Михаил Кукин
Фотовспышки
* * *
Укрывшись в тень, сижу на берегу,
А дочь с женой бредут по мелководью —
Уж далеко от берега ушли,
А всё по щиколотку им. За ними
Рябит на солнце быстрая Ока,
Синеет даль, высокие обрывы
Среди июльской зелени желтеют...
Смотрю: они о чём-то говорят,
Остановившись, встав вполоборота
Одна к другой — и я’сны и красивы
Изгибы рук, и в тишине склонились
Их головы — два ангела вот так же,
Наверное, стояли б на воде.
Жена и дочь — к ним тянется душа,
Спастись от одиночества пытаясь
И смысл найти. Но дальше взгляд
скользит,
Туда, где на коварной глубине
В подводных ямах вьют водовороты
Во тьме свои невидимые гнёзда,
Где каждым летом тонет кто-нибудь.
* * *
В небе только тишина —
Видишь, тишиной объята,
Туча отблеском заката
Над землёй озарена?
В этих недрах зреют грозы,
Бури стянуты узлом,
И таинственно и грозно,
Свитый в свиток, дремлет гром.
* * *
Шли прямо вверх воздушные потоки,
И небо ослепляло синевой,
И ржавый лист в берёзовых лесах
Блестел под ярким солнечным лучом.
В полях сверкали золотые травы,
И воды отражали синий свод —
Так под корой предметов проступали
В чистейших красках первоэлементы —
Огонь идей, источник вещества.
Повсюду воцарилась тишина.
И даже город не мешал внимать
Торжественному этому молчанью —
Как будто бы незримая твердыня
Воздвиглась над привычной суетой;
Как будто бы весов незримых чаши
Застыли в совершенном равновесье
И вечность нас настигла на бегу...
Я спал, как мёртвый, в комнате, в углу,
Отбросив недочитанную книгу,
Я уходил, скрывался в темноте
От света и от мира, но и сны
Мои сияли чистою лазурью,
И золото касалось глаз моих.
Подражание латинскому
Хмурый, дождливый сентябрь. В окне, словно дымом табачным,
Небо затянуто — или скрыта от неба земля?
Кризис, инфляция, цены, слякоть на оптовом рынке...
Как хорошо целый день из дому не выходить!
Пусть это слабость, безволье — я всё же хочу оставаться
В рамках, к которым привык: дружба, веселье, стихи.
Громов! Гадаев! Внемлите! Сварил я кастрюлю картошки.
Есть ещё банка опят. Водку везите с собой.
* * *
Привычный быт пробит лучами
И весь разорван в лоскуты,
И небо хмурыми очами
На землю смотрит с высоты —
Там, на ветру, не видим нами,
С трубою медною в руках,
С лицом, как рдеющее пламя,
Стоит Архангел в облаках.
Он медлит, с гневом наблюдая.
Ему ещё не подан знак.
А мы с друзьями выпиваем,
Острим, знакомых обсуждаем —
Умён, учён и честен всяк.
* * *
Проехал первый лифт. Закаркали вороны.
Ветвился в полутьме наш разговор бессонный.
Бессвязный пьяный трёп. Привычный скучный бред.
Синело за окном. Бледнел настольный свет.
Бледнели фонари над улицей пустою,
Над смутною тоской, над вечною тщетою.
Окурки. Чёрствый хлеб. Остывший жирный плов.
О, сколько, Господи, ещё таких пиров?
* * *
За окном шумит, бушует ветер,
Чуть затихнет — и с цепи сорвётся.
Непроглядна ночь. Почти что чёрен
Рыхлый снег февральский.
И зачем я выпил? Грусть напала.
Словно в глубь какую загляделся.
Сквозняком качает занавеску.
Как мы жить-то будем?
Ну, там завтра, послезавтра — ясно.
А потом? Хотя бы через месяц?
Через год? Никто нам не ответит.
Неизвестно это.
* * *
Прохожий, подходя к стенам Микен,
Дивясь тяжёлым, грубым этим глыбам,
Припомни стародавнее злодейство —
И хищный профиль
львицы Клитемнестры
Из древней тьмы
в глазах твоих всплывёт.
Что в этой кладке? Тяжкий гнёт царя?
Его души надменная твердыня?
Угрюмый гнев униженной царицы?
Её бессонниц страшные часы?
Смотри, как камень давит камень, как
Упорствуют они друг против друга,
Ребром к ребру прижатые рукой
Гигантов одноглазых — так Судьба
Сшибала лбами всех, кто здесь царил,
И выросла из этого громада
Трагедии отцов, детей и жён,
Трагедии страстей, обид и мести —
Как таковой трагедии вообще.
* * *
Грязно-серая весна.
В мокром воздухе тревога.
Ночью дует из окна,
За окном видна дорога.
Вот какой он, жизни холод!
Не укроешься никак...
Словно надвое расколот
Мир, в котором кое-как
Жизнь проходит, протекает.
Глядь — уже седой висок.
И всё цепче обнимает,
Всё сильнее обдувает
Этот мерзкий холодок.
* * *
Здесь я работал. По утрам спешил
По этой улочке. Сменялись лужи
Блестящим снегом. Обнажался парк
И снова нежно зеленел весною.
Так незаметно годы шли — однажды
В две строчки заявленье об уходе
Я написал, и в утренней толпе
Меня на этой станции метро
Теперь не встретишь...
* * *
Обнявшись, мы лежали в тишине —
Вокруг вращался мир, гремели грозы,
Пророки возвещали мор и глад,
Кипела пена бурных волн житейских,
И древние созвездия текли...
Обнявшись, мы лежали в тишине,
И в некий час (был час перед закатом)
Очнулись, ничего не узнавая,
Не понимая, где мы и зачем.
* * *
Когда в душе покой и тишина,
Не забывай о том, что жизнь страшна,
Что так же кратки эти вспышки счастья,
Как фотовспышки, что вообще разлад
Нормален, что и в самый миг объятья
Ты одинок, что ничего назад
Не возвратить, что впереди провалы
На истинном, казалось бы, пути,
Что легче пасть, чем этот груз нести.
И, главное — что времени так мало.
* * *
Там, где голые деревья,
И размокшая дорога,
И унылые дома —
Там теперь всё по-другому:
Открываешь дверь — за дверью
Снежно-белая зима.
Ветки тонкие под снегом,
Занесённые машины,
Убелённые дворы.
Хорошо ходить под Богом —
Жить в заснеженной долине
У невидимой горы.
* * *
В одном из писем Плиния Лаврентум
Описан так: выходит на три моря
Триклиний, волны к сте’нам подступают
И брызги в шторм до окон достают.
В другую сторону, в дверном проёме,
Сквозь атрий, и перистиль, и площадку,
Видны леса, синеющие горы —
Прекрасная, задумчивая даль.
Так малый мир большим охвачен миром,
Так смотрит человек, куда захочет,
И в грудь его вмещаются просторы,
И мысли его ясной нет преград!
Так слеп он, и живёт, не замечая,
Что всё уже готово рухнуть в бездну,
Что в трещинах всё это мирозданье
И новый ветер рвётся через них!
* * *
Свет фонаря выхватывает угол
И наста глянцевитое пятно.
Сплошная тьма, дремучая, как уголь —
И всё же ей сомкнуться не дано.
Так Время подступает к нам ночами
Вплотную — и клубится, словно дым.
И лишь душа, убогая, в печали,
Стоит, не отступая, перед ним.
