсовом градусов двадцать здоровенную льдину — метров тридцати. Она бело лучилась в тумане и густой ночной тьме.
— Лед! — сказали мы в один голос и не без удивления. Ведь пару минут назад обшарили на трех шкалах, и никакого льда не было.
Я рванул телеграф на средний (был маневренный полный) и громко сказал второму помощнику Подшивалову, который в штурманской корпел над картой:
— Иван Христофорович, врубите прожектора! И носовой, и с рубки! Хочу рубочный поглядеть в боевой обстановке! — потом откатил дверь и выглянул на крыло. Обняло сырым холодом, замогильным.
Нет льдины! А в небесах — луна сквозь тучи — как бледное пятно, как бледная замерзшая царевна... Обманулись! Оба! Вот какие штуки бывают. Четко видели здоровенную льдину, а это длинный отсвет от луны сквозь щель между облаками упал на черные волны.
— Луна! — сказал я Юрию Александровичу.
— Да, я понял уже!
Я дал опять полный маневренный.
Капитан ушел из рубки, осердившись на коварную луну.
Приказа второму помощнику врубить рубочный прожектор я не отменял, но он покопался, покопался у пульта огней и затих. Я тоже молчал, начиная на него злиться.
Луна продолжала играть в прятки — то проглядывала, и тогда по горизонту в разных местах появлялись вполне натуральные льды, то растворялась в тучах, и тогда льды исчезали. Когда такое встречается в том районе моря, где предупредили о плавучих тяжелых льдинах, и когда туман находит каждые несколько минут, то нервирует.
В тройной ореол была одета луна, лучистая.
Иван о чем-то тихо и увлеченно разговаривал с рулевым. Мы шли пока на автомате. И рулевому нечего было делать. И все было мирно. Но второй помощник не включил и не опробовал прожектор, и этого не следовало забывать, хотя и хотелось забыть.
Около часа я отшагал по рубке взад-вперед, затем сделал очередное упражнение для шеи — двадцать круговых движений в одну и другую стороны, потом по пятьдесят раз согнул ноги, оттягивая носки. Желание мышечной нагрузки остается, и это хорошо.
Иван вдруг шагнул к радиотелефону и вызвал “любое судно, идущее в центре моря Лаптевых курсом на восток!”. Ответил теплоход “Харламово”. Отметку этого теплохода я принял за симметричную засветку на экране радара, а Иван стоял с радаром впритык и легко обнаружил встречное судно. Вторые помощники поговорили о сроках разгрузки, очереди на нее в портах назначения, высоте воды на баре Колымы, обменялись опытом по сколачиванию ящиков для подборки в них россыпи картофеля и включении этих липовых ящиков в счет возможной нехватки груза. И только потом Иван спросил у встречного судна про ледовую обстановку в том месте, откуда “Харламово” шло.
С этого следовало начинать. Встречный дал границы четырех-шестибалльного льда на курсе. До него было еще далеко. Туман прочистился, и делать, вообще говоря, мне на мостике было нечего. Но и уходить не следовало, если капитан приказал бдить эту ночь. И только тут я заметил странный отблеск на мачте.
— Что мачту подсвечивает? — первый раз за все это время открыл я рот.
— Как что? Луна.
— Левый рей? Сзади свет, а луна справа впереди.
— А! Это кормовые погрузочные люстры горят, — небрежно объяснил Иван.
Тут я понял, что Подшивалов просто-напросто не ведает, где включается рубочный прожектор, а когда он шарил на пульте в темноте, то врубил по ошибке кормовые люстры. Любой моряк знает, что если впереди затемненной ночной рубки есть в носовой части судна освещенный предмет, то он должен быть затемнен, так как мешает наблюдению впереди. Иван люстры не выключил, давая тем понять, что они и должны, мол, гореть по штату. Я хотел опять промолчать, но помимо воли спросил:
— Почему не врубили рубочный прожектор?
— Я здесь врубил, а он, наверное, еще на рубке включается, — менее нагло объяснил Иван.
И добавил явно для смягчения обстановки:
— От него пользы не больше, чем от носового прожектора.
— Да, — сказал я, так как был уверен, что действительно от рубочного прожектора во льду помощи ждать нечего. Не умеем мы еще хорошие прожектора делать. Только лампочки на милицейских машинах хорошо умеем сооружать.
Когда Подшивалов ушел в штурманскую по зову американского спутника, который загугукал во тьме тире и точки, я взял ручной фонарик, просмотрел пульт, нашел выключатель кормовых грузовых стрел и вырубил их. Рея и мачта сразу прорезались на фоне чуть предрассветно сереющего неба четким силуэтом, и сразу легче стало смотреть вперед.
Иван сделал вид, что не заметил того, что люстры выключены.
Вот уж правда: не убей в себе дикаря и живи в ладу со своим дураком!
Я продолжал хранить гробовое молчание. Шагал по рубке, проходя на каждом галсе вблизи второго помощника, и молчал, и молчал.
И Ванька с матросом молчали. И мне психологически напряженно было, расхаживая взад-вперед по рубке, приближаться к ним и проходить впритык.
Об иллюминации у нас ночью. Светятся красной подсветкой диски машинных телеграфов, над ними желтым светят тахометры, на лобовой стенке с левой стороны горят красненькие табло радара, показывающие пеленг и расстояние до любой цели, фосфорическим тлеющим голубовато-зеленым светит экран радара, затем три красных огонька трансляционной установки “Березка” — для связи с машинным отделением, на станине рулевого устройства подсвечены репитер гирокомпаса и указатель положения руля, ну, и так далее. Ко всем этим огонькам привыкаешь и без надобности их не замечаешь. Они образуют как бы общий фон. Но если что-то в этом фоне чуть изменяется, то сразу реагируешь.
Теперь о светимости радара. Ему вредно работать под высоким напряжением беспрерывно. Потому, когда можно дать ему передохнуть, высокое напряжение снимаешь, и тогда электронный луч кружится по черной поверхности. А когда высокое включишь, весь экран заливает голубовато-зеленым свечением с вспышками от волн или льдин, или снежных и дождевых помех. Таким образом, включение высокого изменяет светимость общего фона и обращает на себя внимание. И я четко видел, что Иван просматривает окружающее пространство только на одной, любимой им — шестнадцатимильной шкале, а положено при движении в ледово-опасном районе употреблять разные шкалы, укрупняя изображение целей на экране.
И вот, в очередной раз проходя мимо второго помощника, который стоял, уставившись в окно, я включил высокое, на что, конечно, он сразу обернулся. Потом я, продолжая молчать, последовательно включил четырехмильную, восьмимильную и, наконец, шестнадцатимильную шкалы. Это был ему урок без слов. И он понял и пробормотал:
— Викторыч, простите, я все про мать думаю. Отправили ее в больницу или в хате лежит...
14.08. Утром сыграли традиционную тревогу, вволю надышался соленым и холодным воздухом Баренцева моря и с каким-то даже суеверным страхом ловлю себя на том, что просто и обыкновенно счастлив.
Вышли на чистую воду. Видимость волнами, льда не было.
Получили РДО Штаба, в котором Утусиков долбал “Диксон”, что не обеспечил нашу проводку.
Отправил телеграмму В.П. Астафьеву:
“ВПЕРВЫЕ ЧИТАЮ ТВОЙ ДЕТЕКТИВ ТЧК НИЗКО КЛАНЯЮСЬ ОБНИМАЮ ЗАВИДУЮ И РАДУЮСЬ ТЧК ИДУ СЕЙЧАС ТИКСИ ПОТОМ ИГАРКА СООБЩИ СВОИ ПЛАНЫ НА КОНЕЦ СЕНТЯБРЯ”.
Получил РДО от Левы Шкловского:
“ИДЕМ ПОЗАДИ ВМЕСТЕ ЛК ДИКСОН СЛУШАЕМ ВАШИ ПЕРЕГОВОРЫ ПУСТЯЧОК А ПРИЯТНО ОБНИМАЮ= ЛЕВА”.
Рулевой и впередсмотрящий — матросы и друзья не разлей вода. На судне их зовут Чук и Гек, хотя на самом деле — Слава и Коля. Обоим по тридцать, у обоих по два ребенка. У Чука каштановая бородка и усы, брюшко. У Гека — только усы, сам узкоплечий, тощий до вертлявости — внешне полные антиподы.
— Зря вы смеетесь, Виктор Викторович, — сказал мой напарник. — Гек на лодках служил и на Северном полюсе дважды всплывал. Правда, Героя ему зажали....
Как всех пожилых людей, Акивиса беспрерывно оттягивает прошлое. А так как он сидел на коленях всех вождей от Микояна до Орджоникидзе в самом нежном возрасте, то оттягивает чаще всего в эпоху индустриализации.
Я расспрашиваю об аварии (ледовом происшествии) с т/х “Ветлугалес”. Он вздыхает, вытягивает из-под мышки термометр, убеждается в том, что температура под сорок, встряхивает термометр и переходит к делу.
С Ефимом Владимировичем плавала Ольга Чайковская. Нынче вспомнил, что это его она хвалила в своем очерке о рейсе в Арктику на ледоколе “Красин”, которым в те времена Акивис командовал.
Дал мне свою визитку. Забавно, что Акивис-Шаумян живет в Москве на улице 1812 года.
С хорошим чувством юмора. Смотрит на старшего механика, который обрил голову и начал отращивать бороду:
— Теперь тебя все за салагу в Арктике принимать будут. И вообще, должен тебя предупредить. За тридцать лет у меня было три старших механика с бородами. И все три психи. И все три за борт кидались.
Старший механик мрачно:
— За это не бойтесь. Не брошусь.
“МОСКВА ЛИТЕРАТУРНАЯ ГАЗЕТА ОЛЬГЕ ЧАЙКОВСКОЙ= ПЛЫЛИ ВМЕСТЕ МУРМАНСК ДИКСОН ВСПОМИНАЛИ ВАС РЕШИЛИ ПОПРИВЕТСТВОВАТЬ ИЗ КАРСКОГО МОРЯ БУДЬТЕ СЧАСТЛИВЫ= АКИВИС КОНЕЦКИЙ”
В Мурманске купил декамевит и таблетки от старости, то есть атеросклероза и сужения сосудов. Здесь, на судне, регулярность жратвы четко диктует мне время глотания их — желтенькой, оранжевой и белой таблеток.
И я ощущаю глупую радость и чувство исполненного долга, когда глотаю пилюли, и мне кажется, что я прямо-таки чувствую, как они во мне налаживают разные органы, сосуды и печенку с селезенкой. Это, верно, и есть ползучее старческое самообманство. Разве купишь за 1 рубль 80 копеек здоровье и молодость? А вот тебе!..
Читаю книгу космонавта Шаталова: “Но прямо скажу — быть дублером нелегко... особенно бывает обидно для дублеров невнимание прессы. Возникает противное чувство своей неполноценности, какой-то безысходности, хотя в общем-то и прессу можно понять”.
Занятно: Андрияна Николаева за четыре дня до полета укусила на рыбалке щука, и его дублер уже предвкушал вполне реальную возможность хватануть вселенскую славу, но умелец-хирург вскрыл нарыв, и бедняга-дублер, говорят, заплакал горькими щучьими слезами...
О женской сути (для будущей пьесы):
“Остановила машину, а не вижу, что там полно мужчин. Они потеснились, и один, такой пьяненький, конечно, посадил меня на колени. Я думаю, а вдруг ты увидишь. Нет-нет, я знаю, что ты неревнивый... Так приятно было: он меня крепко держал. У шоссе я вылезла. Думаю, вдруг ты в универсам пошел...”.
“У тебя дистрофия уже прошла? Стыдно: деньги есть, а у тебя дистрофия... Вот грибочки, каждый маленький... Ух, слюнки текут... перец забыла... прошлый раз за ткемали весь город объездила... Люда говорит, что Сергей ее не устраивает. И она сохранила прежние чувства к прежнему мужу, это она мне по секрету говорила...”.
Выпал камушек из кольца, и она его потеряла: “Ах, не ищи, не надо... Потом посмотришь? Не люблю терять камушки...”.
16.08. Диксон. В 01.25 в сплошном тумане встали на якорь у западного берега, в бухту не полезли.
Воскресное утро, чистое небо. Вода чистая. В обед перешли в бухту.
Высадили Акивиса. Простились хорошо.
Когда при солнце пошли на внутренний рейд Диксона, опять стало радостно, и я подумал, что такие чистые моменты радости были у меня только в море...
По судовой трансляции: “Кто на берегу будет продавать косметические наборы, обещаю три года”.
Судно идет в Арктику после Дании. Косметический набор копенгагенского производства стоит здесь сто рублей. Объявление по трансляции со сталью в голосе сделал Юрий Александрович.
Современный журналист пишет в “Неделе” о давнем решении тогдашних руководителей (папы Павла IV) “прикрыть” часть “Страшного суда”, считающуюся непристойной. Одному из учеников Микеланджело поручили “одеть” 25 фигур. И появились на них стыдливые драпировки. Походя, журналист, которому повезло долго проживать в Риме, поносит ученика Микеланджело. Ученик этот был у одра умирающего мастера, закрыл его глаза, а согласился на работу по прикрытию наготы только потому, что способен был сделать это с наибольшей бережливостью. Вот замечательный рассказ! Ханжи и сволочи постановляют искалечить творение гения. Ученик гения понимает, что прикосновение к фреске учителя обязательно заставит через века какого-нибудь пустозвона-журналиста обвинить его в духовной проституции и кощунстве, но идет на это, ибо истинно любит учителя.
Злорадно-приятно было узнать, что ныне восстанавливается первоначальный вид “Страшного суда”. В этом есть великий оптимизм: да, четыреста лет ханжи могут торжествовать, но через четыреста с лишним лет они будут заплеваны — как ни вьется веревочка, а конец ее все-таки светел и пахнет коноплей и вереском.
17.08. 11.00. На рейсовом катере покатили с капитаном в Штаб. Командует нынче здесь Юрий Дмитриевич Утусиков.
Получаем информацию, от которой живот прихватывает.
1. После столкновения “Ветлугалес” уцелел чудом, откачку воды из трюмов вели три атомохода. Ширина трещины в корпусе, по данным капитана, 10 мм. По данным капитана атомохода — 50 мм. Действительно, чудом не булькнул.
2. “Невалес” — пробоина в машинном отделении, затем во 2-м трюме. Дырка на один метр выше киля и в 4 метрах ниже ватерлинии. Осадка была 562 метра. Пробоины заварили водолазы подводной сваркой. На данный момент “Невалес” тащится к мысу Косистый для разгрузки, вероятно, на баржи. Следует он под конвоем ледокола “Капитан Драницын”.
Юрий Дмитриевич Утусиков проводил до катера, показал колышки, вбитые в тундру, — разметка нового здания Штаба. Здание старого Штаба — ветхая рухлядь, которая вечно меня удивляет тем, что она еще не завалилась при здешних ветрах. Колышки появились, так как Карское море собираются открыть для плавания иностранных судов. Да, много экзотики увидят здесь иностранные моряки.
Когда катер отвалил, Юрий Дмитриевич помахал нам ручкой. Фуражка у начальника Штаба шикарная.
Юрий Александрович:
— Н-да, это уже и не фуражка, а кепка, и не козырек, а взлетно-посадочная полоса...
Любимый поэт капитана — Маяковский, но читать его надо, говорит он, без лесенки...
Нет, не Маяковский, а Дмитрий Тихонов. Его сборник он купил в 1969 году и с тех пор хранит в своей каюте. Я о таком поэте никогда и не слышал. Юра рассказал, что он из военморов, затем рыбак, капитан, умер на мостике. А в Калининграде его сестра Ирина издала сборник стихов и эссе “Подо мной океан”.
Надо будет похлопотать о переиздании, хотя... забуду, конечно.
Дал РДО:
“ТХ ЛИГОВО КМ АЛЕШИНУ= СТОИМ ДИКСОНЕ ОЖИДАНИИ СБОРА КАРАВАНА СЛЕДУЕМ ТИКСИ НАДЕЮСЬ ВСТРЕЧУ ОБРАТНОМ ПУТИ ИГАРКЕ ПОКЛОН ЭКИПАЖУ ОБНИМАЮ ВАС= ВИКТОР КОНЕЦКИЙ”.
Выкатились с Диксона в 19.00 местного. Выкатились восточным проливчиком. Он очень узкий, и я всегда волнуюсь, когда им проходишь. Юрий Александрович волновался тоже. Кажется, только Фома Фомич здесь сохранял абсолютное спокойствие.
Только выскочили в открытую воду, как в главном двигателе запал клапан. Господи, а ежели бы он запал на четверть часа раньше...
Затем начали движение на восток за “Пионером Онеги”.
18.08. К утру прошли пролив и от острова Сырков пошли резко на норд. Лед до 6 баллов, но обходили, и получилось — по чистой...
РДО от Левы Шкловского:
“ЛЮБУЕМСЯ ЕНИСЕЕМ ЧУДЕСНАЯ ПОГОДА МЯГКОГО ЛЬДА ЯСНОЙ ПОГОДЫ ВАМ ПИШИ ПРИВЕТ МАСТЕРУ ОБНИМАЮ= ЛЕВА”.
Очень большой внутренний смысл имеет то, что помполит особенно болезненно реагирует на мои рассказы в кают-компании из истории русского Севера. Его прямо коробит — больше, чем от моих политических ляпов. Почему? Что-то чует он в истории опасное, живое, свободное, нарушающее регламент будней. Прямо самой кожей чует он в истории опасность сегодняшнему статус-кво... Спрашивает про землепроходцев с недоверием: “А как они сюда добирались-то? Пешочком?”. Я вынужден объяснять, что они ехали на лошадях в умеренных широтах, потом строили крепости, в них строили кочи и струги, на них спускались по рекам... Искренне удивлен! Хорошо, что молодые моряки слушают с большим интересом.
19.08. Идем под проводкой ЛК “Леонид Брежнев”.
В 18.00 приняли буксир с ЛК “Мурманск”. Лед 10 баллов, торосистость 4, с включением двухлетнего, толщиной до 3 метров, сильных сжатий не было, но временами зажимало здорово.
“ТХ КИНГИСЕПП КОНЕЦКОМУ= ПОКА ВЫ В МОРЕ Я В ДЕРЕВНЕ С ЗАВЕТНЫМ ДЛЯ ВАС ИМЕНЕМ БЕРЕЖОК ГДЕ ТОЛЬКО И ШТОРМОВ ЧТО В ЗАВАЛЯВШИХСЯ ЖУРНАЛАХ 30-Х ГОДОВ ЗАТО УЖ ТАМ БОЛТАЕТ ТАК БОЛТАЕТ СКУЧАЮ= КУРБАТОВ”
“ВСЕ ЕЩЕ КУПАЕМСЯ ЗАГОРАЕМ ХОЧЕТСЯ ПОСЛАТЬ НЕМНОГО ТЕПЛА ДИКСОН ТЮЛЕНЯМ КОНЕЦКОМУ= ИРИНА ВАХТИНА”
“ВСЕМ СУДАМ= ШТОРМОВОЕ ПРЕДУПРЕЖДЕНИЕ СЕГОДНЯ 19 АВГУСТА ПЕРИОДЕ 03-05 МСК ПО УЧАСТКУ ДИКСОН ЛЕСКИНО СОПКАРГА КАРАУЛ ОЖИДАЕТСЯ УСИЛЕНИЕ СЕВЕРНОГО ВЕТРА 15/20 М/СЕК= ДИКСОН ПОГОДА”
Остров Тронзе в проливе Вилькицкого у острова Большевик.
Сегодня вспомнил и рассказал попутчикам, как я, немного веселенький, посередине ночи — дело было в Ленинграде, на твердой, как понимаете, суше — решил немного развлечься. И зная, что дома у моего самого близкого друга капитана Льва Аркадьевича Шкловского телефон стоит у изголовья шикарной двуспальной кровати, позвонил ему, услышал встрепенувшийся, сонный голос Левы, отдыхающего в отпуске, и заорал в трубку: “Огонь прямо по курсу! Прошу срочно на мостик!”. “Иду!” — заорал Лев и бросил трубку. Потом оказалось, что он спихнул на пол жену и выпрыгнул из кровати.
Самое интересное, что все это правда.
20.08. Продолжаем следовать на буксире за ЛК “Мурманск”, лидируют атомоход “Брежнев” с “Пионером Онеги”. Дождь, снег...
В 16.20 из-за усиления сжатия застряли вместе с “Мурманском”. Пришлось “Брежневу” возвращаться и окалывать его. Это заняло 40 минут. Уже в 17.00 пошли опять, но довольно тяжело.
“ТХ КИНГИСЕПП КМ РЕЗЕПИНУ = ОКОНЧАНИЕМ ПРОВОДКИ ТХ ПРИМИТЕ БОРТ ДВУХ РАДИСТОВ ШТАБА МОРОПЕРАЦИЙ НАЗНАЧЕНИЕМ КОСИСТЫЙ ДАЛЬНЕЙШЕЙ ПЕРЕДАЧЕЙ ЛК КАП ВОРОНИН ИЛИ ПОПУТНОЕ СУДНО НАЗНАЧЕНИЕМ ХАТАНГУ ТЧК ЯСНОСТЬ И ИСПОЛНЕНИЕ ПОДТВЕРДИТЕ= ЗНМ АКИВИС”
Разговор однокашников в эфире:
— Кто есть на борту из выпуска 79-го года?
— А я и есть. Здорово, Шурик. Ты?
— Я.
— Кого встречал?
— Пат на... Еж на... Суслик на...
— Какой груз?
— ЖБИ и какие-то еще железяки. Не слышно тебя. Еще больше заикаться стал? И как это заики плавают?
О жизни писать надо. Это и есть “художественная проза”. Тяжелее ничего на свете нет...
На траверзе бухты Марии Прончищевой с левого борта обнаружили мишку. Мишка поймал какую-то несчастную нерпу и потому не побежал от судна. Продолжал рвать жертву, время от времени поднимал башку с черной точкой носа.
Лед 5–6 баллов, одногодовалый, толщина до двух метров.
Уже два часа солнце закатывается, но никак закатиться не может. Оно просто катится над горизонтом в щели между ним и черно-фиолетовой тучей. Смотреть на светило невозможно — сноп концентрированных исступленно оранжевых лучей. Но на наших мачтах — идем на чистый ост, а солнце садится на северо-западе — полыхают кроваво-алые отблески. И западные края льдин высвечены то кроваво-алым, то нежно-алым и розовым. А далекий танкер “Морис Бишоп” — до него одиннадцать миль — сверкает, отражая низкие солнечные лучи, пульсирующим лазером.
О мишке объявили по судну. Ребятки бросили кино и побежали на палубу — раздетые, конечно, так их в перетак.
Все время льдины кажутся живыми существами, которые думают-думают-думают какие-то тягостные думы и способны, не моргая, глядеть на закатное светило. А можно и так решить, что они опустили белые веки и просто бездумно ловят последний солнечный привет.
В 22.20 солнце все-таки утопило себя под горизонт, но нестерпимо яркая оранжевая полоса продолжает гореть.
21.08. В 01.00 окончание ЛК проводки. По чистой воде дошли до Тикси.
РДО от Левы:
“ИДЕМ ИГАРКИ СИРИЮ ВСЕ ЭМОЦИИ ВЫТЕКАЮТ ПЕРВЫХ ТРЕХ СЛОВ ОБНИМАЮ= ЛЕВА”.
22.08. 11.45 прошли приемный буй. До 14.30 лежали в дрейфе недалеко от причала.
В порту принято работать без лоцмана, но Юрий Александрович его вызвал, т.к. не знал этого правила, а в этом месте впервые.
В 15.00 встали к причалу Тикси. Тальманши — студентки водного техникума из Одессы.
Предельная занавешенность “наглядной агитацией”.
Начали разгрузку только груза Янского продснаба из трюма № 3. Нет точного тоннажа.
Получил РДО от Астафьевых:
“ДОРОГОЙ ВИТЯ ОКТЯБРЕ БУДЕМ ДОМА ТЕЛЕГРАФИРУЙ ДВА АДРЕСА ГОРОДСКОЙ И ПОЧТОВОЕ ОВСЯНКА КРАСНОЯРСКОГО ДИВНОГОРСКОГО РАЙОНА ОБНИМАЕМ= АСТАФЬЕВЫ”.
Перечитывая Бунина, убедился в том, что фабулы, концы, развязки и “выводы на философию” его рассказов забываются на те же 100%, как и детективы. Толстовских концов не забудешь, даже ежели тебе по башке оглоблей звезданут. Интересно, что Бунин уже в 24-м году употреблял множественное от “кондуктор” — “кондуктора”, а не “кондукторы” (“Митина любовь”). Мы же до сей поры внутренне боремся с “шофера”, “контейнера”...
У Лескова “учители”, а ныне — “учителя”.
Рассказываю в рубке желающим, как мы стояли на “Державино” с Фомой Фомичом во главе и решали вопрос о “пикнике на природе”, т.е. об экскурсии в лес, и как Фомич приказал ходить по лесу строго тройками и держась за руки.
— Ну, что за руки держась — это вы, Виктор Викторович, врете, — говорит Гек.
— Загибаете, — поддержал его Чук.
— А тройками почему? — интересуется Юрий Александрович.
— Медведи тут очень опасные, — объясняю молодому капитану.
— Понял! — восклицает Юрий. — Значит, тройками надо ходить, чтобы медведю сразу было первое, второе и третье, так?
— Точно! — подтверждаю я, хотя до такого объяснения сам ни в век бы не додумался.
23.08. На проходной поймали грузчика с 600 гр морковки. Явился мильтон-сержант в штатском с “Административным кодексом РСФСР”.
Капитан имеет право и должен обыскивать грузчиков — “необеспечение сохранности груза” — штраф до 30 рублей.
“А как я буду женщин обыскивать?”
Наследил мильтон в каюте сапожищами. Ночью взвешивал морковку секонд.
Доктор Борис Аркадьевич пугает нас с Юрием Александровичем. Сегодня заявил:
— Надо брокеражный журнал завести.
Мы вылупили глаза, и я поинтересовался, что означает “брокеражный”. Оказывается, журнал качества продукции, качества приготовления ее и чистоты на камбузе. В этом своем журнале доктор выставляет по трем этим параграфам отметки нашей обслуге по пятибалльной системе.
— Заводите хоть абордажный, — сказали мы с Юрием в один голос.
Дальше док заговорил о хлорировании воды:
— У меня известь слабая. Надо будет по пятнадцать миллилитров на килограмм воды увеличить норму.
— Уморишь! — с истинным страхом заорал капитан.
У дока в глазах появился плотоядный блеск:
— В этом вопросе я командую. Могу еще лекцию о столбняке или антиалкогольную.
— Идите к трапу и выполняйте свои вахтенные обязанности, — попросил я нашего эскулапа.
— Помню, в Выборге сделали вдруг всем нам противостолбнячные уколы, — вероятно, по ассоциации вспомнил Юрий Александрович.
— В зад? — поинтересовался я.
— Под лопатку.
— Ну и что дальше?
— Все остолбенели, и караван за борт ушел. На сорок сантиметров тогда перегрузились.
24.08. Нет собак. Жалобы на национализм якутов и их тупость — нет судоводителей и т.д. (нет собак и на Молодежной в Антарктиде).
Получил РДО:
“КОРРЕСПОНДЕНЦИЮ ПОЛУЧИЛИ СТАВИМ В НОМЕР ТРИДЦАТЬ ПЯТЫЙ ВЫХОДЯЩИЙ ТРИДЦАТОГО АВГУСТА ВМЕСТЕ С ДВУМЯ РАССКАЗАМИ ЖДЕМ ОЧЕРЕДНОЙ КОРРЕСПОНДЕНЦИИ= КОРОТИЧ ИВАНОВ”.
“Огонек”, стало быть, будет публиковать мои последние рассказы. Мелочь, а приятно...
Читал записки Гончарова 1854–55 годов.
Приведу несколько выписок, касающихся и наших дел: “...Путешествия — это книга, в ней останавливаешься на тех страницах, которые больше нравятся, а другие пробегаешь только для общей связи”.
“А создать Сибирь не так легко, как создать что-нибудь под благословенным небом...”
Особенно поразили его записи о Сибири. Самой приметной чертой ее физиономии он отмечает отсутствие следов крепостного права. А дальше: “От берегов Охотского моря до Якутска нет ни капли вина... Здесь вино погубило бы эту горсть иноплеменцев, как оно погубило диких в Америке. Винный откуп, по направлению к Охотскому морю, нейдет далее ворот Якутска. В этой мере начальства кроется глубокий расчет — и уже ЗАРОДЫШ НЕ ЕВРОПЫ В АЗИИ, а русский самобытный пример цивилизации, которому не худо было бы поучиться некоторым европейским судам, плавающим от Ост-Индии до Китая и обратно...”.
“Жидов здесь любят: они торгуют, дают движение краю”. Это на Лене!
“Свет мал, Россия велика”, — говорил Гончарову человек, пришедший кругом света в Сибирь и преодолевший все ее пространства. “Воистину — скажу я”, — заключил Гончаров...
Из разговора в кают-компании. В Греции при заявлении “Морского протеста” надо клясться на Библии, Коране или Талмуде. Пришли наши к нотариусу. Капитан — еврей, второй помощник — армянин и русский. Грек-нотариус совершенно растерялся. Оказалось, что никто из наших мореплавателей никакой разницы в этих трех святых книгах не углядел и не угадал.
За ужином помпа Тарас Григорьевич первый раз окрысился на критиканские мои разговоры, которые бурно и бесстрашно поддерживают третий механик и начальник рации. Дурак слепой! Говорили о безобразном развале на аэрофлоте, нехватке ГСМ. И о том, что из Куйбышева самолеты берут половину пассажиров, а остальное загружают железками для предприятий (Тольятти).
Помпа рявкнул, и наступила тягостная тишина. Как запуганы люди! Боже мой! Кто-то разрядил тишину, сострив в адрес третьего механика:
— Ты подтверждение визы-то прошел?
— Прошел! И виза подтверждена. Отец кочегаром на “Ермаке” Папанина спасал, так что с происхождением все в ажуре! — с вызовом сказал тот, но на этом его пыл угас.
А вякнул-то Тарас только:
— Ну вот, и в Куйбышеве самолеты сидят, и в Тюмени сидят! Везде, значит, не летают?
Юрий Александрович очень спокойно продекламировал:
Разве трусам даны эти руки,
Этот острый, уверенный взгляд,
Что умеет на вражьи фелуки
Неожиданно бросить фрегат...
Потом облизал ложку и ушел из кают-компании, с порога пожелав остающимся “приятного аппетита”.
25.08. Без выгрузки — нет тоннажа.
Анонимное РДО:
“ЖИТЕЛИ ДОЖДЛИВОГО ЛЕНИНГРАДА БЕСПОКОЯТСЯ ВИКТОРЕ КОНЕЦКОМ”.
Четверо ученых на гидрометстанции делают драчку огромному кобелю-овчару, ибо местные лайки ему мелки.
О карабинах у якутов с осени:
— По поселку только с автоматом ходить.
Громила, который загнал 10 якутов в сарай, закрыл их на дрын (из плавника), опрокинул мотоцикл и облил сарай бензином. Не поджег чудом.
Пришел посетитель. Его рассказ: когда-то служил в войсках спецназначения. Потом плавал, стоял в Гавре на ремонте, получали по 12 руб. 50 коп., он был 4-м помощником. А потом решил не плавать, и начались скитания: инженер-организатор в порту, диспетчер... Заочно учился на искусствоведческом отделении в Репинском институте. Потом кореш позвал сюда. Теперь — 2-й помощник на 200-тоннике. Хочет удрать, но 7-летняя дочка всем трезвонит: “Папка — герой-полярник”. Как вернешься? Да жена по второму разу беременна, а билет отсюда до Москвы 133 рубля. Рейсы по дельте Лены. По 6 раз садятся на мель в протоке. Книжки читает, думает заняться английским языком, куча словарей. Но рейс по 8 часов — на сон времени не остается. И вообще — отмашка рукой...
Вероятно, пробует писать — знает много имен начинающих писателей. Ненависть к якутам и эстонцам...
— Я вам осетрину пришлю.
— Нет уж.
— Мы сами не браконьерничаем. Так дают.
— Все одно не надо.
Из разговора в кают-компании.
— Но наш бронепоезд стоит на запасном пути...
— Давно пора объявить ему тридцатиминутную готовность.
26.08. Выгрузка на один ход; путаница с документами.
Талоны на вино — 2 бутылки в месяц.
Нет вербованных — бригады с мест, тальманы — студенты. В договорах со всеми ними есть пункт о непродаже им вина.
Считаем: мы в Мурманске и отправитель-получатель. В Тикси считаем мы + получатель и речник, затем речник и окончательный получатель.
Мы со своей пломбой опечатываем контейнер, чтобы довести его до борта “Сибирского-212” — финн, все управление с мостика, но... всего 13 человек экипаж. Из них “три старика-инвалида” для тальманства, а берет 4 тыс. тонн (надо и комбикорма считать).
27.08. Речного тоннажа для нашего картофеля все не находится.
В 10.00 пошел к Андрееву Павлу Михайловичу — первому секретарю райкома. Но он принимал пограничников. Возможно, если бы секретарша предложила мне раздеться и сесть, я бы подождал.
Может ли быть хорошим руководителем человек, который не научил свою секретутку обыкновенной вежливости?
Пустота в райкоме. Нет следов грязи даже на половике у входа.
Андреев якут, это о нем в газете “Советская Россия” была большая разгромная статья — купил три комплекта финской мебели и находился в сговоре с какими-то темными личностями из местного торга. Девица из ВОХРа мне сказала, что все номера газеты были изъяты. Пока Андреев продолжает исполнять свои партийные обязанности, получив строгий выговор с занесением в учетную карточку...
(Через два года — в 1988-м — Андреев был назначен... заведующим отделом организационной и кадровой работы обкома. Что было с ним потом, не знаю.)
За ночь перегрузили на “Сибирский-212” 40 контейнеров, по 97 ящиков картофеля в каждом.
На конец августа здесь еще не ели картошку. В жизни я раздумывал о вопросах плавания во льду или перевозке картофеля не меньше, нежели о литературе. И это факт, а не дешевая реклама.
Купил двухтомник Твардовского — валялись две рваные книжки писем. Прочитал его письма В.Ф. Пановой, где он меня долбает за “Путь к причалу”, и убедился еще раз, что он был абсолютно прав.
За что он наше поколение не любил? Даже Казакова ни разу положительно не помянул...
Зашел перекусить в кабак, дали лангет — подметка из оленины. Я как вспомню грустные оленьи глаза, понурые морды, то и есть не могу. Чай еще дали с химическим тортом.
29.08. С утра пурга, сразу сопки покрылись снегом. Разгрузка по бочке и одному контейнеру в час.
Я меньше верю тем, кто командует подчеркнуто тихо. Такие, мне кажется, больше лгут в жизни и чаще скрывают свою неуверенность в правильности отданной команды.
Человек, который способен сам себе и окружающим вслух сказать все, что он истинно думает и чувствует, такой человек способен и ВСЕ сделать, то есть ПОСТУПИТЬ. Потому хороший руководитель от подобных людей обязан избавляться под любым соусом, особенно если дело идет о политике.
Написанное слово в таком аспекте значительно и разительно отличается от вслух произнесенного. Написанное слово легко превращается в карманную фигу. Написанное вольнодумное слово никак еще не означает способность его автора к решительным и масштабным поступкам, хотя, как и произнесенное, само по себе уже есть поступок.
Весьма часто авторы смелых книг сами демонстрируют в сложной гражданской ситуации отчаянную трусость. Однако следует четко отличать таких авторов от тех, которые описывают героическое, уже имея собственный большой опыт действий в опасных ситуациях. Последние, написав “Выстрел” или “Иметь или не иметь”, следуют в жизненном поведении за своими героями. Они иногда даже попадают в рабство своему написанному, как попадают в подобное рабство те, кто в собрании ПРОИЗНЕС свое абсолютно искреннее слово.
Вывод для любого морского администратора: кто может все сказать, тот может и все сделать, — и потому для начала заткни ему глотку!
Получил РДО:
“ВИКТОР ВИКТОРОВИЧ ЖУРНАЛ РАССКАЗАМИ ВЫШЕЛ ТЧК ЖДЕМ ОЧЕРЕДНЫХ КОРРЕСПОНДЕНЦИЙ= КОРОТИЧ ИВАНОВ”.
30.08. Ромашечки среди черных мерзлых “базальтов”, бурое море, собаки — не лайки, очень добрые и благодарные. Художник Володя (южной внешности), его пейзажи по памяти в лаборатории на судне. Покупка говяжьей тушенки в лавочке на полярке.
О морском юморе. Был у меня матрос, любил петь всякие страшилки, типа:
Дети в овраге пушку собрали.
Долго в деревне дома догорали.
Это безымянное, но явно профессиональное творчество. Может быть, это даже Олег Григорьев.
Моряки уравновесили самодеятельностью по образцу великого Горького (“Как сложили песню”):
Мальчик чахоточный вахту стоял.
Мальчик чахоточный в море упал.
Мальчика в царство небесное спишем,
К робе четыре другие припишем!
Ассоциативность здесь в следующем. Как-то погиб наш поваренок. В тяжелый шторм вылез подышать воздухом с камбуза на корму. Его смыло. Капитан заложил смертельно опасный поворот, но, конечно, ничего уже не увидели и никого не спасли. Однако под этим соусом списали массу барахла: четыре спасательных круга (два из них с сигнальными лампочками), халат сатиновый — один, фартук поварской — один, брюки рабочие и т.д. Отсюда и: “К робе четыре другие припишем!”.
Сегодня закончилась первая половина рейса.
Итоги: в Тикси после выгрузки получили рейсовое задание — идти на Игарку, брать пилолес и следовать в Сирию. Но разгрузка в Тикси неимоверно затянулась по причине отсутствия речного тоннажа. Выгрузить быстро смогли только то, что уходило самолетами на Янский промснаб (выгрузка шла на один ход). Затем длинная пауза с речниками и получателями, ибо на “Сибирском —2111” (экипаж 12 человек) выставить двух тальманов не смогли. Овощи шли на один ход, а остальные трюма речники грузили железками. Речник “Курган” с 27.08 отказался вообще принимать груз картофеля, ибо впервые в практике оказался ответственным перевозчиком продуктов и боялся застрять на баре реки Лены при отрицательных температурах.
Сегодня, т.е. 30.08, в 15.00 закончили выгрузку в Тикси, получили указания Голдобенко о распаузке (впервые услышал это слово) “Братска” — это из серии новых судов типа “СА-15” — на рейде Колымы.
К судам этим уже прилипла кличка “морковки” — это по причине их оранжево-красной окраски, они спокойно идут без ледокола в метровом льду, но, имея большую осадку, не могут входить в большинство арктических портов.
Конечно, “морковки” начинают все больше играть здесь, в Арктике, решающую роль, и будущее за ними. В эту навигацию небольшим лесовозам вообще запретили работать на Востоке северной трассы. Нынче мы на своем “Кингисеппе” здесь последние, на данный момент и вообще единственные.
Так вот, распаузка означает, что другое судно везет груз из порта к тому месту, где стоит “морковка”, и своими средствами идет перевалка грузов.
31.08. Начали погрузку брусьев и разборных домов. После звонка на Колыму и разговора с Корниенко выяснилось, что длительность разгрузки этих домов задержит обработку “Братска”. Сборные дома выгрузили обратно из трюмов. Стали ожидать дальнейших указаний. Получили приказ грузить бревна и рудостойки в адрес Зеленого Мыса (т.е. нам предстоит залезать еще дальше на Восток в ледовую западню).
01.09. Когда сегодня проснулся, обнаружил на столике в каюте записку: “Приношу свои величайшие извинения, но у меня просьба личного характера. Если есть возможность у вас в артелке приобрести сосиски (4-5 кг) и витчину, то, пожалуйста, дайте знать. Если нет, то не сердитесь на наглость мою. С уважением Валентина”.
Какие у нас к черту сосиски и “витчина”?! Такого безобразия с продуктами, как в этот раз, у меня за тридцать лет, что я посещаю Арктику, еще не было.
А Валентина в ВОХРе здесь работает. Когда-то плавала поварихой. И ушла с морей после того, как упала в обморок, очутившись в объятиях негра. Ничего плохого черный человек в отношении Валентины делать не собирался. Прикрыл ее от падающего груза. Самое интересное, что это правда.
Из моего иллюминатора видна сопка, высоко над плоским поселком Тикси огромная надпись “СЛАВА КПСС”. Сложена она из пустых топливных бочек. Заводили и устанавливали бочки на сопку для прославления нашей партии военными вертолетами. Три бочки из буквы “л” упали. Потому вообще-то надпись читается “САВА КПСС”. Интересно, что наше первое рейсовое задание было идти на Колыму, взять там пустые бочки из-под топлива и везти их в эту самую благословенную бухту Тикси.
Переведены на аренду Северо-Восточного управления Морфлота.
Итак, сперва — сборные дома — все в некомплекте, без маркировки. Отбились, т.к. “Братск” уже прошел Карские ворота, а мы должны его распаузнить на рейде Амбарчика. Дома же идут на среднюю и верхнюю Колыму — с перегрузкой на баржи.
Заменяют груз на пиломатериалы для самого Зеленого Мыса.
Погрузку бревен долго не могли начать по причине штормовой погоды. Перешвартовываться в подветренную сторону причала оказалось невозможным, так как все плавсредства порта Тикси работали в аварийной обстановке на внешнем рейде...
У капитана нет допуска на секретные карты — нужно подтверждение из Ленинграда, а там — “море на замке” — суббота и воскресенье + разница во времени.
Юрий Александрович пытался отбиться.
— Нет карт? Найдете.
— Поймите! Меня не учили плавать по глобусу!
— Вы про перестройку слышали?
— Я не шучу, у нас даже глобуса нет...
— Поезжайте на нашу свалку — там не только глобус, а “Жигули” соберете.
Около 15.00 штормовое предупреждение: волна 1-2 метра. Весь остаток дня простояли без всяких грузовых операций. Стоим с наветренной стороны пирса, сильно бьет. Надо переходить на подветренную сторону, но нет буксиров. Все буксиры аварийно работают на дальнем рейде, где шторм разбивает плоты. Бревна из этих плотов “Ветлугалес” грузит на Японию.
Капитан “Ветлугалеса” — однокашник Юрия Александровича по мореходке.
Получили РДО:
“РАДИО ВСЕМ СУДАМ БМП КМ= 31 АВГУСТА П3С АДМИРАЛ НАХИМОВ СОВЕРШАЛ РЕЙС ЧЕРНОМУ МОРЮ СОВЕТСКИМИ ПАССАЖИРАМИ УСЛОВИЯХ ХОРОШЕЙ ПОГОДЫ ТЧК 22.30 ВЫШЕЛ ПОРТА НОВОРОССИЙСК НАЗНАЧЕНИЕМ СОЧИ ТЧК 23.15 СЕМИ МИЛЯХ ОТ ПОРТА ШЕДШИЙ ПЕРЕСЕЧКУ ТХ КАПИТАН ВАСЕВ УДАРИЛ НАХИМОВА ПРАВЫЙ БОРТ РАЙОНЕ ПЕРЕБОРКИ МЕЖДУ МАШИННЫМ И КОТЕЛЬНЫМ ОТДЕЛЕНИЯМИ ТЧК ЧЕРЕЗ 7 МИНУТ П/С АДМИРАЛ НАХИМОВ ЗАТОНУЛ ГЛУБИНЕ 43 МЕТРА ТЧК СПАСЕНИИ ЛЮДЕЙ ПРИНИМАЮТ УЧАСТИЕ 50 КОРАБЛЕЙ И СУДОВ ЗПТ ВЕРТОЛЕТЫ ТЧК РЕЗУЛЬТАТЕ СПАСЕНЫ 837 ЧЕЛОВЕК ЗПТ ПОДНЯТО 79 ПОГИБШИХ ЗПТ НЕ НАЙДЕНО 319 ЧЕЛОВЕК ТЧК СПАСАТЕЛЬНЫЕ РАБОТЫ ПРОДОЛЖАЮТСЯ ТЧК РАССЛЕДОВАНИЕ МЕСТЕ ПРИЧИН АВАРИИ ЗПТ ОСУЩЕСТВЛЕНИЕ ДРУГИХ МЕРОПРИЯТИЙ ПРОВОДИТ ПРАВИТЕЛЬСТВЕННАЯ КОМИССИЯ ТЧК КАПИТАНАМ ДОВЕСТИ СВЕДЕНИЯ ЭКИПАЖЕЙ ЗПТ ПРИНЯТЬ ДЕЙСТВЕННЫЕ МЕРЫ УЛУЧШЕНИИ НЕСЕНИЯ ВАХТЕННОЙ СЛУЖБЫ ПЛАВАНИИ МОРЕ ЗПТ ОБЕСПЕЧЕНИЮ ТЩАТЕЛЬНОГО НАБЛЮДЕНИЯ ОБСТАНОВКОЙ ЗПТ ДВИЖЕНИЕМ СУДОВ ОСОБЕННО ПОДХОДАХ ЗПТ ВЫХОДАХ ПОРТОВ ЗПТ УЗКОСТЯХ ЗПТ СТЕСНЕННЫХ РАЙОНАХ ТЧК ИСКЛЮЧИТЬ ОШИБКИ УПРАВЛЕНИИ СУДНОМ ПРИ МАНЕВРИРОВАНИИ ЗПТ НЕУКЛОННО ВЫПОЛНЯТЬ МППСС ПРАВИЛА ПЛАВАНИЯ РАЗЛИЧНЫХ РАЙОНАХ ТЧК ПРИНЯТЫХ МЕРАХ ДОЛОЖИТЬ ОЧЕРЕДНОМ РЕЙСОВОМ ДОНЕСЕНИИ ТЧК= МИ-729 ЧМ ХАРЧЕНКО”.
Все пороки, что завелись на суше, перешли и на море. А оно долго сопротивлялось. И сама стихия, и необходимость дисциплинированности, знания профессии диктовали морякам десятилетиями сохранять определенную нравственность, рабочую и просто человеческую честность. Море требует правды, и ничего кроме правды.
Если врешь сам себе — ты погиб, и твой экипаж погиб.
Что же произошло на самом деле с “Нахимовым”? Почему?
“Адмирал Нахимов” когда-то назывался “Берлином”, был построен в Германии в 1925 году, дважды тонул, после ВОВ был передан СССР в счет репараций.
Из интервью “Ленинградской правде” от 27.09.89 “Никто пути пройденного у нас не отберет”:
“Когда мы шли на Колыму, то получили шифровку о гибели “Нахимова”. Затем сгорело судно на Дальнем Востоке, о чем вы здесь почти не знали, а мы, находясь в море, естественно, узнали. Потом погиб “Комсомолец Киргизии”, а напрасно обвиненный в приказе министра МФ в аварии капитан судна, молодой еще человек, умер от сердечного приступа. Кстати, приказ капитану и экипажу “Комсомольца Киргизии” покинуть судно был отдан начальством.
Капитан же, который хотел, согласно традиции, остаться на судне до момента фактической гибели (вместе с аварийной партией), покинул судно только после этого приказа... Вертолетчики США сняли экипаж. Наших моряков картинно принял Рейган, одновременно наградив спасателей-вертолетчиков. Такое не могло понравиться высокому начальству.
Теперь о “Нахимове” и “Васеве”. Давайте сравним — Чурбанову дали 12 лет, капитанам по 15 (без права апелляции). Вот почему буду писать еще одну книгу на морском материале — слишком плохи дела на флоте.
Последней каплей в этом решении было выступление следователя Б.И. Уварова по телевидению. Даже эксплуатацию парохода (!) “Нахимов”, который старше меня сегодняшнего, следователь признал нормальным делом, показав зрителям железяку, здоровенную железяку, назвав ее “кусок борта”. Сколько времени этот следователь занимается крупнейшей морской аварией и не уяснил даже того, чем “обшивка” отличается от “борта”! Просто-напросто жестко-обвинительный характер следствия по делу об этой аварии был заложен еще Алиевым — председателем госкомиссии...”
“Уважаемый Виктор Викторович!
После опубликованного в “Ленинградской правде” интервью с Вами и слов, ответов, касающихся гибели т/х “Адмирал Нахимов”, пишет Вам мать, потерявшая на нем дочурку 29 лет, “без вести пропавшую” — “не найденную”.
Из Ленинграда девушка разговаривала с ней за полминуты до того, как “Нахимов” ахнул. Парень слышал ее крик после того, как корабль ушел под воду. И таких не одна она, и не найдены?!
Езжу в Новороссийск на годовщины и 8 марта (ее денечек был и самый, самый для меня). Не могу здесь без нее!
Знакомилась с делами в Прокуратуре. Прошла Верховный суд — в свое 60-летие. С кем только не разговаривала за эти, уже почти 3,5 года.
Чем дальше, тем больше в рассказах участвовавших, очевидцев появляются слова: “Тайна должна быть снята!” и т.п.
Дочурка была инженер-математик в морской в/ч, в 1985 году получила грамоту за второе место по плаванию, и никто не верит, что она могла утонуть. Человечек, без которого всем плохо, неуютно, а мне каково?
Спасшиеся, знавшие ее всего 10 дней, посвятили ей строки на памятник:
Безвременно ушла из жизни ты,
Нам никогда с утратой горькой не смириться,
И образ твой у нас хранится,
Как воплощение любви и доброты.
А муж архитектора памятника погибшим, видя нас, потерявших детей — надежду в жизни, — сложил строки:
Бессилья боль надорванных сердец,
Отчаяния тягостное бремя,
Трагедии немыслимый конец,
Остановил навеки ваше время...
Не знаю, доживу ли я до того времени, когда Вы или кто другой напишет книгу о ПАМЯТИ НАШИХ.
Сама я инженер-кораблестроитель с “Малахита”, отработала 34 года с перерывом на лечение дочурки от полиомиелита. Сын 10 лет служил на подводных лодках на Камчатке, а после гибели дочки, ради меня, переведен в Ленинград.
Все 10 лет, что он служил, мы с дочей думали — “только бы обошлась автономка”...
Все, все, извините, о непосильном, нечеловеческом горе до гробовой доски не хватит остатков жизни высказать всю ежесекундную нестерпимую боль.
Денисова Татьяна Николаевна”.
На обороте письма приклеена вырезка:
“Михаил Лермонтов” (20352 рег. т) затонул у побережья Новой Зеландии в феврале. Погиб один член экипажа.
“Адмирал Нахимов” (17053 рег. т), построенный 61 год назад, затонул в конце августа в Черном море после столкновения с балкером “Петр Васев”. Погибло 423 человека.
“Уважаемый Виктор Викторович!
Из интервью в “Ленинградской правде” мы, близкие родственники погибших 31.08.86 на пароходе “Адмирал Нахимов”, узнали, что Вы намерены писать книгу на морском материале и, в том числе, и о “Нахимове”.
Наши позиции на эту трагедию в чем-то совпадают с Вашей, а в оценке уголовного наказания капитанов — резко разнятся с Вашей.
Мы прошли тяжелый путь опознания трупов погибших, извлеченных из моря, вплоть до конца работы той самой Правительственной комиссии Алиева; как представители погибших были ознакомлены с материалами уголовного дела в Прокуратуре РСФСР в Москве (следственная группа Уварова); присутствовали на так называемой выездной комиссии Верховного суда СССР в Одессе в марте 1987 года. Ежегодно собираемся в Новороссийске на день поминовения погибших, старательно забытый нашим правительством, ММФ и средствами массовой информации...
Хотели бы поговорить с Вами...
С уважением — Илюхина Л.В., мать погибшего Илюхина Вадима, 27 лет, Гиллевич В.А., Петрова М.А., родители погибшей Гиллевич Елены, 22 лет, Алферьева В.И., мать погибшей Алферьевой Л.Н., 27 лет...”
Морских топит море, а сухопутных крушит горе.
В письмах нет ни одной просьбы и даже жалоб нет. Кроме абстрактной просьбы о человечности. Можно одну фразу сказать: “Родные мои, станем на колени, помянем погибших минутой молчания” — и все, аминь. И все плачут и молчат.
Можно ли это положить на бумагу, об этом написать? Не знаю, вряд ли это вообще возможно...
На море все всем известно. Если суда гибнут, то об этом не узнают только не моряки. Что прячут от народа? Считают, что у народа нервы плохие?
Если судить по нашим газетам, то народ у нас просто бессмертный. Никто не мрет.
Исчезли с улиц и площадей похоронные процессии. Некогда? Гигиена?
Почему власти так бдительно следят, чтобы наши останки возможно быстрее и незаметнее исчезали с лица земли...
Можно ведь к Чехову прислушаться, когда он потрясается подвигом Пржевальского, завещавшего похоронить себя в пустыне, дабы своею могилой оживлять ее.
Завету Пржевальского мы все-таки, пожалуй, слишком хорошо вникли. Кто бывал по северным и восточным окраинам России, тот знает, сколько там безыменных, номерных могил оживляет мертвую землю.
02.09. За ночь разбило все плоты у “Ветлугалеса”. Ветер по-прежнему штормовой. Ночью начали погрузку пиловочника с воды.
Местные портальные краны работают только до скорости ветра 15 м/с. При более сильном ветре на кранах должен врубаться ревун, который включается от анометра. Конечно, никакие анометры здесь не работают. В результате ночью один кран под штормовым ветром поехал и гаком звезданул нам по мачте. Плохо, что вахта ничего не заметила. А я узнал от портового электрика, который явился, чтобы я подписал ему книжку.
Наконец получили карты. До Чукотки. Как удивительно завлекательно они для меня шелестят даже на старости лет! Заведующая картохранилищем меня вспомнила. Оказывается, когда-то здесь, в Тикси, я уже получал карты. Я ее, конечно, не вспомнил.
Очевидно, слабеет память. Ужасно неудобно, когда тебя узнают, а ты не можешь вспомнить, где и когда видел собеседника. Намедни на почте встретил парня, который давал мне прогноз в Певеке в 79-м году и который потом летал над нами на самолете ледовой разведки. И вот он, конечно, ко мне бросился, а я только то и мог, что вылупил на него глаза...
Возле почты сидел огромный сенбернар, если, конечно, сенбернары бывают черными. Во всяком случае, он был такой огромный, какими я видел только сенбернаров.
Глядя на огромного пса, который сидел, как сидят люди, на ступеньках почты, то есть зад у него был на верхней ступеньке, а лапы на нижней, Юрий Александрович сказал:
— Теперь понятно, почему здесь других собак нет. Этот зверь их всех сожрал.
Тут я пожаловался на то, что слишком часто не узнаю встречаемых людей. И Юрий Александрович с ходу вспомнил дочку.
Ехало семейство в поезде. Попутчиком оказался пес-овчар, весь в медалях, который возвращался в Ленинград после съемок на “Мосфильме”.
Дочка киноартисту говорит: “Друг! Друг!”. А у пса было совсем другое имя, и он не откликался. Девочка ему говорит: “Ты чего меня не узнаешь? Я же тебя в кино видела!”.
Когда Юрий Александрович вспоминает дочку и вообще семейство, то расплывается точно так же, как Василий Васильевич Миронов на “Колымалесе”.
А вспоминает он такие милые чуковские мелочи. Дочка смотрит на вены на своей ручке и спрашивает: “Что это такое?”. Мать ей говорит: “Это такие трубочки, по которым кровь течет”. Дочка: “А почему, если кровь течет, мне не больно?”.
Поймав себя на милых сентиментах, Юрий спохватывается и лакирует лирику суровыми буднями действительности:
— Когда я работал старпомом и когда против алкоголя борьбы еще не было, а была борьба против трезвости, то я придумал проверку моряков на степень трезвости после возвращения с берега. Тест украл у Брежнева. Говоришь моряку: “Проори ?Джавахарлал Неру!!””. Проорет — значит, в норме. А если у меня остаются сомнения, то я велю: “Проори ?Рабиндранат Тагор!!””. Если и это проорет, то — полная реабилитация. Так знаете, что эти хитрованы придумали? Это они уже из очередей заимствовали: начали на ладонях писать этих индусов. Идет, подлец, по трапу, на ладонь смотрит и губами шевелит... А ввел я этот порядок после того, как чуть было пароход не сгорел. Пили ребята в каюте спирт и до того допились, что бутыль со спиртом свалилась из иллюминатора на спардечную палубу. Лужа там. Ну, надо следы ликвидировать. Решили спирт выжечь. И подожгли лужу. Заполыхала надстройка. Вся шайка щелкнула ластами, простите, драпанула на причал. Но один герой нашелся. Сообразительный парень был. Прежде чем броситься в очаг пожара с огнетушителем, решил спасти из каюты свою главную ценность: японский магнитофон, конечно. Так вот, он этот маг привязал к своей любимой собачке и выкинул пса за борт. А сделал он это, чтобы смягчить удар мага о причал при помощи собачьей шкуры. Возможно, он и саму собаку хотел спасти, но пес расшибся вусмерть и магнитофон тоже.
— Да, — согласился я, — вечно героям не везет. А сгорело много на пароходе?
— Нет, всего две каюты выгорело.
Почему больше аварий?
Чем сложнее современная техническая система, тем более она должна стремиться к тому, чтобы походить на птицу или лошадь.
Наездник знает: или он сможет слиться с конем, или у него будет сломана шея... Когда общество больно, то и все капитаны и пилоты, кто готовит технику на земле, тоже больны. И если поглупело — катастрофически! — общество, то...
А может, Чехов прав: “Чем глупее извозчик, тем лучше его понимает лошадь”?
03.09. За ночь погрузили 900 тонн бревен.
Эх, надо бы написать о том, как работают здесь люди, балансируя на мокрых связках бревен, которые колыхаются на открытой для ветра и волны воде, в ночной тьме, слабом свете грузовых люстр, каждая связка около 10 тонн, дождь, на каждой связке два человека подрезают под нее стропа...
С 07.00 остановили погрузку из-за усиления западного ветра. Занятно, что всеми этими отчаянными грузчиками командует женщина. Она сопровождала плоты по Лене из якутских леспромхозов.
Я принял штормпредупреждение № 22 на день. Опасные волнения в бухте Тикси, 1,3–2,5 м. Думаю, волнение меньше. Просто портовое начальство страхуется после позавчерашнего разгрома на рейде, когда “Норильск” безудержно подрейфовало при восьми смычках правого якоря. С левым якорем у них вышли какие-то затруднения, и судно чудом остановило дрейф и не вылетело на отмель. Срабатывает тут еще и очень тяжелое впечатление от гибели “Нахимова”.
Утром по телевидению показывали пресс-конференцию. Без вести пропало 350 человек из 1200.
Почему ленские дрова (аж из-под якутского леспромхоза) везем на Колыму? Неужели по всему течению Колымы не найдется таких бревен?
Является стивидор (мы простояли 12 суток!!! И не без его помощи). Оказывается, он только узнал, что я — это я. Просит, чтобы я содействовал в получении им и бригадами благодарности. Чувствую себя мерзопакостно. А нам еще сюда возвращаться... Он выпивши. Попросил добавить, а у меня ничего нет. “Напишите о речниках! Я свою фамилию поставлю!”
О соавторах и их трудностях. Когда вышла моя книга “Никто пути пройденного у нас не отберет”, то мой капитан Василий Васильевич мне позвонил и сказал:
— Безобразие с вашей стороны, Виктор Викторович!
— Что “безобразие”? Наврал чего-нибудь!
— Конечно! Все хорошо, точно и вдруг — вы у меня три раза подряд в шишбеш выиграли! Не было такого за весь рейс ни разу! Стыдно! На всю Россию меня опозорили!
И мы — вроде бы шутливо, — но поцапались, ибо, будь я проклят, но точно знаю, что выиграл тогда у него три раза подряд! И никто ни меня, ни Василия Васильевича не переубедит — вот какая подлая штука эта Игра.
“МАГАДАН ОБЛАСТНОЙ КОМИТЕТ РАДИОТЕЛЕВИДЕНИЯ ПРЕДСЕДАТЕЛЮ ГЛАВНОМУ РЕДАКТОРУ= 0309 НАХОДЯСЬ ПОРТУ ТИКСИ СЛУШАЛИ ИНСЦЕНИРОВКУ РАССКАЗА ВАЛЕРИЯ ФАТЕЕВА ПЛАВУЧИЙ МОНАСТЫРЬ ТЧК ВЫРАЖАЕМ ВОЗМУЩЕНИЕ ПРЕДЕЛЬНО НИЗКИМ ХУДОЖЕСТВЕННЫМ УРОВНЕМ ПОЛНОЙ НЕВЕЖЕСТВЕННОСТЬЮ АВТОРА РЕДАКЦИИ МОРСКОМ МАТЕРИАЛЕ ТЧК НА ФОНЕ ТРАГЕДИИ АДМИРАЛА НАХИМОВА ПЕРЕДАЧА ВЫГЛЯДИТ КОЩУНСТВЕННОЙ ТЧК ТРУСЛИВОЕ БЕГСТВО ЭКИПАЖА НЕЛЕПОЕ ПОВЕДЕНИЕ КАПИТАНА ЕГО ПОМОЩНИКОВ ТИРЕ ВСЕ ЭТО БЫЛО БЫ СМЕШНО КОГДА БЫ НЕ БЫЛО ПРЕСТУПНО ТЧК ПОРУЧЕНИЮ ЭКИПАЖА ТХ КИНГИСЕПП БАЛТИЙСКОГО МОРСКОГО ПАРОХОДСТВА= КАПИТАН РЕЗЕПИН ДУБЛЕР КАПИТАНА ЧЛЕН ПРАВЛЕНИЯ СП СССР КОНЕЦКИЙ”
Сегодня Юрий Александрович доктору:
— Выловить всех крыс!
— Что я — кот?
04.09. Загрузились бревнами до баровой осадки реки Колымы. Отошли от причала в 03.00. Закончился мой “Космос”. Курю “Пегас”. Вдохновения он не прибавляет.
Плывем в море Лаптевых.
Разговор в каюте капитана на отходе из Тикси о том, чем различаются регионы. Перебивает его приход дежурного диспетчера, который гонит от причала, приходы 2-го помощника и 3-го (пограничники с судовыми документами) и т.д.
Гадаем об истинном виновнике трагедии “Нахимова”. Оба капитана сидят под следствием.
Игорь Валентинович, 3-й помощник (родился на Шикотане в погрансемье), независимо-самостоятельный. 29 лет. Моет теплой водой репитеры на обоих крыльях.
Приказ о двух капитанах — однокашники, по 36 лет. Идут на Кубу через Атлантику параллельными курсами и сближаются (гонка, конечно) до 1,5 кабельтовых. Кто-то стукнул — проколы в дипломах. Объяснили: “Отрабатывали маневр сближения на минимальную дистанцию”. Корешки, конечно.
Все молекулы гемоглобина всех людей на Земле, несмотря на громадную сложность их строения, абсолютно идентичны.
05.09. Одолели дурацкие сны. Вот сейчас: лечу из Москвы самолетом и вдруг вспоминаю, что в поезде оставил шахматы, которые когда-то подарил моему дяде Шуре Алехин, пытаюсь встретить на перроне поезд, а навстречу... Черт-те знает, что навстречу, но что-то очень страшное.
Вчера принесли РДО от Бранского — МИД Франции перенесло мою поездку на середину ноября.
Мыс Анжу выше нас — он на входе в пролив Санникова, а мы следуем в пролив Дмитрия Лаптева.
“Мадам Анжу” любимая Левина ария, и исполняет он ее на высшем пределе страсти.
Я вам, ребята, расскажу,
Как я любил мадам Анжу.
Мадам Анжа, мадам Анжа
Была безумно хороша.
Я приходил к мадам Анже,
Она встречала в неглиже.
И я бросался на Анжу,
С нее срывая неглижу.
Но появился тут Луи,
И в миг разбил мечты мои.
Все потому, что с тем Луем
Мадам забыла обо всем.
Мадам Анжа, мадам Анжа,
Вы негодяйка и ханжа!
Так кончилась любовь моя
Из-за Анжового Луя.
Магазин “Парижский шик” мадам Анжу помещался в самом центре Петербурга, на Театральной площади, проходящей позади оперного театра.
Но не в ее честь мыс называется Анжу.
Анжу Петр Федорович (1796–1869) исследовал северные берега Сибири между устьями рек Оленек и Индигирка и описал их. На основе астрономических наблюдений составил карту Новосибирских островов. Отличился Петр Федорович и в Наваринском сражении (1827), командуя артиллерией на линейном корабле “Гангут”.
Мне часто задают вопрос: почему вы плаваете на Зеленый Мыс? Другого места нет?
Ответ не в книгах. Вот вижу сейчас, как медлительный спутник поднимается к Млечному Пути над мысом Край Леса. Вот и весь ответ.
Ложь всегда красивее правды. В архиве Горького есть мысль о том, что истинное искусство не может процветать среди социальной несправедливости. “Попробуйте объективно написать бытовой роман, и вы увидите, что это труднее изображения мировой проблемы”.
Вечером, когда влипли в непредсказуемый лед, и когда я узнал, что Юрий отправился в баню (от электромеханика узнал: он в моем стенном шкафу, мироед, веники держит, которые мне в качестве натюрморта нарисовать хочется), то вынужден был опять лезть на мост и входить в беспросветный лед с третьим помощником.
Минут через тридцать появился Юрий с мокрой башкой и без головного убора — это после болезни! — и потихоньку вошел в роль и принял командование — уже в полной тьме.
Я предложил залечь в дрейф и возможно скорее информировать Штаб Восточного сектора о наличии на традиционном рекомендованном курсе мощной перемычки, но капитан это предложение отклонил и сей секунд пробивается на зюйд, а я этим делом займусь через полчаса.
Пока же читаю Лескова и сотрясаюсь вместе с классиком, электрочайником и “Эрикой”.
Мне приятно узнать из предисловия, что Николай Семенович влип в литературу через публикации в газетах корреспонденций, “посвященных различным неурядицам народного быта”, “захваченный “очистительным” духом эпохи шестидесятых годов”. Все, братцы кролики, на круги своя на Руси было, есть и будет...
06.09. Пятница. Такой мощный ледяной массив не мог не давать метастазов — и мы всю ночную вахту шарахались от них.
По 25 раз кручу башкой в разные стороны и сто раз поджимаю ноги, оттягивая носки, — борюсь со старостью и вообще моцион.
Ночью секонд был даже как-то неуклюже, но любезен: “А хотите посмотреть, как работает рубочный прожектор?”. Дошло до него! Вернее, он узнал наконец, где и как включается прожектор. С опозданием узнал, разгильдяй. Но продемонстрировал. Ну, это он по службе обязан. А вот, когда я в четыре часа ночи собрался идти спать голодным, так как не услышал о переносе завтрака (часы отвели), он доложил, что “ключи для вас повар оставил, и ребята пожарили картошку”. Так что Иван с опозданием по фазе на 24 часа, но все-таки действует.
Вчера я мимоходом сказал, что получается странно: пароход битком набит картошкой и луком, а гвардейская, самая от века уважаемая, ночная, собачья вахта жует хлеб с сухим сыром. Секонд, конечно, заскулил, что это вышло из моды, повариха зажимает ключ от камбуза — ей лишняя морока: прибирать утром надо и проч... И вот, спустя сутки, сообщил радостный сюрприз. Мое тлетворное влияние начинает действовать: очевидно, мой сигнал был обсужден гвардейцами на сходке, передан поварихе и старпому. И ночная вахта под прикрытием моего авторитета выиграла бой за жареную картошку, а это великолепная штука — жареная картошка со свежим луком в начале пятого ночи.
Светать начинает около трех.
Еще маленькая радость: Юрий подарил мне замечательные солнцезащитные очки. Было солнце сквозь дымку. Под пленкой сплошной серости небо и море сияли каким-то странным розовым светом. Это сильно мешало, когда заглянешь в черную дыру радара, а глаза не успевают адаптироваться. И Юрий Александрович подарил мне заграничные очки, ибо мои отечественные годятся только трехнедельному покойнику, который из гроба захотел бы незаметно подглядеть выражение физиономий ораторов на гражданской панихиде в крематории.
“У врачей бывают отвратительные дни и часы, не дай Бог никому этого... Те отвратительные часы и дни, о которых я говорю, бывают только у врачей, и за сие, говоря по совести, многое простить врачам должно...” Это Антон Павлович.
А ты вот не доктор, но вот на десять секунд раньше повернул! И вот судно слишком медленно заходит на циркуляцию. И вот ты ждешь, что сей момент оно загрохочет по камням или напорется на торос. Ждешь, как видите, не часы и дни, а секунды всего или минуты. Но эти отвратительные минуты бывают только у моряков, и за такое им много простить можно...
Всем людям свойственно некоторое выпячивание своих профессий. Видно, этим болеют все. Хотя самому замечательному врачу Чехов не способен был бы простить одного — стяжательства.
Сегодня и моряки, и врачи сильно заразились этим вирусом.
Надо стремиться ходить по рекомендованным точкам! Коли не идешь по ним и припухаешь, то трудно сообщить о том, что застрял не на них.
Что и происходит с нами, начиная с 20.00. Опять влипли в 8-балльный лед, тусклый туман, намешанный с сухим снегом.
Увидел лед на горизонте, решил давать маневренный ход, т.е. сбавить обороты. Тут входит в рубку старший механик, одет в робу:
— Вик Вик! А я только собрался на полном морском ходу диаграммы замерять...
— Сколько вам будет надо времени?
— Час.
Если механик просит час, значит, управиться они смогут за полчаса — вообще-то это закон, но...
— Добро. Позвоните, Олег, когда закончите.
— Спасибо, Вик Вик!
И ты начинаешь мандражировать, считая минуты, ибо ледовая кромка все ближе, а ты должен идти полным и даже не можешь сбавить ни единого оборота — этим всю работу деду испортишь.
Однако игра стоит свеч!
Через двадцать пять минут, очень напряженных, когда ты клянешь себя за идиотизм и мальчишество, появляется стармех и говорит:
— Спасибо! Мы управились.
Он, собака, все отлично понимает, включая твое двадцатипятиминутное мандраже. И потому он теперь тебе обязательно чем-нибудь отплатит в тяжелую минуту.
07.09. 03.00. Венера в чистом ночном небе над Восточно-Сибирским морем. У Амбарчика болтаются два лоцманских судна — “Норд” и “Иней”.
На Зеленом Мысу сразу начали выгрузку бревен на автотранспорт, но из-за плохой подачи грузовиков и нехватки автокранов будем стоять долго...
В порту уже стояли “Кигилях” и “Василий Ян”, а также два речника для распаузки “Братска”. Мы оказались пятыми в очереди на распаузку.
Чук собирается после этого рейса завязывать с морями:
— Закажу звон в церкви. Она, кстати, напротив моего дома. Правда, теперь не звонарь звонит, а полуавтомат, но и так сойдет...
Как прекрасны были времена, когда можно было писать и даже произносить что-нибудь вроде: “И странное волнение коснулось души моей”.
Как дико и непристойно прозвучали бы эти слова сейчас здесь. И как ужасно, что уже никогда ни один русский не произнесет таких слов.
А я помню, как Николай Николаевич Радченко, друг юности матери, который пригрел нашу семью в эвакуации, произнес нечто подобное в Бишкеке, когда немцы были под Сталинградом и он с моей матерью возвращались, покачиваясь, с донорского пункта. Сегодня мне кажется, что он был похож на Куприна, но лысый и без усов и бороды... А его сын Никита стрелял из рогатки на верхушках пирамидальных тополей, и галки крикливыми стаями кружились на фоне далеких заснеженных гор...
08.09. Выступал на эстонском судне “Ристна”, которое зимой работает на Африку — на дверях надстройки установлены были противомоскитные сетки, чисто.
Любимица команды веселая и лукавая лаечка Рада. Она понежничала со мной, покусывая руки острыми зубками, которые у нее еще только росли.
Главной хозяйкой ее была единственная на судне женщина, очень большого роста, но со стройной, завлекательной фигурой, с лицом удивительной чистоты, с ясными, чуть шалыми глазами. Повариха.
Симпатичный капитан. Рыжая, густая борода и усы. Начрации Каароль.
В библиотеке казенных книг не содержалось. При помощи эстонских книголюбов экипаж собрал библиотеку на свои деньги. И потому книги не изуродованы лиловыми штемпелями, а на форзацах красуются большого размера экслибрисы — Эстония в виде величественной женщины и название судна. И мне было приятно увидеть свои книги, которые никто не прячет под замок, ибо их тут не воруют...
Ядовитый вопрос после выступления задал кто-то из местных деятелей с гидробазы: “Почему у вас в фильме “Путь к причалу” матрос, стоя на руле, свистит? Это не положено по уставу и по морским традициям тоже”.
Ну что ты будешь делать? Я даже растерялся. Говорю, что, мол, композитор Петров меня не спросил и написал песню с художественным свистом, так что все недоразумения в его адрес.
Эстонцы сказали, когда уже сажали на катер: “Если вам станет плохо, приходите на любое эстонское судно, и мы вас ото всех защитим и всем вжарим!”. Я чуть не заплакал.
Если бы знать, что эти встречи с эстонскими моряками протянутся на десятки и десятки лет, и я не буду гадать: уцелела ли могила Славы Колпакова в Палдиски...
09.09. Приказали балластом следовать на Певек и брать на Чукотке генгруз.
Пайлот Ежов — один из старейших из ныне действующих на Колыме. На обходном фарватере створа Амбарчик не вписались в поворот и выскочили за зеленый буй северной стороны, обошлось нормально, но чувство не из приятных. Гирокомпас барахлил, плавала поправка — не знали, почему в пределах 8 о. Осадка была всего 4.35. Но шли полным ходом и прижались к бую, ограждающему банку, а после него не успели уже вывернуть.
Юрий Александрович заметил:
— Мораль: хочешь дальше жить, чти лоцию, в которой прямо рекомендуют в этих местах идти малым ходом.
Спасло то, что рейка была +40 см. Пайлота сдали в 23.00.
На горизонте сплошной лед. Штаб приказал обратиться непосредственно к ледоколу “Капитан Хлебников”. На наш двойной запрос ледокол дважды отвечал, что знать о нас ничего не знает. Лежали в дрейфе до утра. Утром стали на якорь.
Юрий Александрович принес “Огонек” с моими рассказами.
Много раз говорил, что не умею расспрашивать людей. Этим объясняется и мое обычное весьма незаметное участие во внутрисудовой жизни. Но и не умея расспрашивать людей, я часто нахожу среди окружающей помойки людей чистой нравственности, человечности и одаренности. Это я о Резепине.
Любит повторять лозунг (видел в Игарке): “От взаимных претензий — к взаимопомощи и поддержке”. Это речь об отношениях между моряками и лесовиками.
Дал РДО в “Огонек”:
“ЖУРНАЛ ПРОЧИТАЛ КОЛЫМЕ КУПИТЕ ХУДОЖНИКУ БУКВАРЬ С ГОГОЛЕМ Я ОБЩАЛСЯ В ТРУСАХ МАЙКЕ МАТРОСЫ УДИВЛЯЮТСЯ МОЕМУ ФРАКУ ОСТАЛЬНОЕ ПРИЛИЧНО СЛЕДУЕМ С ЧУКОТКИ ОПЯТЬ КОЛЫМУ ЗАТЕМ ИГАРКА ВСЕОБЩИЙ ПОКЛОН ОТ ЯРКОГО РУССКОГО ПРОЗАИКА= ВИКТОР КОНЕЦКИЙ”.
Меня запрашивали с танкера “Хрустальный”. Прочитали журнал. Радист ровным голосом ответил: “У Виктора Викторовича приемные дни раз в месяц по выходным”.
10.09. 16.00. Получили приказание “Хлебникова” следовать до меридиана 166 градусов для встречи с ним. К нолю часам встретились с ледоколом и легли в дрейф рядом с ним в пяти-шестибалльном льду.
Ночью — озноб, ломота и прочие прелести. Был пакет сухих сливок и сода. Я ссыпал в кружку это добро, залил водой и сунул в смесь электрокипятильник. Впереди трудный бросок через три моря и два пролива — Санникова и Вилькицкого. Резепину одному тяжело придется.
Настроение, как всегда при гриппе или острой простуде, аховое: никто тебя нигде не ждет, никому ты в целом мире не нужен, а сдохнешь — ничего от тебя в мире не останется.
Дома болеть противно, а уж на судах...
11.09. 06.30. Утром вызвал дока. Температура 38,6. Говорю: как хотите, а через сутки я должен быть полноценным судоводителем.
Док у нас очень интеллигентный, добрый, в морях первый раз. Принес мне кучу банок и склянок, выложил по жмене на стол разных таблеток и сказал, что я должен их глотать каждые два часа. Я вас, говорит, выведу. И сразу мне на душе светлее стало — психотерапия!
Пришел Юрий. Говорит: “Если бы на вас одеяла не было, я бы ваше лицо от подушки не отличил”.
И рассказал, что ночью получил указание ХЭГСа: аренда закончилась, и до указаний пароходства никуда не идти.
В 15.30 получили указания:
“ВО ИСПОЛНЕНИЕ УКАЗАНИЯ ГЛАВФЛОТА СЛЕДУЙТЕ ПЕВЕК ПОГРУЗКУ 700 Т ОВОЩЕЙ ТХ ТИКСИ НАЗНАЧЕНИЕМ ЗЕЛЕНЫЙ МЫС ТЧК ИНФОРМИРУЙТЕ ХЭГС СОСТОЯНИИ ЛЕДОВОЙ ОБСТАНОВКИ”.
Через полчаса наконец-то получили указание “Хлебникова” следовать в точку встречи.
Подошли “В. Полярков” и т/х “М. Аммосов”, выстроились в ордер, пошли в прибрежную полынью. После мыса Баранова лидерство принял “Рубцовск”, который вел нас по 7-метровой изобате.
12.09. 18.00. Вошли в 10-балльный лед, до ноля часов ломались в нем, прося ледокол “Хлебников” обеспечить безопасную проводку. Ледокол первым увел “Рубцовск”. Дело в том, что хотя “Рубцовск” был последним в очереди на проводку, но приписан он к Тикси.
После “Рубцовска” ЛК хотел взять “Аммосова”, но тут я поднял скандал, и тогда они соблаговолили подойти к нам.
Вспомнил, когда и где простудился. Пошел за газетами на берег без кальсон. А киоск открыли не в 10, а в 11 — замок заело. Хороший замок, здоровый, американский. Только его задом наперед повесили. Киоскерша побежала за ломом, а я сидел на ветру и смотрел, как внизу сопки копошатся на причале погрузчики, грузовики, портальные краны и люди. Со мной рядом сидели три бесхозные собаки и тоже смотрели. Вот тогда и простыл, хотя потом, когда крушил замок и дверь ларька, то согрелся.
13.09. На траверзе полярной станции Айон (Айон Западный). В 10-балльном льду, торошенном.
“Хлебников” наконец взял на буксир. Идем на усах.
В дрейфе, ждем его возвращения.
От хреновой жратвы у всех изжога.
В 07.00 распрощались с “Хлебниковым” у Северного Айона. Вышли на кромку около 06.00. Северное сияние. Лед 3-4 балла, тяжелый.
Очень заметна разница в стиле работы дальневосточных и мурманских ледокольщиков. Разные, вовсе разные психологии у русских людей на Востоке и на Западе России.
Мурманчане твердо уверены, что дальневосточники терпеть не могут выручать друг друга, если это связано с малейшим риском.
Получил РДО:
“РОМАН ЗА ДОБРОЙ НАДЕЖДОЙ 5 СЕНТЯБРЯ СДАН В ПРОИЗВОДСТВО= ГАЛАКТИОНОВ”.
Пришли в Певек в 14.00. Южак. Стали на два якоря. Один стравился до жвако-галса.
Дал РДО старинной приятельнице Наташе Ивановой:
“ЧУКОТКА ШЛЕТ ПРИВЕТ ШИПОВНИКУ РЕЙС ОПЯТЬ ЗАТЯНУЛСЯ ТЯЖЕЛОЙ ОБСТАНОВКЕ ТРАССЕ ВСЯКОЕ ХУДОЖЕСТВЕННОЕ ВЫЛЕТЕЛО ИЗ ГОЛОВЫ ВМЕСТЕ МОЗГАМИ ТЕЛЕГРАФИРУЙТЕ РЕАКЦИЮ МОЕ ПОЯВЛЕНИЕ ОГОНЬКЕ ПРИВЕТ= ВИКТОР КОНЕЦКИЙ”.
Получил РДО:
“ТХ БУКОВИНА АРХ/ММФ ТХ КИНГИСЕПП КОНЕЦКОМУ= ОЧЕНЬ РАДЫ ДОЛГОЖДАННОЙ ВСТРЕЧЕ ВАМИ СТРАНИЦАХ ОГОНЬКА ПУСТЬ ВПЕЧАТЛЕНИЯ ЭТОГО РЕЙСА СТАНУТ НОВОЙ КНИГОЙ СЧАСТЛИВОГО ПЛАВАНИЯ БОЛЬШИМ УВАЖЕНИЕМ= РАДИООПЕРАТОРЫ СМП КОПТЯЕВА МАКАРОВА КАРМАНОВА”.
“БЫТЬ ЗНАМЕНИТЫМ НЕКРАСИВО НО ЭТО ПОДНИМАЕТ ВВЫСЬ ОГОНЕК КАЖЕТСЯ ЧИТАЮТ ВСЕ И Я СНОШУ ОБЪЯТИЯ КОТОРЫЕ ПРЕДНАЗНАЧЕНЫ ВАШЕЙ ТОЩЕЙ СПИНЕ И ГРУДИ НАДЕЮСЬ БЫТЬ КРАСНОЯРСКЕ ОВСЯНКЕ ПЯТОГО ОКТЯБРЯ= КУРБАТОВ”
Южак. От причала без помощи всяких буксиров отошла “морковка” под гордым именем “Капитан Ман”. Странно видеть это имя на борту судна. Все вспоминается, что на выставке “Голубые дороги Родины” в Манеже бюст капитана, как и мой, были украшены перевранными фамилиями.
Когда южак стих, начали сниматься с якорей. Стояли-то на двух, и потому за время стояния цепи закрутились. Съемка получилась тяжелой. Правой лапой левого якоря подцепили канат правого. Очень спокойно и толково помогал буксир “Капитан Беренгов”. Тот самый, с которым мы еще вместе слушали Высоцкого на здешнем рейде еще в 75-м году. Володя еще был жив...
14.09. 09.30. Отшвартовались к теплоходу “Тикси” для приема с него картофеля. Работа возможна только на один ход краном т/х “Тикси” из твиндека его первого трюма.
Надо выгружать самим — не хватает грузчиков.
Пошел с Юрием Александровичем на “Тикси”. Мостик Юрия ошеломил. Наш “Кингисепп” с мостика смотрится, как шлюпка.
Капитан “Тикси” оказался двоюродным братом дочери С.А. Колбасьева. А старпом — Людмила Анатольевна Тибряева, единственная старпомша на нашем флоте — однокашница Юры по училищу.
Они считали груз и потому людей много выделить не могли.
Собрали собрание. Энтузиазма не было, но “надо так надо”.
“НЕТИПИЧНЫЙ СЛУЧАЙ
Вначале я услышала голос. Этот спокойный, мягкий, приятный голос объявлял по судовой трансляции, когда и где состоится инструктаж членов команды, которым предстоит работать при самовыгрузке.
Вскоре в дежурную рубку вошла довольно молодая, среднего роста женщина и спросила:
— Вы меня ждете?
Тогда я поняла, что услышанный голос принадлежит ей — старшему помощнику капитана теплохода “Тикси” Людмиле Анатольевне Тибряевой.
Она пригласила в каюту, где, сопротивляясь увяданию, стояли в вазе астры, купленные еще в Мурманске почти полмесяца назад. Здесь и произошел наш разговор, дружелюбный и вполне откровенный.
Моряком она задумала стать еще в школе. Конечно, практических представлений о профессии не имела, просто начиталась книг. Работать на флоте начинала, как все женщины — в числе обслуживающего персонала. Но, хлебнув этого нелегкого труда, не отказывалась от задуманного.
Два года добивалась права поступить в Ленинградское высшее инженерно-морское училище им. адмирала С. Макарова. Для этого пришлось обратиться в Министерство морского флота.
Училась заочно, в 1973 году получила диплом об окончании судоводительского факультета. Параллельно продвигалась по службе: вначале была третьим помощником капитана, затем вторым.
— Работа судоводителя тяжела для женщины, — откровенно призналась Людмила Анатольевна. — Но мне она по характеру. Конечно, нельзя не сказать о том, что в отношении меня, поскольку случай нетипичный, многое решается индивидуально...
Любимое дело забирает все силы, но вместе с тем, считает она, именно флот подарил ей радость встреч с прекрасными людьми. Вот и сейчас, на борту теплохода “Тикси”, ей помогают освоить это мощное судно новой арктической серии специалисты различных служб. Поскольку работает она здесь недавно, своей главной задачей считает как можно лучше узнать его возможности. Вскоре старшему помощнику капитана Людмиле Анатольевне Тибряевой вместе с экипажем теплохода “Тикси” предстоит принять участие в зимней навигации на линии Мурманск—Дудинка.
Я мысленно представляю себе, как во время проводки каравана, повторяя команды, идущие с ледокола, в эфире вдруг прозвучит приятный женский голос, и на мостиках ведомых судов с изумлением переглянутся вахтенные. Это внесет в работу каравана особый колорит, поскольку женщина-судоводитель — такое явление удивительно даже для нашего, ко всему привычного времени. Г. Фомичева”. — Газета “Полярная звезда”, орган Чаунского райкома КПСС, 7 сентября 86 г.
Стою рядом с женщиной — старшим помощником капитана — у фальшборта, смотрю на работу судовых кранов. Падает мокрый снег. Женщине меньше сорока. Выглядит слабенькой эта Люда Тибряева. Лепит из мокрого снега снежки и кидает в черную воду за бортом. Ее вахта, но кроме обычных обязанностей вахтенного штурмана, она еще руководит работой и своих, и чужих работяг-перегрузчиков. Из трюмов мат в пять этажей.
Людочка рассуждает о том, что крановщики в такую погоду устают быстро, и меньше, чем за три дня, перевалить семьсот тонн картошки в наши трюма вряд ли получится.
— А домой очень хочется? — спрашиваю я.
— Очень.
Я гляжу на ее усталое лицо, на вялую работу крановщиков и говорю, что в двух случаях из трех аварии на море происходят по вине “человека на борту”.
— Человеческий фактор, человеческий фактор... Вы про Демиденко знаете? В Средиземном море еще он почувствовал сильные боли в области сердца... (Я уже давно заметил, что о специальных вопросах она говорит так, будто читает инструкцию или какой другой служебный документ.) Сказались волнения длительного, более чем годового плавания, да еще в самой неприятной ситуации. В этом рейсе капитаном Демиденко шел в первый раз, ранее подменял мастера, а до этого работал только старпомом. Ну, на любой подмене нервы больше тратишь. Судовой врач определил: прединфарктное состояние, нужен полный покой. Теплоход тем временем входит в один из сложнейших проливов мира...
— В Босфор входит. Чего ж ты мне из инструкции жаришь? Тебе не холодно?
— Нет. Ну, прошел капитан Босфор на уколах и разных таблетках. К Одессе подошли как раз в новогоднюю ночь. Стоял сильнейший туман. Свободного лоцмана не оказалось...
Здесь снежок у нее вылепился уже достаточный, и она в очередной раз швырнула его за борт в черную чукотскую воду.
— Ну, свободного лоцмана, конечно, не оказалось. Решили заходить в порт, используя береговую радиолокационную станцию. Видимость составляла не больше пятидесяти метров. За несколько кабельтовых до Воронцовского маяка береговая наводящая радиостанция вырубилась. Что делать — на якорь становиться? А врач ему говорит, что через пару часов ему уже никакая “скорая” не поможет. Залез он в порт на ощупь. И ошвартовался благополучно. И сразу потом увезли его, голубчика, на три месяца в больницу. Сейчас не плавает, а моего возраста мужчина. И все же, как видите, аварии не произошло. Вот вам и человеческий фактор.
— Ну, а что ты думаешь про “Михаила Лермонтова”?
— В проливе Кука... У берегов Новой Зеландии... Туда меня еще не заносило. Да, потопить пароход при ясной видимости, отсутствии сильного волнения моря, полной исправности современных электронных приборов — это уметь надо. И вообще, — заключает она, швыряя за борт очередной снежок, — бей своих, чтобы чужие боялись!
— На мой взгляд, — говорю я, — мы давно уже чужих запугали.
— Тут вы правы, но мне бы своих запугать да в руках держать.
— Держишь, — сказал я со спокойной совестью, ибо это соответствовало наблюдаемой мною на данный момент ситуации. — Слушай, — спрашиваю, — а ты влюблялась когда-нибудь?
— Ужасно влюблялась! Только он не любил, а чтобы меня не травмировать, только вид делал. И я ушла.
Я довольно сбивчиво лопочу о том, что в отношениях мужчина—женщина иногда наступает период, когда благородное поведение одной из сторон приносит только вред более любящему, обреченному рано-поздно лишиться менее любящего. И вот тогда перед менее любящим встает задача разочаровать в себе более любящего, то есть вести себя гадко, чтобы... ну, ясно, для чего. И вот, если он по натуре благороден и порядочен, то он все не может подвигнуть себя на гадости. И все ведет и ведет самого себя по порядочной дороге и тем более привязывает к себе обреченного. И в результате сам первый погибает в порочном круге.
— Это я-то погибну в порочном кругу? — хохочет Людмила в ответ на мои сентенции. — Черт! Надо досрочно бригаду менять: едва мои матросики шевелятся, а притворщиков у меня нету.
— Куришь? — спросил я Людмилу.
— Нет.
— Странно. Когда-нибудь думала, почему так много женщин курят?
— Обезьянничают.
Я только вздохнул, ибо имею цельную теорию на этот счет. Старушки наши дымят, ибо войну прошли, а махорка помогает против голода, холода и стрессовых ситуаций. Среднего возраста женщины курят, ибо работают, а так как работает основная масса женщин в женских же коллективах, то курение среди них расползается, включая самых целомудренных: как часы безделья и чесания языком в перерывах не скрасить курением? Ну, а пацанки и интердевочки других профессий курят действительно уже в силу подражания гнилому кинозападу.
— Знаешь, чего более другого на свете меня бесит: что женщины от Евы и до сих пор никак и нисколько не изменились. Их стабильность доводит меня до судорог. Пушкин задумывал роман на такую тему. Ошметки романа вошли в “Пиковую даму”. Мало чего я так боялся в детстве, как этой старухи в белом и шлепающей ночными туфлями, да и сейчас не хотел бы с ней встретиться...
— Привыкли только к красоткам — вот старух и боитесь. А про “Лермонтова” так скажу. Судно — сообщество людей. Но судно рассматривается как именно временное сообщество, в котором люди собрались вместе жить и работать в определенные периоды времени, прежде чем расстаться для последующей перегруппировки в новые, подобные данному, временные сообщества. Любая модель воспринимается как совокупность человеческих отношений на борту судна. Рассматривая ее как рабочую систему, человек становится озабоченным такими проблемами, как мотивы работы, эффект от рабочих усилий, уровень опыта и практики; персональная реакция людей на условия работы, качество технологии, предусматриваемой системой, факторы, стимулирующие эффективность рабочего процесса... — это Людмила опять из какой-то спецброшюры несет: зуб даю!
Но продолжаю слушать из последних сил:
— Как замкнутое сообщество или учреждение судно прежде всего рассматривается с точки зрения производственной дисциплины и контроля, социального деления, различного статуса и привилегий... Что это “Макаров” задумал? Гляньте-ка на рейд. Он вроде собрался у нас по носу кормой к причалу подходить? Кучу ацетиленовых баллонов на причале видите? Это их баллоны. Навалит же он на нас! Как пить дать навалит! Спятили они там, что ли?
— Весьма даже похоже! — соглашаюсь я.
— Побегу-ка я за капитаном, — говорит Людмила. — Очень мне маневры Степана Осиповича не нравятся, хоть он и большой адмирал был.
— Беги, дорогая! — ору ей вслед. — Видишь, женщины на борту приносят несчастья!
Она на бегу запускает в меня снежком и карабкается по трапам в надстройку своего “Тикси”.
Я бегу на бак, т.е. в самый нос своего “Кингисеппа”.
Что коварный “Макаров” задумал нынче? Семь лет назад в этих же местах он на “Державино”, на нас с Василием Васильевичем Мироновым, целый айсберг опрокинул — пять дыр в двух трюмах. Уродовались с цементными ящиками до самого Владивостока...
Сами здешние ледобои про “Макарова” говорят, как биндюжники в Одессе: “Макарыч у нас самый грубый из грубиянов!”.
Объясняю ситуэйшен.
Итак, огромный линейный ледокол работает минимум средним задним ходом на рейде Певека...
У причала № 1 стоял у нас по носу теплоход “М. Аммосов”. Между кормой “Аммосова” и нашим форштевнем было метров тридцать. И вот в эту щель целился “Макаров” своей тупой (во всех отношениях) кормой. Судя по куче ацетиленовых или кислородных баллонов на причале, адмирал хотел подойти к куче, чтобы забрать баллоны кормовым краном и без всяких лишних хлопот.
Я наярил на бак так, что забыл про тромбы в нижних конечностях. Клянусь, что этот самый “Макаров” раздолбал семь лет назад “Державино”, как бог черепаху.
На полубаке уже торчали, наблюдая за приближающейся кормой ледокола, наш боцман и парочка бездельников матросов.
Штиль был. Солнце. Мир и покой в чукотской природе.
Когда я понял, что навал ледокола неизбежен, то приказал всем покинуть полубак, а сам присел на корточки за брашпилем, чтобы наблюдать картину в деталях. Еще мысль мелькнула: черт! Фотоаппарата нет! (Лучше фотографии нет на свете документа в судебных делах.)
Ну-с: трах!.. бах!.. искры... крен... орехами щелкают наши леерные стойки... загибается внутрь фальшборт...
Совсем рядом рожи макаровцев, которые наблюдают за нами презрительно-равнодушно, хотя острый угол нашего полубака вспарывает на “Макарове” шикарный вельбот — просто в бифштекс их вельбот превращает.
Ору ледобоям:
— Эй! У вас в вельботе в баки бензин залит?
— А хрен его знает...
— Загасите окурки, черт бы вас побрал! Если раздавило бензобак, то сейчас полыхнете!
— А хрен с ним — пущай полыхает...
Это я с рядовыми ледобоями разговариваю. Высшее начальство изучает все происходящее с небоскребной высоты левого крыла ходового мостика. Наконец высокому начальству становится окончательно ясно, что фокус не получился. Под кормой “Макарова” вскипает могучий бурун, и ледокол невозмутимо удаляется обратно на рейд — и без баллонов, и без вельбота.
Фальшборт, который завалил нам ледокол на протяжении метров десяти, теперь исключает возможность погрузки на палубу леса в Игарке. Выправить фальшборт своими силами не представляется возможным. Это я Юрию Александровичу докладываю.
— Ну и сволочи эти дальневосточники, — замечает он, натягивая ватник, ибо готовится спускаться в трюма, дабы собственным примером вдохновлять наших перегружателей мерзлого картофеля. — А вы, пожалуйста, начинайте оформлять документы по навалу. Капитану порта и в штаб я сейчас сам доложу.
— Добро.
Из специального морского пособия:
“Важно помнить, что в случае столкновения кажущиеся правильными собственные действия при расшифровке всей ситуации могут оказаться ошибочными, предпринятыми не вовремя или на основании неверных предпосылок. Но и безошибочные действия, как правило, нуждаются в серьезных обоснованиях и доказательствах. Нельзя в то же время забывать и о том, что любая необъективная версия случая, созданная в стремлении уйти от ответственности, легко уязвима, как бы тщательно она ни была разработана. Поэтому лучший метод защиты — это предельно лаконичное изложение — и письменное, и устное — конкретных фактов, по которым и будут оцениваться действия командования судна”.
Пожалуй, писателям может быть полезно чтение спецморпособий.
А вообще-то большинство аварий — результат нарушения самых обычных, хорошо ребенку известных правил и положений. Но!.. Но у нас на борту женщина была!
Вечером пришла ко мне в каюту Людмила, села в кресло, а на край стола положила ноги в сапогах. Сама, конечно, в брюках.
Сидит, молчит и глаза закрыла — смертельно устала.
— Вас в эту навигацию “день бегуна” проводить заставляли? — спрашиваю Людмилу, глядя на то, как с ее сапог сползает на специально подложенную газету мокрый и грязный снег.
Она приоткрывает глаза:
— Нет, отбились: “Учитывая специфику вашей работы, разрешаем продлить “день бегуна” сроком одну неделю”. А вы, Виктор Викторович? С тушением пожара хадлонами сталкивались в жизни?
— Нет, вообще про такую чертову штуку не слышал.
— Фреон сто четырнадцать, — опять закрыв глаза, тщательно, как на экзамене, вспоминая, сомнамбулически бормочет Людмила. — Тушение твердых и жидких горючих веществ и материалов... за исключением металлов и горящих без доступа воздуха веществ... особенно в закрытых объемах... и особо эффективен против тлеющих материалов...
— Самое умное, что ты можешь сделать, — это родить себе цель в жизни, — советую я старшему помощнику капитана теплохода “Тикси”, — причем родить буквально, то бишь сына или дочку, а затем уже носиться вокруг него или нее, как бабочка у лампы. В крайнем случае — роди, а потом носись вокруг света.
— Что ж, без мужа рожать? — здесь ее глазенапы распахиваются полностью. Хорошие глазенапы.
— Это уж как хочешь.
— Если муж, — вслух раздумывает Людмила, — по полгода без меня будет на берегу жить, что получится?
— Вот этот вопрос за гранью моего дарования. Процитирую тебе только одного старого маримана: “Мне тяжко оставлять жену на положительных героев”...
(Меньше чем через год у себя дома на Петроградской стороне увидел по ТВ, как Людмила Анатольевна Тибряева отваливала на “Тикси” из Мурманска на Канаду в роли капитана.
Ну что ж, счастливого плавания тебе, Людмила Анатольевна, по всем океанским трассам.)
При оформлении документов после навала уточнил стоимость суточного содержания нашего “Кингисеппа” — 1176 рублей.
Ориентировочные технические убытки:
а) Стоимость исправления аварийных повреждений — 2500 рублей.
б) Стоимость пропиленового конца — 1500 рублей.
Определить убытки от того, что мы не сможем в Игарке брать на палубу пиломатериалы, даже приблизительно определить сейчас мы не можем.
К документам удалось приложить фото, сделанное капитаном теплохода “Тикси” с пеленгаторного мостика в самый момент навала.
Какой молодец дальний родственник Сергея Адамовича Колбасьева!
Но замкнутый мужик, держит меня на дистанции.
15.09. У помпохоза в кладовке обнаружили бидон с осадком от браги. Пригрозили списать, хотя никуда мы его списывать не можем, ибо в судовой кассе всего пятьдесят рублей.
Он — отказался ехать за продуктами после ночной работы по разгрузке, хотя пил пиво с девкой (с “Аммосова”) и с электромехаником (Серега — из московской семьи, все меня зовет музыку слушать). Капитан Резепин снял их с рабочей смены. Пошел сам. И на 4-м ящике рухнул — острейший приступ радикулита. Два укола сделал доктор. Даже ползать не мог мой мастер.
Юрий Александрович очень злится на себя за то, что выгнал из трюма трех дезертиров-интеллектуалов. Ведь именно в результате этого он решил сам работать на штивке ящиков с картофелем.
Схватил 100-килограммовый ящик с мокрой картошкой и решил его себе на плечо вскинуть. И тут, конечно, еще и вечный моряцкий остеохондроз сработал — скрутило его так, что из трюма сам вылезти по скоб-трапу не смог. Боли адские. Подняли из трюма в грузовой сетке лебедкой.
По мнению гидрографа Иванова, вся наша перестройка сейчас — это сведение счетов друг с другом. Только метод изменился: теперь подсовывают проверяющим шампанское или шашлык, а затем врываются свидетели.
Принес амбарную книгу дневников.
На месяц здесь ребенку по карточкам положено две банки сгущенки.
От нечего делать в пустой радиорубке принимает помпа:
“РАДИО ШТОРМ ВСЕМ СУДАМ СЕВЕРНОЙ АТЛАНТИКИ= УРАГАН ЭРЛ 15/9 0 800 МСК НАХОДИЛСЯ 3030 СЕВЕРНОЙ 50 30 ЗАПАДНОЙ СМЕЩАЕТСЯ ВОСТОК 7 УЗЛОВ ОЖИДАЕТСЯ 16/9 0400 МСК 30 30 СЕВЕРНОЙ 4 800 ЗАПАДНОЙ МАКСИМАЛЬНЫЙ ВЕТЕР 80 ПОРЫВЫ 95 УЗЛОВ= ВАСИЛЬЕВ”.
Молотит печатающая машина зенитным пулеметом. Он:
— А в наше время-то! На ключике!
Вечером чаевничал с Людмилой, которая весь день работала за боцмана, собственноручно открывая трюма и твиндеки.
Сам капитан “Тикси” стоял на сигнальной отмашке грузчикам.
Да, конец навигации — это, конечно, сумасшедший дом, нет, вернее, пожар в плавучем бардаке.
И я, очевидно, уже на грани свихнутости: встретить в Певеке родственника Сергея Адамовича Колбасьева и не испытать никаких удивленно-удивительных эмоций! Тут все-таки вру. Я, когда был у него в гостях, попробовал что-то копнуть, но он сразу зажался угрюмо и отчужденно.
Людмила за чаем меня просто ошарашила. Вдруг спрашивает:
— А вы знаете, что двадцать восьмого декабря одна тысяча девятьсот восьмого года крейсер “Адмирал Макаров” был в Мессине с визитом вежливости?
Я не знал. Тогда Людмила меня добила, сообщив, что тогда сицилийские мафиози собрали 15000000 лир в помощь нашим армянам.
За всю жизнь в океанах повстречалась мне женщина-судовод единожды. Дело было в Атлантике, когда я работал на “Невеле”. (Между прочим, тогда судьба и с Жеребьятьевым пересеклась.)
У нас была почта для одесского теплохода “Бежица”. “Бежица” принадлежала к тому же семейству экспедиционных судов, что и мы. Они возвращались после семи с половиной месяцев плавания домой. И теперь шли от берегов Уругвая.
Старшим помощником капитана на “Бежице” оказалась женщина. Грубоватый женский голос просил по радиотелефону ящик масла и мешок макарон. Наш чиф предложил обмен на свежие фрукты.
Женский голос сообщил, что последний раз были в порту два месяца назад и уже забыли, как фрукты выглядят.
Потом наш доктор просил у коллеги пипетки и клейкий пластырь. Коллега требовал спирт.
Мены не состоялись.
“Бежица” забрала свою почту из дома, наши письма домой и легла на курс к Одессе.
При приветственных гудках не хватило воздуха у нас. При прощальных — у них.
Я долго смотрел на удаляющиеся огни.
Интересно, позволяет ли себе женщина с тремя широкими нашивками на рукавах тужурки чувствовать то, что от века внушено ей чувствовать как женщине? И взялся бы Хемингуэй писать о женщине-старпоме на экспедиционном судне? И как она покупает мясо в магазине? И кто ждет ее в Одессе?
Холодные листья падают там сейчас с платанов. И таксисты скучают на стоянке возле вокзала. А в вокзальном сквере сидит и дремлет полусумасшедшая старуха, бывшая судовая уборщица. Она продает семечки. Люди жалеют старушенцию, кидают гривенники и пятаки. Когда набирается рупь с полтиной, старушенция покупает четвертинку. Свеже опьянев, говорит непристойности мужчинам, которые чинно покупают мороженое.
Я знаю эту старушенцию давно и знаю, что она терпеть не может мужчин с мороженым...
В Одессе особенно хорошо ночью возле памятника Ришелье. Парапет набережной деревянный, изрезан именами, датами и дурацкими выражениями. В черном провале рейда поворачиваются на якорях корабли, повинуясь ветру и течениям. На них горят палубные огни, и не сразу разберешь, где огни порта и где — кораблей. Бродят влюбленные. И тихо трогает набережные и причалы волна. Как женщина трогает мужчину легкими пальцами, чтобы не дать ему уснуть, чтобы не остаться одной, — так трогает море приморский город...
16.09. Проснулся в 06.00. Все в снегу при сизо-сером тяжком небе. Пахнет русской зимой. Гидрограф Иванов вчера настоятельно рекомендовал нам убраться с Колымы до 25 сентября — остается меньше 10 дней.
Лук и чеснок, которые мы принимаем с “Тикси”, идет не сразу потребителю. Груз для Билибина — там атомная электростанция. На само Билибино лук и чеснок будут вывозиться с Зеленого Мыса зимником... Потому билибинские сопровождающие очень строго следят здесь за тем, чтобы мы не перегружали овощи при снеге, дожде и отрицательных температурах.
РДО от Л. Шкловского:
“ОДНАКО ВОЛНУЮСЬ НАДЕЮСЬ БЛАГОПОЛУЧНОЕ ВОЗВРАЩЕНИЕ ТРИДЦАТЬ ПЕРВОМ ОГОНЬКЕ ОЧЕНЬ ХОРОШЕЕ ИНТЕРВЬЮ С АСТАФЬЕВЫМ ПОКЛОН БУДЕШЬ ЗАЕЗЖАТЬ 18/9 ПРИХОДИМ СИРИЮ ЖАРА ТРОПИЧЕСКАЯ КРЕПКО ОБНИМАЮ ТЕБЯ СКУЧАЮ ВСЕМ ПРИВЕТ= ЛЕВ”.
Прочитал я радиограмму, посмотрел на кораблики вокруг, которые бодали льдины, не сходя с якорных мест в проливе Лаптева, и спустился в каюту, чтобы гуманитарно мыслить.
А теперь вы, дружище-читатель, представьте себе нормального моряка, которому гуманитарные размышления до фени. Каково ему сутки за сутками ждать у моря погоды? Про что он, нормальный моряк, мыслит, ежели по работе он уже все обмыслил? Тогда он про жену начинает воображать, про то, что она в Сочи отдыхать поехала...
Самое трудное и тяжкое в длинном рейсе — отсутствие художественных людей вокруг. Увы, моряки часто лишены эстетического ощущения мира. Во всяком случае, мне не повезло встречать таких на судах, когда пришлось плавать долго. В антарктическом рейсе 1979 года я почти разучился говорить. От постоянного одиночества. И дело было не в больных зубах, а в этом...
Вечером по ТВ смотрели бокс из Гаваны, где наши боксеры нещадно лупили негров, но победу нашим ни разу не присудили, вероятно, потому, что на матче присутствовал сам Фидель.
У капитана, как и у Льва Шкловского, с Фиделем знакомство короткое. Он много работал на Кубу и несколько раз встречался с Кастро, который любил посещать наши суда.
Чувствуя себя в силу этого свободно, Юрий Александрович, когда наши ребята лупили кубинских негров особенно энергично, приговаривал:
— Пристрели его наконец, чтобы не мучился больше!
Наблюдая своих соплавателей, я пришел к выводу, что самым общим для всех является полнейшее отсутствие каких-либо страхов, предчувствий, опасений перед той дорогой, которая нас ждет. Ведь каждый отлично знает, что на обратном пути будет достаточно приключений, ибо ледовые прогнозы чрезвычайно тяжелые. Но никто не спешит заглядывать в будущее. Фатализм можно определить одной фразой: “Дальше фронта не пошлют, меньше взвода не дадут”.
17.09. Юрия Александровича окончательно скрутило в штопор.
Вызывает по рации Штаб: на баре Колымы подойти к “Братску” и взять с него до полной вместимости картофель. От такого указания окончательно впадаем в уныние. Составляем жалобную РДО в Ленинград. Я ее печатаю.
Метель при нулевой температуре. Люди устали — у всех синяки выше локтей на сгибах рук. Это от перетаскивания ящиков. Все жалуемся на ноги.
Дезертиров трое: Сергей, электромеханик, невеста которого из столичной элиты, 25 лет; помпохоз; 4-й механик, 55 лет.
Сергей “из интеллектуалов”, приглашал не раз к себе послушать музыку. Под угрозой надвигающихся репрессий за их отказ от штивки груза перепугался и замельтешил, принес справку о том, что в феврале перенес операцию и освобожден от тяжелой работы. Справку я порвал на его глазах и выкинул в иллюминатор. А разозлился я так еще и потому, что электромеханик так и не протянул кабель к “Капитану Берингу”, чтобы дать нам возможность разговаривать с Ленинградом через спутник.
Штаб приказал капитану лично явиться для обсуждения ситуации.
Пошел я. Снег, грязь. Очень трудно карабкаться по сопкам.
В оперативной комнате Штаба встречает меня человек весь в нашивках, чем-то смахивающий на Кальтенбруннера, всматривается в меня.
— А! — очевидно узнал. — Мне настоящий капитан нужен.
— Придется вам побеседовать со мной. Согласно приказу начальника БМП я полностью заменяю капитана, который сейчас болен.
— Вы трезвый?
Я был трезв, как тщательно промытое стеклышко, ибо в глухой завязке больше двух месяцев. А два месяца, проведенные в работе и полнейшей трезвости, это для меня то, что для нормального человека год в Карловых Варах, то есть нервы в замечательном состоянии.
— Вы почему отказываетесь две тысячи картошки брать?
— Потому что не можем.
— Кубатура трюмов, товарищ Конецкий?
Узнал, сука! Сейчас он мне даст прикурить!
— Каких? — невинно спрашиваю.
— Всех.
Объяснил, что можем взять “без выхода на палубу” 100 т в № 1, 500 т в № 3, 800 — в № 4, это учитывая осадку в 4,5 метра для прохода бара Колымы.
— Про осадку не думайте, выкиньте ее к черту из головы.
— Простите, не могу не думать. И с кем имею честь?
— Жеребятьев я.
— Очень приятно, что сразу на вас попал. Мне вот надо подписать технические акты о навале “Адмирала Макарова” на нас вчера.
— Подписывайте у юридического представителя. Инженер Суханов здесь? — это начальник спрашивает у свиты.
— Здесь Суханов.
— Идите к нему сами, — интонация явно такая, когда посылают куда как дальше, нежели к юристу.
Еще с одним удельным князем познакомился. Но посещение Штаба оказалось полезным.
Да, забыл еще такой фрагмент разговора.
Жеребятьев:
— Я сказал, принести РДО, которое вы получили из пароходства.
Я:
— От Плотникова? О запрещении нам грузить здесь тяжеловесы?
— Да.
Тут я здорово протабанил, ибо забыл взять эти радиограммы. Попытался вывернуться, но получилось неуклюже:
— Радиограммы адресованы нам, а тайна переписки...
— Тогда сообщите номера этих РДО.
— Не могу я их помнить наизусть.
— Тогда идите вы...
— Всего доброго.
Пришла журналистка Галина Фомичева. Час проговорили. Все допытывалась, кем я себя больше ощущаю — писателем или судоводителем.
Старый вопросик. Обе эти профессии для меня — сестры. Не плавая, я не мог бы писать книги.
Честно говоря, морская работа в силу ее определенной и жесткой специфики за долгие годы приносит ограниченность. В этом виноваты и плохие книги на судах, и запаздывание информации, особенно в такие вот пиковые, как сейчас, моменты общественной жизни, и постоянная оторванность от берега, от крупных культурных центров, что для каждого человека, а для писателя особенно, не может не играть отрицательной роли.
Безнадежно скучно, если не открываешь форточку во весь разноцветный мир мира...
18.09. 05.20. Встал в такую рань, ибо в каюте остановились часы. Очевидно, не выдержали бесконечных переводов взад-вперед.
Когда открыл глаза, то представил себе, как “Макаров” разрывает свой вельбот о срез нашего полубака, и поймал себя на маленькой подлости, ибо почувствовал удовольствие от видения.
Утренний чай оказался вовсе нелепым — буфетчица тоже протабанила и никого не разбудила. Сардельки холодные и неочищенные.
Такое начало дня.
После того, как Юрий из-за болезни перестал принимать пищу в кают-компании, старпом то и дело появляется на завтрак в подтяжках. Раза два я стерпел, а потом приказал являться в форме. Он невозмутимо объяснил мне, что надевает форму только в родном порту из уважения к мостику...
Наш эскулап приволок этакого московского Склифосовского — здесь бешеные деньги зарабатывает, невропатолог. Совместными усилиями сделали Юрию Александровичу новокаиновую блокаду.
Как только врачи исчезли, Юрий — мне:
— Схему навала начертили?
— Нет.
— Надо.
— Но мастер “Тикси” фото успел! Отличные фото — прямо замедленное кино.
— К рейсовому отчету в пароходстве надо будет приложить. Николай Яковлевич Брызгин схемы любит.
— Это точно. Есть, будет чертежик.
— Что с оплатой перегрузочных работ?
(Разгрузка и погрузка не дело экипажа — дело портовых грузчиков, вообще “берега”. Потому, ежели матросики (а в нашем случае и штурмана, и механики) — должны получать деньги.)
— Главный диспетчер порта предложил полторы тысячи рублей.
— За шестьсот восемьдесят тонн?! Начальник порта мне обещал две с половиной тысячи.
— Это он вам обещал.
— Значит, лишнюю тысчонку разделило портовое начальство?
— Ясное дело. Посоветуете к прокурору идти? Мне хватит разговорчика с Жеребятьевым. И вообще, стоп-токинг! Вот вам снотворное, и конец связи, Юрий Саныч!
Он послушно проглотил горсть таблеток, для чего ему пришлось приподнять башку. И сразу от боли физиономия стала серее солдатских кальсон. Даже стон-писк прорвался.
Действует эта чертова блокада, или чего-нибудь другое эскулапы кольнули?
Я посидел пару минут у его койки, прижимая голову бедолаги к подушке. Он вроде начал дышать спокойнее.
Но тут без стука ворвался в каюту начрации — принес с берега пачку радиограмм и передал устный приказ Штаба о подготовке судна к погрузке на палубу 12 тяжеловесов.
— Что?! — заорал мой капитан. — Викторыч, берите бланки! Диктую. От “Макарова” подорваны пятнадцать стоек правого фальшборта, пять стоек левого; деформирован планширь на баке, носовой части палубы. Мореходность не потеряна, но силами портовых мастерских повреждения не устранить. Брать на палубы тяжеловесы категорически отказываюсь... Записали?
— Да. Записал, — сказал я и передал его тело на все заботы айболиту.
Что дальше было?
От тяжеловесов отбились.
Но сразу последовал новый приказ Штаба. Суть постарайтесь понять из нижеследующего:
“РАДИО ВЕСЬМА СРОЧНО ЛЕНИНГРАД УЭХМ ПЛОТНИКОВУ= ШТАБ МОРОПЕРАЦИЙ ВОСТОЧНОГО РЕЗКО НАСТАИВАЕТ ПОСЛЕ ПЕРЕГРУЗКИ ОВОЩЕЙ С ТИКСИ СЛЕДОВАТЬ БАР КОЛЫМЫ ДОГРУЖАТЬ С Т/Х БРАТСК ТЧК КАТЕГОРИЧЕСКИ ОТКАЗЫВАЮСЬ ЛЮДИ ИЗМОТАНЫ ТЧК ШТАБ ОБЕЩАЕТ НАЖИМ МОСКВЫ ТЧК ОСОБО ОПАСАЮСЬ ЗАДЕРЖКИ ЗЕЛМЫСЕ УЧИТЫВАЯ ПРОГНОЗ ЗАМЕРЗАНИЯ КОЛЫМЫ ТЧК ЖДУ ВАШИХ СРОЧНЫХ УКАЗАНИЙ ЗПТ ЗДЕСЬ ЗАКОНЧИМ ЗАВТРА= КМ РЕЗЕПИН”.
“Операции в порту Певек
Выгрузка — 680,2 тонны картофеля.
Сепарация в расстил — 1200 м 2.
Сепарация в переборки (доски) — 1200 м 2.
Время работы — ночное.
Температурный коэффициент — 1,1.
Районный коэффициент — 2,0.
Затарка рассыпанного картофеля — 15% груза.
Бригадирские — 15%.
________________________________________
Общая сумма — 1734 руб. (за 1 тонну = 2,55 р.)
Фактически за минусом подоходного и бездетности получили 1633 руб.”
Людмила по секрету сказала мне, что на “Тикси” выписали в два раза больше. И объяснила мне, лопуху, что порт посчитал нам только погрузку к ним на борт, а выгрузку из наших трюмов опустили. А именно на этой выгрузке Юрий Александрович и сорвал себе позвоночник.
Я поблагодарил Люду, чмокнул ее в щечку и пошел на мост командовать съемку со швартовых.
Люда:
— Люблю веселое искусство природы: цветы, бабочек, тропические растения в каюте, водопады, фонтаны и, простите, бури. А вы чего любите? — это она у Юрия Александровича спрашивает.
Он подумал и сказал:
— Бури не очень. А люблю большие корабли, особенно парусные. И мирные пушечные выстрелы в полдень у нас с Петропавловки...
16.00. Очередной инструктаж в конференц-зале при Штабе.
Встретил Юрия Андреевича Иванова.
Юрий Андреевич Иванов — заместитель начальника здешнего Штаба, гидролог и действительный член Географического общества АН СССР.
Он дал мне “Литературку”, в которой стихи Поженяна, посвященные мне, — “Нордкап”.
Уходят таланты и бездарь
кругами волков и лисят.
Пора оглянуться над бездной,
когда тебе за шестьдесят.
Когда от дыхания юга
остался незлобный накат.
И словно на проводах друга
прощальным виденьем Нордкап.
А дальше на север, а дальше,
за гранью свободной воды,
застывшие страсти без фальши,
безмерные, вечные льды.
Кто плавал у этих отметок,
у жестких ледовых границ,
тот знает, как зыбок и едок
осадок последних страниц...
Защипало глаза. И я обнял Гришу на расстоянии в... черт знает какое между нами расстояние в этот момент было.
У Поженяна есть примечание: “Нордкап” — самая северная точка Европы” — чушь!!!
Пришлось перетягиваться под бортом “Тикси”, подгоняя наш трюм № 3 под их № 1. Во время перетяжки я орал с нашей стороны, а Людмила, в белой шапочке и белой косынке на шее, с их стороны. Теперь нам осталось грузить только бочки.
“РАДИО 2 ПУНКТА ТИКСИ ФЗМ ЧЕРНЯХОВСКОМУ ФХЭМ БОНДАРЮ ЛЕНИНГРАД УЭХМ ПЛОТНИКОВУ= ПЕРЕГРУЗКА ЛУКА СИЛАМИ ЭКИПАЖЕЙ ВОЗМОЖНА ТОЛЬКО ОДИН ХОД КРУГЛОСУТОЧНАЯ РАБОТА АБСОЛЮТНО ИСКЛЮЧЕНА ЗАКОНЧИТЬ ПРИЕМКУ ОВОЩЕЙ ПОЛАГАЮ 18.09 ТЧК МЕТЕЛЬ ТЧК ДАЛЬНЕЙШАЯ ЗАДЕРЖКА ПЕВЕКЕ РЕАЛЬНО ГРОЗИТ ПОРЧЕЙ ГРУЗА ЗПТ ПОТЕРЕЙ ВОЗМОЖНОСТИ ВЫХОДА ЗАПАД ТЧК НАСТАИВАЮ РАЗРЕШИТЬ ОТХОД ЗЕЛЕНЫЙ МЫС СРАЗУ ОКОНЧАНИИ ПРИЕМКИ ОВОЩЕЙ= ДКМ КОНЕЦКИЙ”
Банный день.
Мытьевая вода у нас набрана из реки Колымы. Вообще-то там вода еще довольно чистая, но, будучи налита в ванну, глядится она почему-то черной. А в смеси с шампунем получается вовсе странного цвета бурда. И невольно ассоциируется с модной фрицевской “Бурдой”. В нашу бы ванну Софи Лорен окунуть.
Смена белья.
Вот когда ловлю себя на нищенском рабстве, вошедшем в плоть и кровь еще с детских лет. Полвека сознательной жизни связано с гамлетовским вопросом: менять после помывки грязные простыни на новые? Или, может, еще недельку на грязных поспать?
Привычка к нищете. Это касается и смены полотенца, и даже носков. В училище считалось, что носки вполне годятся для употребления до тех пор, пока они не прилипнут к стенке кубрика, будучи об нее шлепнуты.
О чистоплотности. Здесь огромная разница между мною давно трезвым, когда у меня развивается просто мания чистоты, то есть желание мыть, стирать, скрести (включая собственное тело, волосы, шею, носовые платки и что угодно), и мною нетрезвым, когда у меня развивается страх перед жидкостью. Своего рода водобоязнь. Для старого моряка это бывает особенно неприятно. Засунуть меня в таком состоянии в ванну или баню — означает нажить во мне смертельного врага. Никому не пожелаю производить надо мной подобные эксперименты.
19.09. На диспетчерской встретил Купецкого, рухнули друг другу в объятия. Пошли к нему в барак, барак типично зэковский.
Валерий Николаевич подарил мне свою книгу с автографом: “Не судите колко историю только: осталась от елки гладкая палка... В.Н.”.
Называется книга “Научные результаты полярной экспедиции на ледоколах “Таймыр” и “Вайгач” в 1910–1915 годах”.
Показал Купецкий и статью М. Ильвеса в “Магаданской правде” — “Его величество Ледовый прогноз”. Журналист написал очень точно о том, что Купецкого по жизни ведет “радость удивления”.
“Когда-то ему в руки попалась научная работа, которая называлась так: “Уровень африканских озер и условия плавания в Арктике”. Прямо-таки “в огороде бузина, а в Киеве дядька”. Но статья потрясла его и заставила задуматься. Он начал искать связь между льдами Северного океана, которые были делом его жизни, и другими явлениями природы, а это были уже поиски собственного пути. Так постепенно Купецкий пришел к осмыслению роли, которую на Земле играет Солнце. Он понял, что в основе тех изменений, которые происходят в атмосфере и гидросфере нашей планеты, тоже лежат солнечно-земные связи...
— Человек давно бьется над проблемой солнечно-земных связей, — говорит Валерий Николаевич, — уж больно много нитей тянется к нам от этого светила. Известно ведь, что даже цены на пшеницу на мировом рынке колеблются в соответствии с изменениями солнечной активности. Доказана связь ее с творчеством. Пора уже со всей серьезностью отнестись и к ее влиянию на природные процессы”.
Свой первый ледовый прогноз для Востока Арктики Купецкий дал в 1969 году на год вперед. В 1980 году он завершил работу над прогнозом ледовой обстановки для всего СМП до 2010 года!
Попрощались скомканно, ибо я торопился.
Много раз за мою морскую жизнь мы встречались с Валерием Николаевичем. Свои письма мне он всегда подписывает “АНГО Купецкий”. АНГО — означает арктическая научная группа, оперативная.
(Тогда я, конечно, не знал, что в 1989 году у северных берегов Чукотки разобьются два самолета ледовой разведки Ил-14 и АН-26 Колымско-Индигирского авиаотряда. В первой аварии люди уцелели, во второй — нет. Среди чудом уцелевших окажется Купецкий.
Безучастная немилость
Не была тому виной.
Техника пообносилась:
Вечен с Арктикою бой...
6 июля через четыре минуты после взлета с Мыса Шмидта отказал правый, затем левый двигатель и самолет Ил-14 с полной заправкой упал в лагуне восточнее этого мыса.
Спасло Валерия Николаевича и еще четверых человек лишь искусство командира Ил-14 Ю.Н. Гордиенко, который дотянул до мелководья, скользнул, смягчив удар, и остановился на мели в двухстах метрах от берега лагуны. Экипаж отделался ушибами, кровоподтеками и ранениями. Прилетевший со Шмидта вертолет перевез пострадавших в санчасть аэропорта.
А 19 июля на базу не вернулся Ан-26 — из-за ошибки в счислении и не имея визуального обзора самолет разбился о скалы мыса Кибера около острова Шалаурова и взорвался. Погибло десять человек.
Валерий Николаевич скажет: “Если раньше эта работа без ложной скромности граничила с героизмом, то нынче она приобретает характер самопожертвования...”.)
Закончили перегрузку в 14.00, а через полтора часа отошли от борта “Тикси”.
Торжественно отгудели “Тикси” два раза.
Рекомендации Штаба: “Найдите теплоход “Охлопков”, а потом ждите ледокол “Капитан Хлебников”.
Юрий Александрович категорически приказал мне спать.
20.09. 15.50. Подошел ледокол “Капитан Хлебников”, взял на усы. Усы чрезвычайно длинные, прямо скажем, нестандартные, ибо троса за время навигации очень вытянулись. В силу этого нюанса мы болтались за ледоколом типичной сосиской. Экипаж на “Хлебникове” комсомольско-молодежный. Я этим джигитам говорю:
— Как нам эти длинные ваши сопли-то заводить?
— А как хотите, так и заводите!
Суббота. Море на замке. Прямой связи нет.
Юрий Александрович просил подтвердить продолжение рейса без догрузки.
21.09. 10.30. В ноль часов уже 21.09 вышли из перемычки. Уперлись в огромадные ледовые поля — 10 баллов. Легли в дрейф. “Капитан Хлебников” нас бросил и ушел с “Охлопковым” на поводке.
Где-то близко бормочет в эфире злодей “Адмирал Макаров”. “Ермака” тоже слышно.
Траверс мыса Северный Айон. Надо же: именно здесь в 1979 году долбанул наш “Колымалес” злодей-адмирал. Да, Рахметову на его гвоздях и не снилась такая ночка, которая выпала тогда нам... Все на круги своя, все на круги своя...
Море вокруг ровно и как-то равнодушно замерзает — тихо замерзает, миролюбиво, желанно, наверное, все-таки и потому умиротворенно.
И вдруг — в пять утра — бах! Будит Юрий Александрович, показывает радиограмму. Привычно зыркаю на подписи: обычно туда сперва надо нос сунуть, а потом уже текст впитывать. В финале радиограмм редко употребляемые слова “ИСПОЛНЕНИЕ ПОДТВЕРДИТЬ” и подпись замначальника пароходства. Приказ: взять в Певеке габаритные тяжеловесы.
— Куда нам их брать? — спрашиваю капитана.
— На палубу и в четвертый номер можно было бы, но вы время отправления посмотрите, — говорит Юрий Александрович.
Смотрю. Отправлена РДО была 19.09 в 18.30 по московскому времени, то есть уже тогда, когда мы из Певека ушли, приплыли сюда, к Северному Айону, и легли в дрейф у сплошных ледовых полей. И получается, нам теперь опять надо возвращаться в Певек, а Колыма-то замерзает на полный ход. Терпеть не могу возвращаться.
Натягиваю штаны и думаю.
— У вас сейчас очень философское выражение лица. Не обидитесь, если скажу, на кого вы сейчас похожи? — спросил Юрий.
— Ну?
— На помполита.
— Юрий Александрович, я вас распустил. Прощаю только потому, что вас скрючило. А вы знаете, что у помпы официальный диплом есть?
— Какой?
— Философский. Да-да, он кончил философский факультет Ленинградского университета. Неужели он вам диплом не показал?
— Нет. Но... “мы все, паладины Зеленого Храма, над пасмурным морем следившие румб, Гонзальво и Кук, Лаперуз и да Гама, мечтатель и царь, генуэзец Колумб...”
— Хватит Гумилева! — взмолился я. — А если все-таки буду писать об этой нашей ледовой эпопее, то последнюю фразу знаю точно: “Дорогие начальники морского флота СССР, вы можете спать спокойно! Все! Больше я не ездок к Великому северному фасаду Руси! Аминь!”.
В разговоре со Штабом выяснилось, что они в Певеке не имеют пока никаких сообщений от нашего пароходства о тяжеловесах. Попросили часа два на уточнение ситуации и выяснение целесообразности нашего возвращения обратно.
Ясно одно, БМП ерзает под давлением Москвы больше всяких норм.
В девять часов утра Штаб подтвердил, что указаний о нас не имеет, рекомендует продолжать лежать в дрейфе и ожидать ледокол “Капитан Хлебников”. А со своим пароходством разбираться самим.
Юрий Александрович попросил меня отписать пароходству, ибо боится запустить матом. Это человек, который ни разу за весь рейс не произнес ни единого матерного слова!
Сочинил очень спокойный текст:
“РАДИО ВЕСЬМА СРОЧНО ЧЗМ САВИНУ= ВАШ ХГ-2/190912 ПОЛУЧЕН ЧЕРЕЗ 12 ЧАСОВ ПО ВЫХОДЕ ПЕВЕКА НАХОДИМСЯ ТЯЖЕЛЫХ ЛЬДАХ АЙОНСКОГО МАССИВА ОЖИДАНИИ ЛЕДОКОЛА ТЧК ОВОЩАМИ ЗАНЯТЫ ТРИ ТРЮМА ТЧК ТЯЖЕЛОВЕСЫ СМОГУ ПРИНИМАТЬ ТОЛЬКО ПАЛУБУ И № 4 ИЛИ ПРЕДСТОИТ ПЕРЕГРУЗКА ОВОЩЕЙ ИЗ № 1 В № 4 ПРИ ОТРИЦАТЕЛЬНЫХ ТЕМПЕРАТУРАХ И МЕТЕЛИ ТЧК СЛЕДУЕТ НАКОНЕЦ ПОДУМАТЬ ЛЮДЯХ ЖДУЩИХ ЛУК В БИЛИБИНО= КМ РЕЗЕПИН”.
А радист вручил светлую весточку:
“ДНЕВНУЮ БЕСЕДУ ПОДОБНУЮ ЧУДУ КАК ДОБРОЕ КРЕДО ВОВЕК НЕ ЗАБУДУ ПОСКОЛЬКУ ДОВОДИТСЯ ЖИЗНИ НЕЧАСТО ДРУЗЬЯМИ БЛОКАДНОГО ХЛЕБА ВСТРЕЧАТЬСЯ ДОРОГА СЛОВЕСНЫХ МОРЯХ НЕЛЕГКА ПУСТЬ ЗЛЕЕТ ПЕРО И КРЕПЧАЕТ РУКА ПРИМИТЕ ВОСТОЧНОЙ НАУКИ ПРИВЕТ СЕМЬ ФУТОВ И ШКЛОВСКИХ * ПИСАТЕЛЬСКИХ ЛЕТ= АНГО КУПЕЦКИЙ”
А кто-нибудь из сухопутных людей думал, что советские моряки всю жизнь из своего кармана оплачивают РДО, отправленные матерям и женам?! Да и после каждого рейса у тебя высчитывают сотни рублей за эту эфирную пуповину, без которой нормальный человек в море существовать не может. Сколько было на моей памяти собраний, сколько морячки воздух сотрясали...
Как-то решил найти по справочнику Союза писателей тех, с кем вместе входил в литературу. Многих не обнаружил.
О гибели же каждого своего друга-моряка, от водолаза до командира корабля, я узнаю более-менее быстро.
Если в море люди идут всегда вместе, то в литературу идут как в суровое волчье одиночество.
Ну, “Хлебников”! У нас лук в трюмах мерзнет, ибо за бортом -5 о. А он первым поволок, нарушая все морские законы, “Профессора Бубнова” — местничество. “Профессор Бубнов”, как и “Хлебников”, дальневосточник.
В 15.55, не подавая никаких звуковых сигналов, “Хлебников” возник из морозного тумана и прошел метров в 25 с правого борта. Затем полтора часа елозил, чтобы приблизить свою дурацкую корму к нашему форштевню.
На баке приемкой буксирных усов занимался наш чиф.
Вдруг орет по телефону в рубку:
— На свою ответственность буксирный трос ложить на носовые кнехты не буду!
Пришлось мне самому ковылять в нос и указывать, как закладывать гаши за бортовые кнехты и станину брашпиля. Все это под аккомпанемент воплей с “Хлебникова”: “Не хотите с тросами работать, так плывите, как хотите, к...”.
Наконец поплыли узла по три. Хорошо, перемычка оказалась узкой.
Встали на якорь на рейде Зеленого Мыса. Очередь на разгрузку огромная.
Здесь так плохо с продуктами для населения, как никогда еще не было. Введена обязательная продажа населению первого картофеля, ящиками и прямо с судов. Ящик на несколько человек или семей. На местном языке называется “на кучки”. Думаю, при таком варианте отлично покроются все наши промежуточные перегрузо-погрузочные просыпки картошки.
“Профессор Бубнов” опять пролез к причалу вперед нас и выгружает какие-то железяки, а не жратву.
Да, забыл. Ночью у нас была паника. Второй механик обнаружил трещину в водяном танке. На откачку не брали ни балластные, ни осушительные насосы. Стармех продемонстрировал полное спокойствие: “Вот был бы крен градусов в пятьдесят, тогда...”.
И оказался вполне прав. Паника липовая, никакой трещины в диптанке не оказалось — просто потек шпигат.
Все уже забыли, что Зеленый Мыс — это прежние Нижние Кресты.
На завтрак, обед и ужин щедро подается ворованный из трюмов свежий лук. Мы трескаем его даже с компотом. И вкусно, черт побери!
Картошку завезли на Русь в XVIII веке. Интересно называет картошку Дмитрий Сергеевич Лихачев: “Дешевый сорт еды”!!!
Чук и Гек использовали относительное стояночное безделье для обивки жесткого рубочного кресла мягкой ветошью. Это забота, главным образом, обо мне. Я частенько краем задницы на него присаживаюсь — ноги...
В исполнение дурацкого приказа министра Гуженко о сдаче плавсоставом техминимума в портах захода (это он с перепугу после “Нахимовской” катастрофы придумал) на танкере “БАМ” якобы уже списали двух судоводителей.
Юрий Александрович отказался участвовать в этой ерунде. Молодец.
“Известия” дали сообщение о путанице в списках пассажиров и судовых ролях экипажа “Нахимова”. А мы вчера получили эту информацию секретной шифровкой!
22.09. У всех судов СВУМФ на данный момент тяжкие ледовые повреждения.
Говорил с Леоном Демиденко. Объяснил, что у нас на борту всего 680 тонн, из них 2 тысячи бочек, которые можно не только не на склад, а хоть сейчас за борт бросать. Опять же, лук — не картошка, а высший деликатес. И следует нас быстрее обработать и отпустить на волю-волюшку, чтобы зарабатывать для страны валюту на игарской древесине.
Вспомнил, вспомнил, какую песню ревели капитан порта Леон Демиденко с капитаном “Индиги” Левой Шкловским на рейде порта Нижнеколымские Кресты после водки и жареного муксуна. Слова Гриши Поженяна.
Ревут, ошалев, океаны,
Приказ отстояться не дан,
Не правы всегда капитаны,
Во всем виноват капитан...
За то, что он первый по чину;
За то, что угрюм и упрям;
За то, что последний в пучину,
Когда уже все по нулям...
Рассказал Юрию Александровичу замысел пьесы “Некоторым образом драма”. Слушал внимательно, а потом вдруг попросил, чтобы я экипажу четко объяснил, что Фома Фомич Фомичев — это не выдумка, а действительность.
Пустой день. Весь день простояли на якоре. Все висит вопрос о пустых контейнерах. Есть приказ зам. министра — вывезти.
Несколько раз в жизни я видел умирающих людей, но, как это ни покажется странным, они не держали в своих руках и не прижимали к своей груди огромный том Библии.
Библию внимательно я не прочел ни разу. Зачем мне врать? Ведь если совру, это будет грех. Поэтому напишу правду: мне скучно читать Библию.
Я никогда не считал себя человеком богохульным. Любой пишущий человек, каким бы великим он себя ни считал, всегда понимает, что Книга Книг будет всегда самой великой. Но любой пишущий человек имеет и свою высшую любовь, и это может быть и “Каштанка”.
Думаю, в моей жизни огромное религиозное воздействие оказала “Муму”...
23.09. Подтвердилось, идем на Игарку, лес на континент потащим.
Начали выгрузку на грузовики.
С утра приходится печатать кучу служебного дерьма.
Получил РДО от Курбатова:
“ИЗО ВСЕХ СИЛ НАДЕЮСЬ ВСТРЕЧУ КРАСНОЯРСКЕ СОБИРАЮСЬ БЫТЬ ТАМ ЧЕТВЕРТОГО ОКТЯБРЯ ПОДОЖДИТЕ МЕНЯ ЕСЛИ НА ДЕНЕК РАНЬШЕ ТАМ ОКАЖЕТЕСЬ Я ОЧЕНЬ СОСКУЧИЛСЯ ОБНИМАЮ= КУРБАТОВ”.
Тяжелый ночной разговор с матросами. Чук вдруг заявил, что на берегу пойдет в бармены. Я обозлился ужасно.
Пробую писать очерк в “Огонек”. Как написать о том, что здесь происходит?
Колымский лоцман сквозь слезы объяснил, что жена уехала на материк, ибо у нее при северных сияниях тяжелая тахикардия. И когда он уходит на проводку, то десятилетний сын остается беспризорным. Жену ненавидит так, что может убить.
24.09. Дед помпохозу:
— У меня на борту четыре сварщика вкалывают, замечательные мастера! Их покормить надо — четыре порции на обед, а?
— Шеф уже сделал ровно тридцать четыре ромштекса!
Встревает буфетчица:
— А у меня чайная заварка кончилась!
Дед:
— Отстань! Я про сварку леерных стоек говорю. Без них лес в Игарке на палубу не возьмем.
Помпохоз:
— Нет лишних порций, Олег Владимирович!
Дед:
— Я сам есть не буду!
— А где я еще три порции рожу? — вопрошает помпохоз.
Дед:
— Я три дня обедать не буду...
— Так я вам и поверил... — перебил помпохоз.
— ... и завтракать, — дед не унимался. — И вообще, пшенная каша по понедельникам на завтрак — издевательство над мужчинами!
— С чего мужчина начал — тем он и кончает... — констатирует буфетчица.
Получил РДО от Левы:
“ВЫШЛИ СИРИИ УЖАСНАЯ ЖАРА БЕЗВЕТРИЕ ТЧК СЧАСТЛИВЫ ВЫСОКОЙ ПРОФЕССИОНАЛЬНОЙ ОЦЕНКОЙ ВАШЕЙ РАБОТЫ ЧУВСТВУЮ КРАЙНЮЮ НЕОБХОДИМОСТЬ ТВОЕГО ПЕРЕЛЕТА С МИЛОГО СЕВЕРА СТОРОНУ ЮЖНУЮ ОБНИМАЮ= ЛЕВА”.
Читаю Бунина — смерть отца Мити, как тот на столе “белел носом, наряженный в дворянский мундир”. И вспомнил, что мой отец отправился на тот свет в коричневом с серебром прокурорском мундире. Кажется, у отца гражданского костюма вовсе после войны не было. Бедный и любимый отец... пожалуй, он был еще несчастнее Любочки Конецкой...
25.09. Получил РДО от Анатолия Ламехова.
“ВИКТОР ВИКТОРОВИЧ ГДЕ ТО ТЫ ЗАТЕРЯЛСЯ НЕОБЪЯТНЫХ ОКЕАНСКИХ ПРОСТОРАХ СООБЩИ КОГДА БУДЕШЬ ВОЗВРАЩАТЬСЯ НА ЗАПАД ГДЕ НАХОДИШЬСЯ ТЧК МЫ ИДЕМ ЗФИ ТЧК ОГОНЬКЕ ПРОЧИТАЛ ТВОИ РАССКАЗЫ ЗПТ ДО СИХ ПОР СОДРОГАЮСЬ ОТ ХОХОТА ЖМУ РУКУ= ТВОЙ КМ ЛАМЕХОВ”.
Когда шли на восток, атомоход “Россия” еще назывался “Леонид Брежнев”! Быстро у нас все меняется на Руси великой!
О глупой манере штурманов обижаться, если посоветуешь на другое судно сходить и уточнить у более бывалых судоводов что-либо. Я, например, знать не знаю правил перевозки пустых контейнеров: следует указывать вмятины, трещины, степень ржавчины? Посылаю кого-то из штурманов на “Охлопков”, они сопротивляются.
Сегодня вызвал к себе типа, который сопровождает овощи. Пригрозил прокурором, т.к. очень много лука высыпается из ящиков, а он и ухом не ведет.
Трудно доходит до нашего брата, что возим мы не сопровождающих и гарантийные письма на тару для начальства, а овощи!
Нудно грузим контейнеры.
26.09. С 20.00 до 21.00 к борту не подошла ни одна машина с контейнерами. Я так обозлился, что позвонил домой Леону Данилычу Демиденко. Конечно, было неудобно — давеча мне от него доставили пуд какой-то хорошей рыбы.
27.09. Только чистокровный мат заставил шевелиться нашего старого друга Демиденко, когда диспетчер не подал грузовики под контейнеры.
Окончили погрузку в 02.00 и в 07.00 отошли — еще крепили, но не докрепили.
Всего 475 контейнеров, 285 тонн.
28.09. Ночью забарахлил гирокомпас. Юрий Александрович бестрепетно повел по магнитному, а меня выгнал.
К 07.00 вышли на чистую воду, легли на пролив Лаптева. К вечеру ветер усилился до 15–17 м/сек., шли по 14 узлов.
Книги людей действия, а не прозаиков или литературоведов, книги чисто дневниково-документальные (Скотт, Кренкель, Кусто, Ушаков и множество других) вовсе не хранят в себе загадок и тайн. Типично то, что эти люди никогда не пишут от “мы” — такого обязательного для литературоведов и множества других ученых. А за “мы думаем”, “мы полагаем” не скромность и желание затушевать свое “Я”, а, простите, инстинктивная боязнь личной ответственности.
Капитан всегда говорит: “Я приказал... Я считаю...”. Он не может уйти за флер собрания, за видимость общего, большеголосого большинства. Тогда разве можно считать судоводителя не открывателем нового? Ведь в каждый очередной раз решения он решает и открывает то, чего никогда раньше не было, ибо ситуации в жизни не повторяются — это не дебюты в шахматах...
29.09. В 05.00 прошли Кигилях. Чистая вода.
Утром принесли РДО:
“САМАРКАНД 25 28 1337= ЛЕНИНГРАД 780 ДОСЫЛ ТХ КИНГИСЕПП КОНЕЦКОМУ ВИКТОРУ= ПРИВЕТ МОРСКОМУ ВОЛКУ ОТ ВЕРБЛЮДА ПУСТЫНИ ФИЛЬМ ЗАКОНЧИЛ УСТАЛ СМЕРТЕЛЬНО ЖДУ ТЕБЯ НА БЕРЕГУ= ТВОЙ ГИЯ ДАНЕЛИЯ”
Тревожно мне нынче за Гию. Он настроен на уморительную комедию, а у меня опасения не за провал фильма, а за физические перегрузки при съемках в пустыне, которые его могут убить. Да еще в обстановке всеобщего бардака. Сам же он после тяжелейшей операции... И после такой ужасной зимы полез в самое пекло — и в прямом, и в переносном смысле слова. Человек Гия мужества выдающегося.
Фильм, кажется, “Кин-дза-дза” называться будет. И все, до самой последней точки, в сценарии Гия сам придумал.
“ТХ ЛИГОВО ЛНГ/ММФ 30 28 2200= ВОЗВРАЩАЕМСЯ СРЕДИЗЕМКИ ИДЕМ АНГЛИЮ ПРИХОД СОЮЗ ПОЛАГАЕМ СЕРЕДИНЕ ОКТЯБРЯ УВЕРЕН ВЫ УСПЕШНО ПОКОРИТЕ ПОЛЯРНЫЕ ШИРОТЫ НАДЕЮСЬ ВСТРЕЧУ СЕВЕРНОЙ ПАЛЬМИРЕ ПРИВЕТ ОТ ЭКИПАЖА ГЛУБОКИМ УВАЖЕНИЕМ ОБНИМАЮ= ВАШ АЛЕШИН”
С Леонтием Николаевичем Алешиным работал я на “Лигово” в 1985 году на Мурманск—Певек—Игарка. Отличный капитан и человек.
Арктика восемьдесят пятого года была довольно добродушной, обошлось без приключений... Нет, вру! И не на Певек, а только до Колымы, груз — картофель, который, конечно, можно было просеять сквозь любое сито. И приключения были — пробоина в первом трюме. И тогда Леонтий Николаевич мне сказал: “Вот вам отличная возможность продемонстрировать нам ваши аварийно-спасательные таланты...”. Я хвастался в кают-компании о своем героическом прошлом...
От работы с Алешиным и его экипажем осталось тепло в душе.
А ведь, небось, и на этом Кигиляхе пограничники сидят и сапожную ваксу болтают — они из нее какое-то пьянство или дурь научились делать.
Офицерам-пограничникам здесь идет год чуть не за сто лет — и на пенсион. По возрасту пенсионному этих бугаев можно только с балеринами сравнить. До чего бесят! Вся держава морями омыта, и все пляжи — закрытая зона. Попробуй в Черном море ночью искупаться! А Финский залив по южному берегу... В этих запретзонах пограничные начальники, спевшись с местными коммунистическими начальниками и вне всякого взгляда со стороны и контроля, крушат все, от корюшки до лося, от лебедя до белого медведя. Герои государственной безопасности...
Ну что им здесь, в Арктике, делать? Какой еврей побежит в Землю Обетованную через Северный полюс? Это только уже вовсе русский еврей может такой фокус выкинуть. И если попробует, то следует немедленно дать ему, как космонавту, Героя СССР и доставить в Палестину со всеми воинскими почестями.
Значит, боятся, что из Ледовитого океана к нам на берег американский шпион-аквалангист вынырнет? Пусть выныривает — он здесь лапти откинет через пять минут — как только ему для сугреву стражи границы болтушки из сапожной ваксы поднесут, народ у нас добрый, отходчивый, а уж коли живого шпиона на Кигиляхе обнаружат, зацелуют до смерти даже в мертвом состоянии.
Да, ежели бы моя ненависть не была бы такой животрепещущей, то не стал бы я сейчас сбивать в злобе ногти на машинке, ибо штормить начинает...
Пролив Санникова проскочили удачно по чистой воде, но в сплошном тумане и снежных зарядах.
Легли на остров Столбовой, на его северную оконечность.
И здесь чуть было не “приехали”.
В рубке нас трое. Ветер был юго-западный, от юго-запада и зыбь катилась. Вдруг ветер резко сменился на северо-восточный. И все три судовода это засекли и обменялись друг с другом удивленными репликами: чего это с ветром случилось? Но никто не взглянул на компас, нормально продолжали пялиться вперед по курсу. А это опять вышел из меридиана гирокомпас, и рулевой послушно поворачивал судно вослед за компасной стрелкой влево — прямо на камни северного мыса острова Столбовой.
Потом выяснилось, что подсела гиросфера в матке. В таком разе должен был врубиться ревун, который, ясное дело, не врубился. Во мне что-то шепнуло: “Мы близко от опасности, и потому надо “право на борт” и привести Столбовой на корму”.
Но здесь врубилось знаменитое: “СТОП” — СЕБЕ ДУМАЮ, А ЗА ТЕЛЕГРАФ НЕ БЕРУСЬ!” — чувство неловкости: рядом еще два судовода, а я первым в панику и на борт скомандую?! И не скомандовал. — Напомню, что шли в тумане и снеговых зарядах.
Ну, отвернули, ну, помянули добром магнитный компас, ну, обрушили на рулевого стог ругани за то, что он показания гирокомпаса не сравнивал с показанием магнитного компаса, ну, очередной раз отерли холодный пот со лба, ну, старались не глядеть друг другу в глаза от стыда.
Ночью развиднелось, третий штурманец, наладив гирокомпас, определил поправку по Альфа Боутис — это знаменитый Арктур, — и все ушло за корму.
В рубке обнаружил нечто новенькое, веселенькое и пестрое. Оказалось, Чук и Гек сшили для нашего общего закадычного друга — вахтенного чайника — шикарный наряд и утеплитель. Как у персидского падишаха. Стеганый чехол, бело-красно-зеленый, со специальной застежкой из “перлоновой” липучки.
Чаек вовсе не встречаем — значит, и чистой воды близко нет. Водяное небо по курсу — это просто рефракция.
Наш Тарас Григорьевич как-то на стоянке в Дании играл в сеансе одновременной игры на тридцати досках с чемпионом Олафссеном и свел ее в ничью.
Он впервые узнал о существовании Семена Челюскина от меня и не знал, что мыс Челюскина назван в честь Семена Ивановича Челюскина! Он думал, что мыс назван в честь утонувшего и героически прославившегося парохода!
Спрашиваю его:
— Очевидно, если у вас вышла ничья с Олафссеном, то был момент, когда мелькнул и выигрыш? Тут-то и начали уступать?
— Нет, ни о каком выигрыше не думал, увидел, что могу попасть в позицию вечного шаха и залез в него. Олафссен работал за переводчика в Исландии на “Андижане”, который собирал рыбу из всех исландских дырок. Исландцы не знают ни одного языка — ни английского, ни других. Это давно было...
Почему так много живописцев вылезают из собственной кожи и выворачивают наизнанку свои прямые и кривые кишки? А потому, что любой живописец (настоящий), достигнувший определенной степени профессионализма, начинает ощущать искреннее и вполне законное желание отличаться ото всех иных миллионов художников. Стать Рафаэлем или Врубелем, то есть стать таким художником, который может бестрепетно не подписывать свои работы, ибо любой искусствовед мгновенно определит автора (о подделке речи не идет), просто талантливому человеку шансов нет.
И вот он начинает выворачиваться наизнанку. Отсюда такое количество “измов”. И это вполне закономерно, и каждый на такое имеет право, ибо не за ради внешнего эффекта они выворачиваются, а из внутреннего и духовного закона и права на личностную неповторимость каждой личности.
Но живописцы (в отличие от писателей) картины не тиражируют в тысячах экземпляров и не обманывают, ведь привычный к чтению человек любой печатный текст хватает...
Большинство писателей рисовало и рисует.
Я понял этот феномен, когда прочитал у Толстого категорическое утверждение: “Главное условие человеческого счастья — связь с природой”. Так вот почему в городской квартире меня так тянет нарисовать пейзаж или цветы! Я инстинктивно пытаюсь заместить утраченную связь с природой таким извращенным образом.
В 12.00 получили карту ледовой разведки. Остров Жохова окружен ледяным массивом, сидящим по изобате 20 метров.
Туман. Штиль. Серятина и небес и вод.
Пока размышлял об этом, принесли радиограмму о том, что атомоход “Сибирь” работает по снабжению “точек” в Восточном секторе и на данный момент находится возле острова Жохова. Я рассказал 2-му помощнику, как производится выгрузка на необорудованный берег, какие есть правила грузоперевозки на этот счет и т.д. Помянул, конечно, что и сам принимал участие в выгрузке на остров Жохова каменного угля, кирпича и частей ветряка. Там мы кувыркались вместе с Гией Данелия.
01.10. Министра Гуженко смайнали в 02.00 судового времени, а я плыву себе спокойненько, ибо по курсу только нилос и молодой лед, а за нами следует “Капитан Кондратьев”.
Наш помпохоз происходит не из моряков; когда посылаешь его на замерку льял, он мерит их больше часа. Неплохой, в общем-то, парень. Шесть суток давал ночной вахте сыр, потихоньку от старшего помощника. Иногда похамливает старпому.
Дал Леве РДО на “Индигу”:
“ОТРАБОТАЛИ ЧЕЛНОКОМ КОЛЫМА-ПЕВЕК-КОЛЫМА ТЧК ОГИБАЕМ ЧЕЛЮСКИН МОЛОДЫХ ЛЬДАХ ДУДИНКЕ ПРЕДСТОИТ ВЫГРУЗКА ПУСТЫХ КОНТЕЙНЕРОВ ЗАТЕМ ИГАРКА ТЧК ВЕРОЯТНО ВЫЛЕЧУ ДОМОЙ ЧЕРЕЗ КРАСНОЯРСК СОСКУЧИЛСЯ ВЕЗИ ШИЛО ОБНИМАЮ= ВИКТОР”.
Вместе с Гуженко разогнали всю Коллегию ММФ.
У Бунина в “Господине из Сан-Франциско” полно чуши. От прямых школьных ошибок: он помещает пароходный вал в киль; капитан обязательно загадочная личность, “похожий на огромного идола”; за минуту до смерти господин из Сан-Франциско видит в читальне гостиницы: “стоя шуршал газетами какой-то седой немец, похожий на Ибсена, в серебряных круглых очках и с сумасшедшими, изумленными глазами”... Ну, скажите вы мне, ведь видит американец, тупой миллионер, а зрит-то за него ястребиный Бунин! Знать не знает американец ни языческих идолов, ни тем более внешности Ибсена! Это Бунин нагляделся на идолов у себя в азиатских степях и в юности вечно пялился на знаменитых писателей, ибо им завидовал, но чтобы американец знал Ибсена! И чтобы американский миллионер, войдя в читальню, за считанные секунды изучил бы физиономию какого-то немца и определил бы, из чего у того очки, заметил сумасшедшие и изумленные глаза... А, между прочим, и нам внешность немца до лампочки — зачем она тут? Меня воротник душит, жилетка печенку давит, через тридцать секунд у меня в сердце сосуд разорвется, и шея моя напружинится, глаза выпучатся, я дико захриплю...
Полноте, Иван Алексеевич! Ни от инфарктов, ни от инсультов так люди не умирают, ибо Бог прибирает их быстрее, и нет, увы, сил мотать головой, хрипеть, как зарезанный, закатывать глаза, как пьяный... Если это скоропостижная смерть, то она и есть в миг, или нет, тогда его еще лечить надо, а не в плохие номера гостиницы таскать. Почитайте Амосова.
Насколько же классикам легче было! Изучать-то им только историю надо было... А нам?
02.10. С 01.00 до 12.00 были под проводкой АЛ “Ленина”. Полпути между Фирнлея и Тыртова.
Я много раз говорил, что момент расставания с ледоколом после совместной работы-проводки хранит и в наше безромантическое время нечто, приподнимающее наш дух над буднями.
Юрий Александрович, пригласив в свою каюту, продиктовал мне несколько фраз, которые я должен был сказать “Ленину” при расставании.
“При прощании с ледоколом “Ленин” поблагодарить за проводку, упомянуть об отсутствии претензий, но затем заявить о том, что капитан сохраняет за собой право после окончания рейса и водолазного осмотра в Мурманске заявить об ответственности ледокола за возможные, на данный момент не обнаруженные повреждения”.
— Юрий Александрович, вы понимаете, что ваша претензия лишена смысла? — спросил я у капитана возможно мягче, ибо он лежал с закрытыми глазами и запекшимися губами. — Какую ответственность может брать на себя ледокол, когда мы расстанемся? Через полчаса я наеду средь чистой воды на одинокую льдину, получу повреждения, которые, возможно, мне выгодны, ибо меня потом отправят за границу на ремонт, а запишу эти повреждения на те, которые не обнаружил после проводки “Ленина”? Я же могу так сделать, могу...
— Есть циркуляр! Не знаете его?.. — негромко сказал Юрий Александрович. — А если циркуляр с такой оговоркой есть, то я его буду выполнять. Извольте передать на ледокол мою формулировку.
— Есть!
В три ночи “Ленин” велел давать полные хода, рекомендовал следовать обычными курсами до 125 меридиана и запросил претензии. К этому моменту я сочинил текст нашего заявления, несколько смягчив недоверчивые нотки в заявлении капитана. Получилось так: “Благодарю за бережную проводку, никаких претензий не имеем. Капитан просит оставить за ним право в случае обнаружения ближайшее время каких-либо последствий вашей проводки сделать соответствующее заявление. Счастливого плавания, мягкого льда”.
Еще когда сочинял эту половинчатую чушь, то сказал Ивану Христофоровичу, что мне неудобно будет ее зачитывать.
— Я зачитаю! — с некоторой даже радостью предложил он.
Всегда находятся доброхоты для расклейки на заборах карательных объявлений. И я отдал ему текст. И он зачитал его своим намеренно тихим голосом.
“Морис Бишоп” — литовское судно, первый раз в Арктике! — слушал наши радиопереговоры... Такие слова действуют вообще-то на окружающих, быстро заражают — как толпу смех или ненависть.
Так вот, “Морис Бишоп” ограничился благодарностью в адрес ледокола, заявив об отсутствии претензий...
Бунин пишет, что был жаден к запахам не менее, чем к песням. И объясняет это степным происхождением.
“ТХ ИНДИГА= ВЫШЛИ ИЗ СКАЗКИ БАЛЕАРСКИХ ОСТРОВОВ ДАНИЮ ПОТОМ БЕЛЬГИЯ ДОМОЙ ПОЛАГАЮ 23/10 БЫСТРЕЕ ВОЗВРАЩАЙСЯ СПОКОЙНЕЙ СТАНЕТ ДУШЕ ОБНИМАЮ= ЛЕВ ШКЛОВСКИЙ”
Вот собака! Шляется по бархатным волнам под голубыми небесами, а у нас контейнера на палубе в ледяные горы превратились после шторма. И лед обкалывать нельзя — контейнерное железо довольно мягкое, легко можно ломом насквозь пробить. (Учтите, пожалуйста, особенности моей лексики. Мама очень любила, когда я называл ее собакой. Все от чувства и интонации зависит, а не от слов!)
Радист принес РДО и присел на минутку. Замкнутый мужик, под 50, основная ставка 175 р.; сыну 6 лет, паралитик, пацану необходим юг. Профком дает путевку и 40 рублей, но при условии, что поедет кто-то из родителей, работающий в пароходстве. Жена там не работает, а когда он вернется из рейса, то будет и на юге холодно, останется пацан без солнышка на очередную зиму.
Какой же изощренной фантазией надо обладать, чтобы придумать этакие законы?!
А что ответить на: “Викторыч, может, посоветуешь что?..”.
Чук и Гек во время моего отсутствия залезли в каюту, полностью перебрали и вычистили мою “Эрику”. Это я при них хныкал, что ногти сбиваю на указательных пальцах — тяжело клавиши пробивать. И вот сей миг играю на “Эрике”, прямо как на пуховой перине.
За два месяца рейса их бакенбардные украшения соединились с черепными волосами и превратились в патлы. И, несмотря на золотые фиксы Гека-Коли и иностранные нашлепки на робе Чука-Славы, оба абсолютно утратили матросский облик и точно соответствуют героям очерка Слепцова “Владимирка и Клязьма”.
Когда в шторм пришлось собственноручно будить буфетчицу Аллу Борисовну, я увидел на ее плечике наколку — змею, остальное не разобрал.
Алла очень смутилась и даже покраснела! — вероятно, первый и последний раз в жизни.
Притом она ни к селу, ни к городу пролепетала, что служила не в тюрьме, а на зоне, и все ее там очень уважали.
В заливе острова Тыртов обнаружили “Дроницына” с “Харитоном Лаптевым” под боком. “Харитону” (гидрограф) не повезло, а может быть, еще больше не повезло капитану “Дроницына”.
Было так. “Арктика” проскочила сквозь какой-то ужасный торос, а “Дроницын” проскочить не успел. И нашвырял под брюхо “Лаптева” кирпичей (льдин).
Здоровенным кирпичам из-под харитоновского брюха деваться было некуда. И они вырвали ему две смежные лопасти из винта вместе с мясом, то есть вместе со всеми причиндалами. Единственный вариант — заводской док. И вот эфир гудит разговорчиками: якоря заваливать? Двойную брагу заводить? И т.д.
Но мы-то отлично понимаем, что между этими деловыми вопросами сквозит желание каждого из участников свалить все это дело на другого.
Между тем, ледокол “Пахтусов” уже снялся с Диксона и следует сюда для буксировки “Лаптева” в Архангельск.
Плохо, братцы, когда солнце в глаза, а лед блинчатый. А в блинчатом вкраплении этаких грубиянов-булыжников, которые мне почему-то напоминают злющих второгодников с тупыми мордами... Между прочим, дядя Витя уже немолод, и после шести часов во льдах дяде Вите кюхельбекерно и тошно.
Но если смотреть на закатное солнце в бинокль, то видишь то райские кущи, то этакий храм, сотворенный из лучей, а не поднятые рефракцией над горизонтом торосы и острова.
Видели ли вы, как замерзает море? Ну и не надо вам этого видеть.
Живая булькающая вода вдруг превращается в безмолвное холодное стекло.
За все плавание Иван — второй помощник — так ни разу и не вызвал меня на мостик — ни при тумане, ни при ухудшении обстановки. И ведь хотел бы, но именно так понимаемое им “ограждение своей независимости” оказалось сильнее страхов. И меня в результате приучил подниматься на мостик без зова, по кожному ощущению возможной беды и из сознания долга.
4.10. Двенадцать часов полным ходом в блинчатом льду... Встретили заблудившийся каким-то чудом ледокол “Киев”, который у нас координаты выпытывал, хотя на этой махине всякой электроники больше, чем тараканов на камбузе одесской шаланды.
Потом встретили ледокольчик “Пахтусов”, с проклятьями возвращающийся уже с чистой воды на буксировку повредившего винты “Харитона Лаптева”...
Караван речников на контркурсе — куда это они в такое время на восток ковыляют? Флагманом идет какой-то Ефименко, с ним и поговорили. В караване “Севастополь”, “Капитан Мошкин”, “Петропавловск”.
Траверз Диксона. Разговор с Утусиковым. Акивис был эвакуирован на Большую Землю в безнадежном состоянии.
Очень больно ударяет здесь известие о болезни или смерти. Но думать об этом не следует. Нарисовал акварельку — Диксон под красно-фиолетовыми тучами.
Повернули на Енисей.
Читаю “Очерки народной жизни”. Объясняют поездку Чехова на Сахалин — отметить в народе “не засыпающее сознание жизни”...
Ну какой же уже запредельный идиотизм! Все карты Енисея секретные! Представьте себе, что со стороны Северного полюса сюда пробралась американская атомная субмарина и извивается в енисейских протоках, огибая какой-нибудь Каменный Бык... Сколько денег и тюремных решеток за этими дегенеративными секретами!
“КРАСН ДИВН 4 12 3 1230 ЛЕНИНГРАД 780 ТХ КИНГИСЕПП КОНЕЦКОМУ= КУРБАТОВ ОВСЯНКЕ ЛЕТИ БЫСТРЕЕ ЖДЕМ ДЕРЕВНЕ= АСТАФЬЕВЫ”
По “Свободе” передавали статью Гумилева “Русская идея”.
05.10. В 01.00 ошвартовались к причалу в Дудинке, сразу начали разгрузку пустых контейнеров на четыре хода.
В 08.30 сообщили о гибели нашей подводной лодки в 700 милях от побережья США. Близко лазают ребята от садовой калитки потенциального противника! Рейган, вполне возможно, откажется встречаться с Горбачевым в Исландии — больно повод хорош...
Откуда-то выписал: “...долгое морское путешествие не только обнаруживает все твои слабости и недостатки и усиливает их, но извлекает на свет божий и такие твои пороки, о которых ты никогда не подозревал, и даже порождает новые. Проплавав год по морю, самый обыкновенный человек превратился бы в истинное чудовище. С другой стороны, если человек обладает какими-либо достоинствами, в море он редко их проявляет, и уж во всяком случае не особенно рьяно”.
По парадоксальности это, пожалуй, Марк Твен, когда поплыл после своих Миссисипи в Европу...
В Игарке, куда идем нынче, нет очистительных сооружений, и через временную канализационную сеть ежедневно сбрасывается в Енисей более 3000 кубометров нечистот! Без всякой очистки!
Город пользуется неочищенной водой, которая напрямую из водозабора мелкой речки Гравийки идет в квартиры, и уже в трубах в нее добавляется тройная доза хлора! Стоит ли удивляться, что Игарка — рекордсмен края по инфекционным желудочно-кишечным заболеваниям.
В эту зиму город обеспечен теплом всего на 61 процент...
06.10. До Игарки плыть мне. И среди злых, метельных зарядов, среди вспыхивающих в свете топовых огней снежинок буду искать мыс Агапитовский, остров Давыдовский, Покинутый поселок, Избы Плахино...
Сколько раз здесь хожено... Теперь уж без всяких экивоков — последний. Попрощаюсь с мысом Каменный Бык под писк сверхсовременной спутниковой станции. Надышусь табачным лоцманским дымом — один будет смолить “Стюардессу”, другой — верный “Беломор”, а я добавлю “Космос”, чтобы соответствовать нашему веку и навигационной спутниковой станции, в устройстве которой я так ни черта и не понял... Старость. Пенсия впереди по курсу.
Не доходя Игарки, стали на якорь в очередь на погрузку.
1986—март-август 2000
Я все-таки дотянул эту рукопись. 14 лет тянул.
За окнами мокрые крыши родного города, и по ближней крадется к слуховому окну убежавший в самоволку кот...
Поет Анна Герман, и я читаю книгу: “...мой корабль стоит на якоре в родном порту, где его не могут настигнуть штормы. Вот отчего я так расхрабрился. И все же не будьте слишком строги...”.
|
|
