Леонид Рабичев

Не найду выключателя

Леонид Рабичев

Не найду выключателя

Без вести

Пропали без вести, забыты,
Убиты и в землю зарыты,
Без вести, как древние страны
И звёзды, нет вести с которых,
И розы, которых сорвали
Без цели; а может, дельфины,
Калужницы знают, тюльпаны,
Коты на заборах, стрекозы?

Книги

Свинцовая прозелень, мрамор и мел,
Чугунных решёток металл,
Ходил вдоль каналов, на окна смотрел
И новые книги писал.
Холмы и деревья любимой страны
Слетали с бумажных страниц,
Свистки паровозов вблизи и вдали,
Подобные пению птиц.
Я что-то рассказывал им про себя,
А что-то упрямо скрывал,
Однажды они улетели, трубя,
Туда, где никто не бывал.

Москва—Нарофоминск 1942

То смех, то мат со всех сторон,
Махоркой, вшами, вещмешками,
Воспоминаниями, снами,
Едой битком набит вагон,
Винтовка чья-то подо мною,
И вдруг, о чудо неземное!
Губами, грудью, животом
И всем, что видно и не видно,
Я вдавлен в медсестру. Мне стыдно!
Но широко открытым ртом
Она судьбу мою вдыхает,
Вагон скрипит и громыхает,
А время третий час стоит.
— Так тесно, как в Аду у Данте,
Молчи! — Она мне говорит.

Страх

Трясущиеся губы, сердце бьётся,
Заноют зубы. Что такое страх?
Мне выразить его не удаётся,
Какой-то неожиданный размах?
Бежит сержант Баранов, бомба рвётся,
И нет его. На дереве — карман.
Я говорил: — Лежи! — А он был пьян.
А я уставы нарушать боялся.
Боялся женщин. Страх меня терзал.
Сержант был пьян, а я не рассказал.
Боялся юнкерсов пикирующих, мин.
Начальник от приказа отказался.
Любимая! Прости меня, прости!
Не мог, не мог, не мог я подвести
Любого из доверившихся мне
С походкой неуклюжей, с грубым слогом,
Я понимал, что это ложь вдвойне,
И это чувство долга перед Богом,
И страх меня терзал, и я терзался.
Медаль. Потом начальник на коне
Меня позвал, и я не отказался.
Не то коньяк, не то одеколон...

Вода

В каком-то овраге немецком
Меж трупов сгоревших в огне
В восторге и ужасе детском
Ты шла по окопу ко мне.
Смеялись связистки, солдаты,
Гранаты, ремни, автоматы,
Портянки, обмотки, пилотки,
Сто грамм оглушительных водки,
Два танка и два этажа,
Как пряжки застёгнуты туго,
Как мы раздевали друг друга,
Как мы целовали друг друга,
Как счастливы были на нарах
Меж мхов и лишайников старых
Затопленного блиндажа.

Осколки стекла, провода.
Меж Одером где-то и Рейном
В убежище этом трофейном
На метр стояла вода.

Формулировки

Не могу я про войну.
С каждым годом шире фронт,
Полк ушёл за горизонт,
И всё меньше, меньше встреч,
И язык команд неловок,
И теряет глубину
Захлебнувшаяся речь
В поисках формулировок.

* * *

Сначала город, детство, школа, фронт,
Да минимум воды, крупы и хлеба,
Потом, как на картине, горизонт
Отодвигался, открывалось небо
И поднимались жизни этажи,
Как бы соединяя всех со всеми,
И новые рождались миражи,
И новые преподносило время
Отгадки, перечёркивая дни,
Казавшиеся прежде роковыми,
Чтобы склониться перед рядовыми
Под свежим ветром, в облачной тени.

Небо

То самоволка, то “губа”,
То новая угроза.
Была война, была судьба,
Поэзия и проза,
И Родина в конце пути,
И обелиск на горке,
И женщина лет двадцати
В защитной гимнастёрке,
И дым из заводской трубы,
И на берёзе почка.
От содержанья и судьбы
Осталась оболочка,
Набросков путевых тетрадь,
Костёр, рыбачьи сети,
И неба метров двадцать пять
В худфондовском багете.

Подпись

Торт непомерной цены,
Две иномарки у входа,
Это меняются сны,
Комната, город, природа.
Списанные корабли,
Сплющенные автоматы,
Время полотен Дали,
Киллеры и психопаты,
Время романов Дюма,
Месть? Или сам отравился?
Может быть, ты изменился,
Выдохся, спятил с ума?
Ты это или не ты?
Ужас мой! Что с тобой стало?
Улицы, годы, холсты,
Подпись, а краска пропала.

Марши

На экране старик и ребёнок.
Звуки маршей, мешки похоронок,
Дымных щелей и минных воронок,
Киноплёнок, колготок, пелёнок,
Уголовное наглое барство
И всемирный позор и провал,
Часть шестая земли, государство,
За которое я воевал.

Телевизор

Аргентина, Корея, Европа,
Неизбежность, лишённая случая.
Обалдел от обилия трёпа
И жестокости благополучия.
На экране, на адском окошке
От волос и ногтей обывателя —
До когтей и хвоста его кошки...
Обалдел, не найду выключателя!

Ватник

То чёрный фрак, то ватник, то сторож,

то студент, Полушестидесятник и полудиссидент,
То с кухнею обкома, то с Францией знаком. Ван Гог с Матиссом дома.
Звезда над козырьком,
И орденские планки на грудь и на живот,
И счёт в престижном банке,
И маленький завод.
Потом распад державы, чеченская война.
Какие были нравы, такие времена.

Ангел

Состраданье, осторожность,

мнительность, — Каждый встречный, каждая вещица...
Столько лет ушло на осмотрительность,
Как же, как же мне не торопиться?
На сукно стола, на всю вселенную
Выложу, как тройку, и семёрку,
И туза, — на жуткую галёрку
Ужас смертный, муку сокровенную:
Сапоги, бутылку и моторку.
Будут дети надо мной куражиться,
Что еды и долларов не будет,
Женщина поплачет и откажется,
Ангел навсегда меня осудит.

Бичи

По дорогам разбитым,
По топким болотам, погостам,
Чем страшнее и ближе,
Тем выше становимся ростом.
И назад, и полвека спустя
Высоты не теряем.
Чем страшнее и ближе,
Тем чаще себя повторяем.
Разве мы виноваты,
Майоры, сержанты, солдаты,
Что родятся от нас
Психопаты, бичи и фанаты?

Ложь

Вообразил прозрачное движенье
Любимой женщины. То, как внутри
Пульсировала жизнь, и отраженье
Свободы, счастья, и сказал: — Не ври!
Два дня назад болела голова
И ужас ещё был перед чеченцем,
Взорвавшим дом, и мокрым полотенцем
Обвязывала лоб. Сказала: — Два
Кровавых дня, среда, четверг, но ведь
Ничто не вечно. Пятница! На дачу!
Английские кассеты, словари,
Бульонный кубик, перец, сухари
И Путин, вместо Ельцина! — Не ври! —
— При помощи крестьян и ветеранов
Стал президентом в пятницу Зюганов,
Свобода, счастье — это только сон... —
Сказала: — Сухари, потом бульон. —

Тишина

Что за станция, что за местность?
Ни трубы печной, ни скобы,
Уходящие в неизвестность
Электрические столбы.
Провода ничего не знают,
Мимо солнца, воды, земли
Тихо армии отступают,
Тихо движутся корабли.
Новогодние хлопья снега
Начинают мосты творить,
Так властна эта тихость неба,
Что не хочется говорить.

Весна

Лист прошлогодний, под забором снег,
Висит петля под сломанным замком,
Пень у порога что-нибудь да значит.
Бесхозный дом, как старый человек,
Ворочается, охает и плачет.
Печь затопил и сел на табурет .
Скворец на ветке, жук в навозной куче,
Иль просто бочки полусгнившей цвет.
Две трети неба заслонили тучи.
Потом явилась мысль, что смерти нет.

В санатории

Танцуют ветераны с ветеранами,
А молодые дамы вдоль стены
В заморских джинсах,

в головных уборах Сидят, мечтая об иных партнёрах —
В одежды заграничные одетых
Решительных блондинах и брюнетах.
В турецких шалях, в туфельках нарядных
Они обалдевают от тоски,
А перед ними в пиджаках парадных,
Надев очки, медали и значки,
Торжественно танцуют старики.

Леонид Николаевич Рабичев родился в 1923 году в Москве. В 1942 году окончил военное училище в звании лейтенанта. С ноября 1942 по 1945 год был командиром взвода связи. В составе 31-й армии сражался на Центральном, Третьем Белорусском, Первом Украинском фронтах; войну закончил под Прагой. Награжден тремя боевыми орденами и медалями. Художник. Живописные работы находятся в музеях и частных собраниях России и многих стран мира. Автор восьми книг стихотворений, изданных самостоятельно. Живет в Москве.