Новелла Матвеева

Сборщики стеклотары

Новелла Матвеева

Сборщики стеклотары

Полёт летних дней

Мир полей всегда мне снился населённым,
И не верю я, что стал он неживым.

Иван Киуру. 1980 год

Что маленькое солнце собой напоминает
Подсолнух, — всякий знает! Хотя не всякий знает,
Что маленькое солнце подвержено “затменью”,
Когда лучи свободны, а диск — окутан тенью.
Я отродясь ленива. Так мало успеваю!
Я даже не на каждом затмении бываю!
Отнюдь не вся планета достойно мной воспета.
Но маленькою жизнью я называю лето.
1978–80 гг.

Московские дворы

Как воспеть приют неоценимый, —
Край, где голь живёт под “псевдонимой”?
Двор наш старый, — льдистый, снежный, дивный,
Светлых духов сонмами хранимый!
Здесь, толпой блюстителей гонимый,
Прячется бедняк, преступник мнимый.
Здесь, в углах, таится “грех” нестрашный
И порок, легко искоренимый.
Двор, где ветры мечут сор тревожно...
Двор, куда сосед неосторожно
Вынес кошкам косточек куриных,
А бродяга их стянул безбожно!
Только раз в лагуне сей бесхозной
Чья-то тень мне показалась грозной;
Чья-то стать, повадка и осадка
Показалась хваткою серьёзной.
Тополей кругом обникли ветки...
Но убийцы меж бездомных редки;
Стольна града пышные хоромы
Заняли убийц наёмных предки.
Кто наёмный — тот уж не бездомный!
Кто бездомный — тот уж не наёмный.
Разница сама — промеж бандюгой
И бродягой— сделалась огромной!
Так за что же все земные кары
Сборщику задворной стеклотары?
Чья рука — от гангстеров богатых
Нежненько отводит все удары?
Полно врать, что все напасти света —
От бомжей, батон стянувших где-то!
Это племя сам же опозорил
Тот, кто обездолил племя это.
Грех бы нам — затравленных бояться!
Грех — в бездомном видеть “тунеядца”!
Лиходеев бойся! По которым
Тюрьмы плачут, каторги томятся.
Не лавин — страшись — над пропастями,
Не грифонов с медными когтями,
А наставников убийства тайных,
Плавных, сальных, с круглыми локтями...
Шлют они (известны их затейки!)
Из энтузиазма и за деньги
Городов раскормленную молодь
Рейдами расправ — на деревеньки!
Лидеры они и пресс-разбою...
Выдери их, Время, розгой злою!
Защити ты нас от их “защиты”!
Либо карой нас карай — другою!
Это ИХ искусных рук изделье —
Пуск народа из труда — в безделье!
Чтоб над ним сплошной туман склубился,
Чтоб никто здесь правды не добился,
Чтоб за жертв никто не заступился, —
Не узнал бы — где их новоселье...
1990 год

Журдены

Чей бы ты ни был тесть,
Чей бы ты ни был зять,
Дворянство сам себе
Никто не может взять.
Март 2000 г.
Чрез репетиторов (которых поминутно
Лягают, щиплют, бьют богатые детишки);
Через домашнего врача (что так уютно
Ворчал бы: “О мадам! У вас шалят нервишки!”),
Чрез гордый “мерседес” (бубенчик под дугою,
А на багажнике — два пудреных лакея),
Ещё — через лицей! (вот именно — ликея!
С готовым Пушкиным внутри, и всё такое), —
Дворянами себя почувствовать решили
Журдены (при своих журденшах, при белугах),
Однако ж монархизм — прикончить поспешили,
А кто же — без царя — их, бедных, приголубит?
Кто треснет их мечом плашмя да по раменам?
Кто? Кто — без короля! — дворянство даст журденам?
1999

Перечитай “Царя Эдипа”!

Зачем Софокл писал “Эдипа”?
Почто Эдип крушился так?
Кровосмесительского типа
Сегодня носят на руках!

“Эдипов комплекс”... отменён!
На грязном Западе дотошно
Ногами бьют посла, за то, что
Нормальный зимбабвиец он!

Но, приключеньем позабавлен,
Зевака местный не поймёт,
Что дикари-то — не в Зимбабве,

А здесь, в Европе! — где “бомонд”;
В котором бросовая свёкла
Авторитетнее Софокла!
Янв. 2000 г.

Насчёт “неумелости”

Сам не куёт, не пашет и не полет,
Но искры мечет в завереньях смелых,
Что он среди “лентяев” жить изволит!
Что вся Россия — царство “неумелых”!
А кто вам, сударь, каждый день к порогу
Подвозит хлеб? Кто добывает никель?
Кто эту вот железную дорогу
Для вас провёл? Опять “барон Клейнмихель”?
Как появились: Тверь, Москва, Алушта?
Мост? Пристань? Храм со звонницей бессонной?
Кто в каждом доме стены клал? Неужто
Барон Клейнмихель — собственной персоной? —
Вздор! Каждый болтик здесь народом создан,
Чью кровь качать — хулителю насос дан!
Март, 2000 г.

Песенка про китовый ус

На каждом шагу оскорбляющийся,
Властителем мира являющийся,
А попросту молвить, — валяющийся
На всех перекрёстках, вкус
Наверное нас не похвалит,
Но это нас мало печалит.
Давайте-ка лучше песню споём,
Споём про китовый ус!
Китовый ус — королеве,
А прочим — китовый жир.
Чтоб ворвань варить
И вслух говорить
Про наш океанский мир!
Но ворвань, признаться, не варят,
И с хлебом её не едят,
А в пламя светилен её (точно филин!)
Из тьмы, не мигая, глядят.
И так мы упорно глядели,
И так мы лупились во мрак,
Что старую Англию мы проглядели,
Сами не знаем как...
Китовый ус — королеве,
И сто сундуков похвал,
А нам — бродить, —
Серебром обводить
Зеленобурый вал.
Пока мы носились по бурным волнам,
Чтоб земли открыть, не известные нам,
Родину предков утратили мы, —
И не дали к родным берегам
Пристать нам дельцы-живодёры,
Банкиры, жуиры, обжоры,
А законодатели
Законопатили
Выход наш к лучшим дням.
Китовый ус — королеве,
А кит ... из цветных пластмасс!
Кто помнит, — когда
Живого кита
Глядели в последний раз?
Мы были народом — страной моряков, —
Единым и славным во веки веков!
Но вихрь нас умчал от родных берегов...
Ты, Англия, помнишь ли нас?
Чу! — стража ли где прокричала?
(Завыл ли в снастях ноябрь?),
Чтоб нам не бросали причала,
Что призрачный — наш корабль,
Что нет в нас ни капли толка,
Что зрительный мы каприз,
Что все мы когда-то привиделись только
Глазам сухопутных крыс.
...Катается с грохотом бочка, — смотри:
Как будто в ней кто-то хохочет внутри!
А ветер за пирсом качнул фонари
И снова, вздохнув, замолчал
В глубинах безвестных подводных могил... Ту песню мне вспомнить скорей помоги!
Тогда сторожа нам зажгут маяки
И нам Англия бросит причал!
Мы песни старые помним. Но мы
Не помним концов и начал...
И снова нас в море на палубах чёрных
“Летучий голландец” умчал.
Китовый ус — королеве,
А ворвань жаркая — Деве
Для ста лампад золотых!
“Китовый ус — королеве...”
И в моря яростном чреве
Последний ропот затих...
1985, 1990 гг.

Сказки Ирвинга

По речному льду,
По реке
Никербокер идёт;
В парике,
В треуголке и с тонкой косицею, —
То — шагами чинными,
То школярски раскатится, как на коньках... А горами зимними,
Гибкими низинами —
Апельсиновою лисицею —
Закат.
Блики никеля глубокие
По льду двигала зима вокруг оси.
А в котомке Никербокера
Перешёптывались рукописи,
Как дакоты с ирокезами...
Словом, собиралась тут история,
В честь которой
По реке, реке зимы
До верховьев подниматься — стоило! Краски вечера померкли.
На речном зелёном зеркале —
Нежными созвездиями — снег.
В завивающемся круге
Начинающейся вьюги
На мгновенье слепнет человек.
Слышишь? — снегопад становится метелью, Сумерки — ночною тьмой.
А единственною целью
Остаётся — путь домой.
О мечта! Засесть за книги,
Чтоб какой-нибудь гроссбух
От какой-нибудь интриги
Приключенческой — разбух!
Пусть какая-нибудь кипа
Ужимается в сюжет...
Пусть — какого-нибудь Рипа
Сон продлится двадцать лет.
Пусть живёт на дармовщину
В замке Дух какой-нибудь,
Там, где в Сонную Лощину
Медлит путник повернуть.
Пусть, опасный и забавный
Сделав в озере кульбит,
Полумесяц над Альгамброй
В рог серебряный трубит.
Пусть коммерческое дельце
Не приводит нас в восторг.
Пусть не сохнет кровь индейцев
Там, где строился Нью-Йорк!
Пусть родится гнев, насмешка,
Блеск, ирония, игра —
Из чернильного орешка
И гусиного пера,
Пусть...
По речному льду, по реке... —
Оглянись, человек в парике!
Но, как раковина жемчужная,
Треуголка его завьюженная
Растворяется вдалеке...
12–16 марта 2000 года

* * *

— Кто ты? Из добрых или злых?
Ответь, поэт, кто ты такой?
— Я хуже, чем в стихах моих.
Но лучше, чем в молве людской.
1999 г.