Андрей Дмитриев / Борис Дубин / Лев Карахан / Семен Файбисович / Татьяна Чередниченко / Александр Шаталов

По эту сторону телеэкрана

По эту сторону телеэкрана

Еще сравнительно недавно телевизор был для многих, если не для всех, окном в мир, лучшим другом, членом семьи. Он информировал, развлекал, местами просвещал и даже образовывал. За последние годы в силу хорошо известных причин ситуация изменилась. Телевидение присвоило себе ряд новых функций, в том числе — политических, идеологических. Кто-то принципиально не держит ЭТОГО у себя дома. Хотя, казалось бы, так просто: нажал на кнопку — включил, еще раз нажал — выключил. Просто ли? Что же происходит — не только с телевидением, но и с нами — в присутствии телевизора? Из недавней игрушки телевидение превратилось в серьезную реальность, которую мы и предлагаем отрефлектировать.

Андрей Дмитриев

Вопреки мнению о западном обличье нашего ТВ я убежден в его советскости. Сколько бы мне ни рассказывали о том, что большинство развлекательных передач делается по западным лицензиям, а полемических — по западным образцам, я вижу на экране все тех же массовиков-затейников из какого-нибудь профсоюзного дома отдыха или санатория, все тех же пионервожатых и комсомольских секретарей, затевающих все те же пионерские и комсомольские диспуты на заданные темы. И что мне с того, что массовик-затейник нынче называется “шоуменом”, а диспут — “Пресс-клубом”?

Меня больше тревожит — кто же тогда зритель? Выходит, и телезритель — вечный советский курортник, вечный юный пионер, готовый с видом знатока посудачить о чем угодно — хоть о политике, хоть о морали, но главное, конечно, о том, как должны вести себя друг с другом мальчик и девочка.

Много, говорят, на ТВ грязного компромата? Что делать: не можем мы без партсобраний и товарищеских судов по поводу аморалки, рвачества — и чего там еще? Истерический моральный пафос Доренко или Хинштейна — нам ли не помнить, откуда он.

Кто же зритель — думаю я, глядя вполглаза очередные “Итоги”, где “аналитически” разбирается, какой начальник на какого точит зуб, кто с кем помирился, кто кому что на рауте сказал и что из всего этого выйдет. Должно быть, в данном случае зритель — это мелкая департаментская вошь уже не только советской, но и досоветской эпохи, которая, то есть вошь, сидя в своей передней, готова до умопомрачения рассуждать и слушать о том, что происходит в “сферах” и как там дела “у самого”. Все это называется “анализом” — чтобы всем нам посолиднее выглядеть в собственных глазах. И чтобы совсем уж утишить лакейский зуд, посмотрим на начальников “без галстуков” — с женами, собачками, крыжовенным вареньем на столах.

Итак: кто же зритель, то бишь я, — по мнению наших телевизионных комсомольцев? Кто я: курортник, юный пионер, Поприщин или немой Герасим из людской, которому интересно послушать — как там жизнь в барских покоях? Из каких же граждан и гражданочек в таком случае состоит наше гражданское общество?

Борис Дубин

Любые перемены, которые есть в обществе, — это, конечно же, перемены в людях и с людьми, в их взаимоотношениях друг с другом, в их отношении к себе самим. Телевизор субъектом каких бы то ни было действий, процессов, сдвигов быть не может, он — как магический шарик или зеркало — может их только проявить, укрупнить, зрительно приблизить. Так что я буду говорить об изменениях в самочувствии и взаимодействиях моих соотечественников и современников (всякий раз основываясь при этом на материалах всероссийских социологических опросов последнего времени, и прежде всего — тех, которые проводит ВЦИОМ).

Вот результаты международного исследования 1997 года (кроме нашей страны, оно проходило в США, Польше, Чехии, Венгрии и Казахстане). Россия лидировала тогда по доле взрослых людей, которые “часто и очень часто” смотрели телевизор и совсем не покупали книг, и была на последнем месте по доле “часто и очень часто” читающих. По телевизору россияне больше всего смотрели — и хотели еще чаще смотреть! — эстрадные концерты, юмористические шоу, “мыльные оперы” и художественные фильмы прошлых лет (в абсолютном большинстве — советские). При этом к телевизору у россиян имеется, как будто бы, множество претензий (очень многим он “не нравится”, большинство “раздражает” и проч.), ему — как показывают опросы последних месяцев в связи с чеченской кампанией — очень слабо доверяют как информационному источнику . Но ведь смотрят же — не отрываются, не выключают, плюются и просят еще. И это своего рода модель: казалось бы, невероятное, взрывное, но, тем не менее, длящееся из года в год соединение ностальгического эскапизма, отчуждения от настоящего времени и себе подобных, равнодушия и зависимости, раздражения и бессилия. Точно такое же, если судить по сотням других ответов и оценок, отношение подавляющего большинства сегодняшних жителей России к своей стране, своей жизни, самим себе, окружающим людям, избранной ими же политической власти и т.д.

Не менее разительны, конечно, перемены последних лет на самом телевидении и за его “кулисами”. Достаточно рельефно они обозначились уже в президентскую кампанию 1996 года, но с предельной, анатомической ясностью проявились в последний год, начиная с балканского кризиса весной 1999-го, а увенчались пропагандистской шумихой вокруг террористических актов в ряде российских городов, осенней войной в Чечне, декабрьской избирательной кампанией и новым, думалось, уже невозможным, всплеском морально-политического единства нации зимой 1999—2000 годов (роль телевидения, его ведущих, героев ток-шоу, операторов и монтажеров документалистики во всех этих процессах очень велика). Укажу лишь на три вещи: однозначную и циничную ангажированность основных каналов (особенно массовых, тех, которые может одновременно принимать значительная или подавляющая часть населения страны); немедленную готовность при этом, когда надо, петь в унисон и, наконец, общее, пусть даже неписаное и негласное, понижение любых мерок и критериев, от профессиональных норм до человеческих масштабов, больше того — до простых приличий и правил общежития, эдакое согласие плохишей на свою тройку с минусом. Как будто бы разрешено все (“и так сойдет”, “пипл хавает” и проч.). Характерны уже не единичные теперь случаи, когда сохранившие самоуважение и социальную вменяемость, более образованные и критичные россияне уходят от телевизора к радио, возвращаясь при этом к зарубежным станциям.

Желание заговорить подобную реальность, поименовав ее “чисто телевизионной”, “виртуальной”, “фантомной”, “театральной” и т.п., — меня ни на йоту не убеждает. По-моему, оно само — еще один симптом того же, описанного выше астенического комплекса, “синдрома узилища”, как его описал психиатр Виктор Франкл. Кровь и ложь, озлобленность и бесчувствие вполне реальны и неотменимы (так обстоит дело здесь и сейчас, так оно обстояло везде и всегда). Реальны и сами по себе, и по своим последствиям — уже сегодняшним, но в еще большей мере — ожидающим страну завтра и послезавтра.

Лев Карахан

С телевидением связано одно распространенное и устойчивое заблуждение. Оно, телевидение, якобы призвано что-то определенное сообщать, то есть — содержательно в традиционном смысле этого слова, и является абсолютно покорным смыслу средством доставки этого сообщения к зрителю от телеведущего, героя сериала или случайного прохожего, угодившего под микрофон телекорреспондента.

Современная теория электронных медиа — от Маршалла Маклюэна до Поля Вирилио — казалось бы, не оставляет никаких шансов для подобного самообмана, но повседневная коммуникативная практика не то чтобы оспаривает теорию или противостоит ей, она как бы игнорирует основные теоретические достижения, предпочитая хранить верность привычной рационализации мира по законам гутенберговской культуры.

Уже давно перевелись или переквалифицировались в вольных постмодернистов “политиздатовские” зубры, которые так любили иронизировать по поводу классической характеристики Маклюэна из журнала “Life”: “пророк электронной эры”, и никто не изобличает “махровый буржуазный иррационализм” в хрестоматийной формуле пророка: “The medium is the message” (“Средство есть послание”), однако сама эта формула по-прежнему очень слабо влияет на реальное поведение в том числе и профессиональных аналитиков в медиальной среде. Так слабо, что стоит напомнить, хотя бы и самому себе, о сути сказанного канадским ученым. Яснее всего она проявляется в аналогии электронного изображения с электрическим светом, которую предложил сам Маклюэн: “Электрический свет как средство коммуникации ускользает из внимания, ибо у него нет “содержания”. И это возводит его в ранг поистине неоценимого свидетельства того, как люди ухитряются вовсе не замечать средства коммуникации как такового. Ибо электрический свет как коммуникационное средство входит в сознание не раньше, чем им оказывается запечатлено имя какой-либо компании, марка какого-либо изделия. Да и тогда замечают не свет, но его “содержание” (или то, что по сути является другим средством коммуникации)”.

Образцом чистой, не загруженной привнесенным смыслом информации является и электронное изображение, интенция и сила воздействия которого не только противостоят, но и противодействуют содержательности. Есть даже свидетельства того, что обыденная установка на смысловое обуздание этого изображения выразительно им остраняется. Иногда в собственно экранной форме, как, скажем, при несовпадении компьютерных кодов, когда мы вдруг получаем лингвистически правильно записанный текст, состоящий из лишенных всякого значения знаков. В отличие от знаменитой “глокой куздры” академика Л. В. Щербы этот квазитекст в принципе недоступен не только для понимания, но и для чтения. Он представляет собой некую издевательскую вербализацию той самой чистой, бессмысленной информации, которая прорывается на экран компьютерного монитора в момент оперативной нестыковки, разрыва в действии узурпирующих электронную среду содержательных программ. А подчас нечто от коварного электронного промысла (по крайней мере на мой метафизический вкус) проглядывает и в сугубо жизненных коллизиях, казалось бы, только косвенно связанных с экраном. Ну, скажем, когда сегодняшняя прима газетной телеаналитики Ирина Петровская подъезжает к президенту России для получения высокой государственной награды за свои содержательные интерпретации телепередач на инвалидной коляске. Надо же ей было сломать ногу именно к этому торжеству.

В первом номере “Знамени” за этот год в статье “Теленигдейя” Наталья Ивановна азартно побивает “школьный” сериал “Простые истины” (РТР) кинофильмом “Доживем до понедельника” — “искренним и наивным, но цельным и человечным”. Делает это не без основания, ибо сериал в значительной мере сохраняет подотчетность гутенберговскому контексту. Однако сохраняет скорее в рудиментарной форме, как бремя смыслоцентричного происхождения. Ведь главная цель создателей — сварить отечественное “мыло”, которое до сих пор мы потребляли в латиноамериканском, американском и т. д. исполнении. А настоящее “мыло” (“мыльная опера”) есть не что иное, как объявленное самоубийство содержания во славу специфики электронного экрана.

Одна из важнейших характеристик “мыльной оперы” — стремление сюжета к бесконечности, то есть к фатальной незавершенности художественного высказывания, а значит, и к последовательному ослаблению смыслового поля. Не случайно многочисленные эксцессы и происшествия (аварии, убийства, похищения, изнасилования, амнезии, разводы и т.д.), которыми изобилует “мыло”, никогда не приносят действию хоть сколько-нибудь заметного содержательного наполнения, мгновенно расходуют свой драматический заряд и потому пригодны к абсолютно неумеренному употреблению. Более того — могут повторяться из серии в серию практически в неизменном виде и с неизменным аттракционным эффектом. Идеальный сериал — это сериал, до окончания которого не могут дожить ни его зрители, ни его создатели. Но и самая обычная для “мыла” несинхронная ротация по обе стороны экрана добивает всякое упование на сообщительную коммуникацию между автором и его аудиторией посредством телевидения.

Технология обессмысливания касается не только собственно телевизионного продукта, каким считается “мыльная опера”, но и вовлеченного в телеконтекст кинематографа. И будь то “Доживем до понедельника” или “Операция “Ы” — на телеэкране эти картины в равной мере лишаются близкой всем гутенберговцам, от которых себя не отделяю, цельности. Прежде всего за счет многократного показа — убивающей смысл демонстрационной тавтологии (“Иронию судьбы”, к примеру, ухитрились в минувшем году, как и заведено 31 декабря, показать аж в одно время сразу по двум каналам). Нарастающая дискретность восприятия фильма с телеэкрана окончательно лишает кинопроизведение законченности и уникальности. По свидетельству социологов, сегодня уже мало кто смотрит фильм целиком, от начала и до конца. Смотрят, безжалостно обрушивая логику целого, — одни лишь фрагменты, по тем или иным причинам (ностальгия, острые ощущения и т. д.) привлекшие внимание в процессе переключения каналов.

Что такое само это переключение, как не следствие телеспецифики, диктующей бегство от полноценного содержательного контакта. Естественная тенденция проявляется в росте числа телеканалов. В развитых странах оно скоро будет выражаться трехзначной цифрой. Но и сейчас совокупный телепродукт уже многократно перекрывает возможности осмысленного человеческого восприятия, порождая явление, именуемое запингом — то есть именно рефлекторное переключение каналов, лишенный конечного смысла, превратившийся в самоцель поиск.

Культурологи любят поддерживать миф о том, что прибавление все новых и новых каналов способствует распределению аудитории по интересам и более полному удовлетворению содержательных запросов конкретного зрителя. Но реальная практика уже достаточно многочисленных монотематических каналов явно ставит этот миф под сомнение. Того, кто не попал в орбиту телевизионной бессмыслицы, переключая каналы, неизбежно вынесет на эту орбиту беспрерывный поток музыки, старого американского кино, занимательной анималистики, познавательной географии или живописных пейзажей. Настаивая на однообразии (иногда круглосуточно), тематические каналы проявляют очевидную склонность к размыванию и даже аннигиляции сути. Эта же задача на многопрофильных каналах решается при помощи универсального эфирного заполнителя: ток-шоу, игр, угадаек и прочих головоломных затей, для которых не найти лучшего общего знаменателя, чем уже успешно работающее в телепространстве название “Поле чудес”. Для знатоков “Золотого ключика” нет особой необходимости уточнять, в какой именно стране это поле находится.

Казалось бы, единственным источником неубывающих в момент телетрансляции смыслов являются информационные передачи, даже если они сливаются в один сплошной (24 часа в сутки) поток всемирных новостей, как на канале CNN. Слишком уж значима реальная жизнь сама по себе, чтобы окончательно утратить пафос сообщения в виртуальном пространстве. Тем не менее телевизионная специфика сохраняется и в новостном поле. Более того, в этом поле она как раз и открывает свое истинно архетипическое начало, которое можно только угадывать в таких уже отмеченных ее характеристиках, как тавтология, фатальная незавершенность, фрагментация, однообразие и т. п. Именно в новостных программах открывается глубинное стремление телевидения максимально, до полной неразличимости сократить дистанцию между жизнью на телеэкране и жизнью как таковой — будь то прямая трансляция, прямой репортаж, которые CNN проявила как норму телевидения, или же некий суррогат режима “life”. На данном этапе технического развития речь, естественно, идет о временной дистанции, точнее, ее отсутствии, а значит, и отсутствии времени на размышление, осмысление. В настоящий момент это время даже на большом расстоянии измеряется долями секунды, за которые, как это можно наблюдать в прямых включениях, скажем, НТВ, звук, чуть отстающий в скорости передачи от изображения, догоняет картинку: “Здравствуйте, Павел!” — “Добрый вечер, Татьяна!”

Именно в новостных программах все более откровенно работает эффект, который Поль Вирилио определяет как “тиранию настоящего времени”: “Если темпоральный режим кинохроники Fox Movietone или Pathe-Journal представляет собой отсроченное время, аналогичное времени прессы, то с появлением таких коммуникативных сетей, как CNN, господствующим становится настоящее время. Текущий момент, не дающий никакой возможности отстранения, никакой критической дистанции, промежуток времени, в рамках которого нет различия между до и после...”.

Этот тотальный “текущий момент”, это лишенное локализации (а значит отправной точки для рефлексии) телевремя очень похоже на время зеркального отражения. В плотно притертом к наличному времени и неотделимом от него времени отражения — по сравнению, скажем, с отфиксированным, “запечатленным временем” фотографии — смысл отсутствует в принципе. Беспредельное настоящее не дает сформироваться и обрести устойчивость самой структуре передающих смысл значений. Единственное, на что реально способно отражение, — безоценочно и бессмысленно удостоверять наличие отражаемого объекта, факт его физического существования: будь то человек или прыщик на его лице.

В отличие от фотографии зеркальное отражение не обладает содержательной плотностью, чем и создает неустойчивое равновесие для воспринимающего сознания и как бы приглашает его обрушиться в ментально неорганизованное, не экранированное смыслом пространство, которое Льюис Кэрролл назвал “зазеркальем” и описал в категориях абсурда. Но абсурд — есть, конечно, все то же привнесенное в зазеркалье понятие, являющее собой образ рационального подхода, только вывернутого наизнанку. Если же говорить об отражении, о зазеркалье, придерживаясь сугубо научных критериев, то в рамках психологии искусства и культуры, наверное, невозможно сказать больше, чем уже сказал все тот же Маклюэн, различая “горячие” и “холодные” медиа: “горячие” — те, что “содержат”, а “холодные” (к ним следует отнести и зеркальное отражение) — те, что “вовлекают”.

Зеркальное отражение не отражает, электрический свет не освещает, электронное изображение не показывает ничего, кроме воспринимающего их очищенный от смысла информационный сигнал реципиента. И смысловое напряжение в этом контакте может возникнуть только в том случае, если само существование реципиента освещено смыслом изнутри. В противном случае он оказывается абсолютно беззащитным перед вовлекающей силой отражения, света или изображения и обрушивается в их испытующую пустоту как в свою собственную.

При этом не имеет никакого значения, что именно показывает, скажем, телеэкран. Сколько бы ни навязывали телевидению просветительскую, воспитательную и т. п. функции, контакт зрителя с электронным изображением строится по специфическим правилам. Сегодня уже не вызывает особых сомнений, что не деньги и не коммерческие интересы вытесняют с телевидения гутенберговскую культуру, а сама перешедшая в наступление электронная специфика, которую деньги и рыночные механизмы, ориентированные именно на проявление реальных стоимостей, всего лишь обслуживают.

Наверное, “просвещение” еще какое-то время сможет диктовать телевидению свою волю, но все чаще это придется делать огнем и мечом, в обреченной на конечное поражение борьбе с неумолимой объективностью телевидения как бытийного явления. Более действенным и органичным для электронного послания средством утолить, смягчить его зияющую пустоту вроде бы стала система внутриэкранных отстранений, напоминающих защитный компьютерный экран. Эта система работает подобно кривому зеркалу, которое, искажая изображение, снимает вызывающую остроту подобия. С этой точки зрения вполне актуальную для телевидения задачу сформулировал недавно лауреат премии ТЭФИ молодой телережиссер Кирилл Серебренников, который предложил создать такой телеканал, где будут доминировать не благопристойные, нормативные лица, а резко нарушающие норму аномальные физиономии (“жуткие тетки”). Впрочем, в более корректной форме эта задача уже решается самым продвинутым в специфике электронного экрана каналом НТВ, где новости — главный магнит телепространства — как минимум дважды, а иногда и с помощью прямого программного сближения отстраняются: “Сегодня” и “Итоги” существуют на НТВ в неразрывной связке с “Итого” и “Куклами”. Что-то подобное, только в грубой (оттого и более наглядной) форме стали делать сейчас на канале М-1 (бывший “31-й”) в передаче “Голая правда”, где роль новостного диктора исполняет профессиональная стриптизерша. Комментируя видеоновости, она медленно раздевается, что не просто отстраняет, но, кажется, изничтожает телепослание на корню. Подлинным же лидером в производстве фильтрующих “жесткое” электронное излучение систем следует назвать всемирную сеть MTV, все каналы которой устроены так, что практически невозможно установить, кто же кого фильтрует. То ли действующие лица анимационно-компьютерно-текстовых заставок и прослоек (рисованные Бивис и Баттхед или живые ди-джеи — неважно) — героев-певцов основной клиповой части канала, то ли клиповые герои — “заставочных”. Канал в результате действует по схеме некоего глобального короткого замыкания, уравнивающего два взаимоисключающих технических режима: on & off (включено — выключено).

Можно даже сказать, что MTV уже достигло своего рода конгениальности электронному посланию на уровне организующего экранное пространство приема, ментального аналога. Но, как известно, электронное изображение сегодня стремительно уходит от аналоговых способов передачи информации, и, видимо, не только на уровне технологии. Телеспецифика, как и передающий сигнал, стремится преодолеть аналоговые барьеры: и устаревшие конструктивные, и стареющие на глазах деконструктивные.

На острие атаки — телевизор. Способы его существования в бытовой сфере резко меняются. Времена ручного, уютного телевизора, в котором гнездились до сих пор милые нашему сердцу анечки и валечки, который можно было торжественно включать, а потом торжественно выключать, которой гуманизировал и среду, и сознание, который позволял специалистам в области декоративного искусства сравнивать его с домашним очагом, безвозвратно прошли. Телевизор стал нескромным и агрессивным, он работает в режиме нон-стоп и вторгается в жизнь разнообразно и неожиданно, размещаясь в ванной, в туалете, на полу, под потолком, и все чаще — в двух, трех и более точках интерьера. Особая ритуальная подготовка к телекоммуникации становится невозможной. Телевизор словно подстерегает зрителя, чтобы захватить врасплох, предельно затруднив осмысленную реакцию на электронный вызов. Даже в тех случаях, когда такая реакция в принципе возможна. Телевизор гарантирует неконтролируемую вовлеченность зрителя в телепространство и личностный паралич, впрямую ведущий к телезависимости, внутренней телеангажированности. Телевизор делает неразличимой саму грань между жизнью как таковой и преследующим нас ее изображением, которое в силу своей не ограниченной рамками экрана динамики и глобальной перспективы становится виртуальным продолжением жизни (принцип “зеркальной анфилады”). Так возникает актуальная сегодня проблема идентификации: а какой вообще жизнью мы живем — реальной или виртуальной? Очевидно, феноменальный успех фильма братьев Вачовски “Матрица” связан с попаданием именно в это проблемное средоточие. Быть может, уже не виртуальная жизнь является продолжением, придатком реальной, а совсем наоборот?

Эту возможность Жан Бодрийар в своей работе “Злой демон образов” обозначил еще в 80-е. В конце 90-х она оказалась осознанна массовым кинематографом: к примеру, в американском фильме “Плутовство” (или в более точно отражающем ситуацию дословном переводе “Хвост виляет собакой”). Стоит вспомнить и недавнюю предвыборную парламентскую кампанию. Она доказала: то, что хвост виляет собакой, — сегодня уже не более чем обыденность. Ведь возбудившее общественность масштабное зомбирование электората на самом деле не имело отношения к смыслоцентричным политтехнологиям и целенаправленному воздействию на сознание. Сработали телезависимость, массовая вовлеченность аудитории в телепространство и уже случившееся превращение реципиента из воспринимающей инстанции в субносителя чистого бессмысленного электронного послания, в гаранта ретрансляции этого послания, его распространения и укоренения в реальности. Естественно, что наиболее органичной составляющей электронного послания, его воздействующего на жизнь вещества оказывается фантом, нечто изначально ускользающее в своем конкретном содержании. В 99-м как нельзя лучше на эту роль подошел блок “Единство” — подлинный триумфатор первых виртуальных выборов в России, уже доказавший на практике, что может быть и правым, и левым, и даже тем и другим одновременно.

Цифровое телевидение (ТВЧ) сделает выброс чистой электронной информации еще более мощным. Надеяться на то, что развитие ТВЧ пойдет по пути уподобления телевидения кинематографу и создания домашних кинотеатров, не приходится. Уже сейчас ясно, что большой телеэкран — чистейшая экзотика, ибо телевидение, в отличие от кино, постоянно преодолевает экранную рамку и делает ставку на просачивание в реальность, тогда как кино с его масштабными звуковыми и визуальными технологиями все более обособляется в жизненном контексте как некий культурный мегапроект. Экран в кино был, есть и будет вполне реальной границей между жизнью и ее изображением. Не случайно таким сильнодействующим выразительным эффектом обладает перемещение киногероя с экрана в зрительный зал, перешагивание рамки кадра, как это сделано, скажем, в картине Вуди Аллена “Пурпурная роза Каира”. На телеэкране такое символическое преодоление границы было бы невозможно, поскольку оно неочевидно. Как-то мешает телеэкрану окончательно разомкнуться в реальной среде то, что телевидение остается пока системой программного вещания, которая в любом, даже самом деконструктивном своем виде хранит память о смыслообразовании.

Впрочем, структурированные программы на телеэкране уступают место прямому или “сырому” телевидению. Не только под натиском домашнего видео, резко сокращающего и без того мизерный отрыв телеизображения от живой реальности. “Сырой” материал пробивает себе дорогу и в системе централизованного вещания. Пока еще без особого размаха. Но его уже предвещают художественные киномодели в таких посвященных тотальному телевидению антиутопиях, как “Шоу Трумэна” или “Эд TВ”. Есть и конкретный телеопыт — новогодний проект знаменитой датской “Догмы”. Авторы этого проекта одновременно на четырех каналах открыли в Дании эфир 2000 года демонстрацией в реальном времени, без последующего монтажа встречи нового тысячелетия в домашней среде четырьмя разными персонажами. И это уже состоявшаяся попытка воплощения телеантиутопии, подключения жизни к кодам чистой электронной информации, в конечном итоге, превращение самой жизни в разновидность “мыла”.

Сближение централизованного вещания и домашнего видео в условиях ТВЧ — тенденция, которая уже просматривается, и очевидно, что она станет самой важной в ближайшее время. Происходит мощная консолидация виртуальной реальности на основах уподобления-замещения-вытеснения реальности подлинной. Виртуальная реальность явно хочет стать исходной, и это ей удается. Вот два очень известных американских фильма, связанных с темой вовлечения жизни в телепространство: “Секс, ложь и видео” (1989) и “Американская красота” (1999) вышли с разрывом в десять лет. Сравнение этих картин показывает, что электронный посредник уже серьезно продвинулся в узурпации прав законодателя. Более того — поглощение человеческих отношений электронным пространством чревато существенными антропологическими мутациями, появлением homo medius: юные герои “Американской красоты”, для которых электронный посредник уже не столько злой, сколько добрый “гений образов”, и, в частности, образа их романтических любовных отношений, заметно отличаются по своей психофизике от предшествующего поколения и могут быть квалифицированы как странные (едва ли не аномальные) человеческие особи. Если и дальше так пойдет, то режиссеру Серебренникову надо будет поторопиться с осуществлением его проекта “аномального” телевещания. Слишком велика возможность превращения в аномальный канал самой человеческой жизни.

Негативные последствия телевизионной диктатуры, тирании и т.п. многократно осмыслены. Однако почти все анализирующие эти последствия авторы неизменно допускают фактор целенаправленности, пропагандистской обустроенности электронного послания, а значит, и возможность противодействия ему по законам контрпропаганды. Но в том-то и дело, что электронные образы не являются образцами (пропагандистскими моделями), пригодными для осмысленного вос-приятия или не-приятия, они стремятся к беспрепятственному продлению, прорастанию в человеческом существовании. И как это очень точно показано в картине знаменитого австрийского режиссера Михаэля Ханеке “Видео Бенни”, повторяющийся просмотр подростком видеозаписи, зафиксировавшей смерть свиньи от электрошока, естественным для электронной коммуникации образом свободно перетекает в никак морально не детерминированное убийство этим подростком его школьной подружки с помощью такого же электрошока. Сцену убийства герой опять-таки фиксирует на видео, возвращая действие в исходную электронную среду.

Воздействовать извне на этот замкнутый цикл уже невозможно, разве что нажать “стоп” или “обратную перемотку” на пульте дистанционного управления. Кстати, именно этот вариант контроля предполагает Ханеке в другом своем фильме — “Забавные игры”. Впрочем, он уточняет: нажимать кнопки, издеваясь над попавшими в электронную ловушку людьми, будут лишь откровенно инфернальные герои, которые называют себя то Томом и Джерри, то Петром и Павлом.

Электронная коммуникация будет и дальше заедать жизнь. Особенно если попытки избавиться от электронных императивов будут совершаться в рамках просветительской задачи, которая чаще всего просто обеспечивает прикрытие для специфичной, чисто электронной информации и не дает приблизиться к овладению этой спецификой, к тому, что, собственно, и составляет Послание послания. Возможно, для адекватного ответа необходима более значительная историческая дистанция. Ведь не сразу же стало ясно, что, скажем, ядерный вызов может быть адаптирован жизнью как глобальное военное сдерживание. А что на самом деле суждено открыть человеку в его контакте с электронным посредником, сказать пока трудно. Еще достаточно неисследованными являются сама природа, само происхождение электронной коммуникации.

Кстати, XXI век обещает нам еще более тяжелое испытание — биовызов (клонирование, продление жизни, оживление мертвецов из холодильников и прочее), то есть контакт с “виртуальной” реальностью, вплотную приближающийся к человеку не только во времени, но и в пространстве.

Семен Файбисович

Оппонировать, известное дело, проще, чем выстраивать собственную концепцию. И я выбираю именно этот легкий путь (которым хожу редко), чтобы откликнуться на письмо журнала “Знамя”, не только из-за лени: многие тезисы послания так и напрашиваются на антитезы. Подозреваю, что журнал сознательно сделал их столь провокативными, а потому благодарю за помощь.

Для начала отрефлектируем телевизор не как сегодняшнюю реальность, а как ностальгический миф. Начнем с общего посыла письма, что в еще недавние добрые времена телевизор был “окном в мир, лучшим другом, членом семьи. Он информировал, развлекал, местами просвещал и даже образовывал”.

Ну, во-первых, многие врачи, педагоги и старшие члены семей тогда боролись с ним как с врагом “правильного” образования и просвещения, а также вредителем здоровья: от долгого сидения перед экраном портится зрение и расшатываются нервишки, подрастающее поколение перестает читать книжки, привыкает воспринимать информацию поверхностно и фрагментарно, литературную классику знает исключительно по экранизациям, и т.д. и т.п. Просто нынче сходные ретроградные претензии предъявляются компьютеру и Интернету — инновативным информационным, образовательным и развлекательным технологиям сегодняшнего дня.

Во-вторых, мы, похоже, подзабыли, что страна делилась на спящих перед голубым экраном во время программы “Время” — и на блюющих. В-третьих, телевизор был органической составляющей культуры тотального дефицита. Все как один смотрели фигурное катание, КВНы, праздничные “Огоньки” и осенние марафоны и радовались — еще и потому (качество этих передач и фильмов выносим за скобки обсуждения как тему, не слишком существенную для нашего разговора), что больше нечего было смотреть: при устойчивом сенсорном голоде всякая пища пользуется повышенным спросом. В этом смысле телевидение было тем же полупустым продуктовым прилавком с одним видом сыра (сорта “сыр”) и одним видом колбасы (сорта “колбаса”): не “возьмешь” это — вообще нечем будет закусить. А теперь глаза разбегаются и в магазине, и при изучении телепрограмм. Да, теперь многое и там и там не вызывает слюноотделения — и это нормальная ситуация для свободы не как осознанной необходимости хавать что дают, а для свободы как выбора. Кстати, и “окном в мир” голубой экран был ровно потому, что в железном занавесе других окон для подавляющей части народонаселения просто не было. Не говоря уже о дверях (разговор о тех дверях, что работали только на выход, опять же опускаем — по той же причине).

Следующий тезис, предлагаемый для обсуждения, состоит в том, что сегодня “телевидение присвоило себе ряд новых функций, в том числе — политических, идеологических... Из недавней игрушки превратилось в серьезную реальность...”

Политическая и идеологическая функции в советское время были ГЛАВНЫМИ функциями телевидения, и осуществлялись они отнюдь не только через информационные и аналитические программы. Ими “грузили по полной” и развлекательные передачи, и кинопутешествия на разлагающийся Запад, и детские фильмы, и комедии, и экранизации классиков — не говоря уж о бесчисленных лентах на собственно политико-идеологические темы: революция, гражданская и Отечественная войны, темная жизнь при царе, светлая — при коммунистах и т.д. По тому же критерию “идеологической выдержанности” отбирались для телепоказа образцы западного кинематографа — как правило, с целью разоблачения “их” нравов и пороков.

Просто мы привыкли к этому “фону” и почти не замечали его, поскольку идеологическое давление (и подавление) было естественным состоянием всей жизни — вроде атмосферного, и телевидение не выделялось на общем фоне. А сегодня в этом, так сказать, дискурсе произошли существенные изменения: ТВ, с одной стороны, стало отражением “раздрызганности” социума, а с другой, обзаведясь собственными властными амбициями, претендует в нем на роль лидера и властителя умов.

Сначала отметим положительный аспект данной трансформации: если раньше ТВ норовило обслуживать “народ” — ориентировалось на некие усредненные интеллект, вкус, чувство юмора и т.п., то теперь склонно обращаться поконкретней к различным социальным, возрастным и имущественным группам, а также удовлетворять категории граждан с разным менталитетом, культурным уровнем и соответствующими вкусовыми предпочтениями. Оно становится более структурированным и адресным, и тем самым косвенно способствует структурированию социума: помогает гражданам лучше ощутить и понять свои запросы и потребности (по типу мое — не мое) — так сказать, осознать себя. А этот процесс, в свою очередь, является важной и необходимой предпосылкой формирования гражданского сознания — перехода от “общенародного” государства к гражданскому обществу.

Все большее количество каналов и изрядное разнообразие программ внутри них в своей совокупности расширяют, как уже было отмечено, свободный выбор, а именно к этому и должно стремиться во всем либеральное сообщество. Так что претензии к телевидению, что оно показывает “не то”, часто являются неотрефлексированной атавистической реакцией тех, кто привык лежать в прокрустовом ложе “всенародного” телевидения. Выбирайте и смотрите, что вам хочется, а что не хочется, не нравится , не интересно — не смотрите. Нет, я понимаю (по себе знаю), бывает обидно, когда жмешь, жмешь переключатель программ — и все “не про тебя”. Но такое, как правило, случается с представителями культурного сообщества, а им (нам) в этом случае можно посоветовать пойти погулять по Интернету, почитать книжку или журнал “Знамя”. Телевидение во всем мире ориентировано в первую очередь на массовое потребление и, соответственно, сознание — и это правильно.

В общем, то обстоятельство, что телевидение перестало репрезентировать одну идеологию, одну точку зрения и одно на всех “прекрасное” — безусловно, плюс. Однако, попадая на разные каналы, порой чувствуешь себя попавшим на разные планеты или даже в разные галактики. Но и это, скорее, отражение межеумочности нашей жизни — расходящихся швов бытия, прободений и черных дыр: в общем, ситуации, когда разные люди живут в совершенно различных пространственно-временных континуумах и совершенно не совпадающих системах прочих координат. Так что ж на зеркало пенять...

Другое дело, что, коли телевидение (если говорить об информационных и аналитических программах) имеет претензию манипулировать сознанием и охотно занимается этим, можно предъявить ему претензию в невыполнении координирующей и нормализующей функции — а ее необходимо выполнять в тех же целях формирования жизнеспособного и вменяемого гражданского общества. Слишком заметны “прихваченность” каналов и соответствующая тенденциозность — и почти вся мимо взвешенного подхода. Еще дальше от здравомыслия уводят их, а с ними и зрителя, то есть нас, часто разгорающиеся междоусобицы.

Ведь информационное пространство и так — в силу собственной природы — существенно искажает реальное пространство — то, в котором происходит повседневное существование и в котором возникают “информационные поводы”. А когда вдобавок идет его целенаправленное искажение в тех или иных корыстных или пусть даже сильно благих намерениях, созидаются совершенно ирреальные картинки мира: на четырех основных каналах российского телевидения — три разные России. А если, как в случае с балканскими событиями и Чечней, порой и случается единодушие, оно тоже не “посередке” и попахивает уже советским имперским “заединществом”.

В результате так или иначе, не мытьем, так катаньем, нас норовят затащить в ту или иную, как теперь говорят, виртуальную — симулированную реальность. В реальность неких симулякров, которые, отражаясь друг в друге и ничего, кроме друг друга, не отражая, незаметно уводят нас в зазеркалье. И тут возникает опасность опять заплутать там и надолго застрять .

Впрочем, надежда, как всегда, — на молодежь. Скажем, на моего младшего сына Яшу, который долго пребывал в уверенности, что Ельцин и Зюганов — куклы, и изумлялся (при этом отчасти радовался радостью узнавания), увидев их в хронике информационных программ: для него наше политическое зазеркалье было заведомо ирреальным по отношению к органичной для него кукольной реальности. Может, этот взгляд на вещи достоин подражания? Я имею в виду подход, при котором имярек сосредоточивается на адекватном, органичном и опрятном повседневном существовании, и оно становится для него куда как важней, убедительней, ближе и родней любых виртуальностей, которые ему подсовывают под видом ПРАВДЫ. Именно оно становится его правдой. Во-первых, такая ориентация понизит зависимость нашего менталитета от телекамланий и мы научимся глядеть в ящик добрей и безнадежней. Во-вторых, чем черт не шутит: может, тогда и телевидение возьмет с нас пример и немного придет в себя.

Татьяна Чередниченко

Телевизор — это много чего в одном флаконе (ящике). Среди прочего — аналог зеркала и календаря.

Зеркало в традиционном интерьере было символом богатства, поскольку расширяло домашнее пространство и визуально умножало его обстановку. Современное телевидение — зеркало виртуальное. Оно отражает то, что по эту сторону экрана может по разным причинам отсутствовать — от новых моделей автомобилей “Форд” или “Рено” до нового сорта жвачки — “с в меру сладким мятным вкусом. Невероятно, но это так!”. А также то, что присутствует, но не осознается. Например, вымывание из культуры последних остатков трансценденции: в рекламных роликах наблюдается травестия самых авторитетных символов, в частности, евангельских (по небу летят гигантские упаковки жвачки, за ними, как за путеводной Вифлеемской звездой, движется представляющее человечество толпа топ-моделей, а голос за кадром вещает: “наступает эра, когда меняется все вокруг”). На этом фоне грязные информационные технологии (о которых, по принципу “держи вора!”, с пафосной озабоченностью говорят прежде всего конкурирующие на поле их использования политики и информационщики) абсолютно органичны. Если Вифлеемскую звезду можно превратить в жвачку, то отчего же не превратить Примакова в старый примус, а и.о. Президента Путина не показать в виде крошки Цахеса. Лишь бы покупалось.

О календаре. Речь — не о простой последовательности дней недели и чисел месяца, а о календаре в смысле фольклорной культуры или церковной жизни: о коллективном смысловом ритме жизни. Телевизионный календарь представлен сеткой вещания.

В ней есть еженедельный ритм. Каждые выходные “Итоги” (и их смеховые варианты — “Куклы” и “Итого”), “Зеркало” (без смеховых прицепов, хотя почему бы не устроить программу “Свет мой зеркальце”?), аналитическая программа “Время” с Сергеем Доренко (она — сама себе и “король”, и “шут”). Это на информационном полюсе. А ему противостоит полюс развлекательный. В выходные дни он представлен днем: перенасыщенным раствором игр (от “Дог-шоу” и “Форта Байярд” на НТВ до бывшей ежедневной “Угадай мелодию”, превратившейся в “Угадай и компания” на ОРТ, не говоря уже об унылом “Русском лото” на РТР или о “Поле чудес”, по мере накопления баллов долгожительства все более смахивающем на концерт самодеятельности трудящихся, а точнее говоря, на гетто раскованности для “простых людей”), а также программами о природе; вечером же — чередой боевиков на всех каналах.

Есть и ритм ежедневно-будничный. Утром — новости, прогнозы погоды и вопиюще-усердные симуляции бодрости и благорасположенности к миру со стороны ведущих утренних информационно-развлекательных каналов (на ОРТ и РТР). Потом — полоса сериалов (по утрам на РТР их сразу два, оба южноамериканских, подряд, так что воспринимаются их перипетии, если не отслеживать их подробно, как принадлежащие к одному тягуче-рыхлому сюжету). В предобеденное время — женские передачи, выдержанные в духе, который должен вызывать в феминистках благородную ярость: как накладывать румяна да ухаживать за комнатными цветами и домашними животными... Ближе к вечеру — снова сериалы, а потом более агрессивная информационная среда. Помимо “ударных” вечерних новостей, это тиражируемые разными телеканалами программы типа “Криминал” и сливные бачки вроде “Совершенно секретно” или “Независимое расследование с Николаем Николаевым” (никогда ни к каким выводам не приходящее, а лишь мусолящее малозначимые детали и ничего существенного не говорящих свидетелей), и — художественные продолжения документальных “криминалов” — “Секретные материалы” с разной степенью игрушечной устрашающести. Впрочем, на ОРТ и РТР после шести-семи часов вечера в атмосферу триллера для семейного ужина вставляют сатирико-юмористически-балаганные паузы. Или — выдохшихся одесских джентльменов с их избыточным весом и таким же представлением о неотразимости собственных шуток, или “Аншлаг” с ведущей, героически доказывающей свои ресурсы самосохранения в эфире, или “банные” посиделки с М. Евдокимовым, отпочковавшиеся не то от антрепризы Р. Дубовицкой, не то от клуба “Белый попугай” (участники во всех трех программах более или менее совпадают). Уж совсем к ночи — “культура” и “задушевность”. Либо — порознь (программа о кино с И. Дыховичным на РТР; прочувствованные интервью “за жизнь” в “Женских историях” на ОРТ или “Женском взгляде” на НТВ), либо вместе (в беседах под титлом “Ночной полет” на ТВЦ или под титлом “Антропология” на НТВ).

Просмотрев программы телепередач хоть за несколько недель, хоть за несколько месяцев, можно убедиться: смысловую структуру времени все телеканалы представляют примерно одинаково. Создается впечатление, что у нас по-прежнему существует единственное “Центральное телевидение”, прогресс же заключается в том, что теперь оно представлено несколькими кнопками. Если же учесть, что: рекламные паузы на всех каналах заполняются одними и теми же роликами; сериалы сливаются в один протяжный вой (криками “Лидокаин! и “Дефибриллятор!” его прерывает только “Скорая помощь” на НТВ); ведущие ток-шоу, телеигр и новостей, несмотря на снедающие их конкурентные терзания, давно уже воспринимаются публикой как сплоченная корпоративная группа (недаром же они легко переходят с одного канала на совсем-совсем другой, как недавно продюсер О. Добродеев и комментатор Е. Ревенко, а еще раньше М. Леонтьев и А. Шарапова, М. Пономарев и кто там еще), со своими вполне четкими представлениями о том, что такое хорошо и что такое плохо , и с вполне одинаковыми стратегиями успеха, то образ единого-единственного “Центрального телевидения”, несмотря на активно обсуждаемые разногласия между Лужковым-Гусинским, с одной стороны, и Березовским, с другой, складывается неумолимо.

Телекалендарь нашего нового центрального телевидения показывает: время населения мыслится по схеме: с утра и по будням — жидкий и приторно-сладкий чай, к вечеру и по выходным — бодряще-гнетущий коктейль Молотова. Вечер и выходные дни — время свободное, которым человек располагает для себя (и для телевизора). Свобода, следовательно (в телевизионном структурно-смысловом осмыслении времени) — нечто злачное, порочное, чуть ли не уголовно наказуемое (недаром же и премьера знаменитой пленки с человеком, похожим на Скуратова, состоялась на РТР поздним вечером). В самом лучшем, но редком, случае свобода — это трансвестизм или стриптиз (называю темы наиболее удачных за последние месяцы программ “Про это”), в худшем, но более тривиальном, — ужасные тайны подковерных политических интриг, организованной преступности, коррупции, бандитских разборок и т.п., делаемые явными (или якобы явными) отважно-продажными комментаторами и аналитиками, которые, как в своей отважности, так и в своей продажности — плоть от плоти “раскрываемых” ими тайн.

Впрочем, тайны никогда не раскрываются вполне, — их расследование и раскрытие имитируется и симулируется. Поэтому к ним можно без конца возвращаться, тем самым делая один то тот же информационный повод котлеткой, съедаемой неоднократно. Это напоминает о сюжетосложении сериалов, например, пресловутой “Санта-Барбары”, недавно вернувшейся на российский телеканал. Герои этой эпохальной ленты могут многократно терять память, расставаться и сходиться, обнаруживать детей, потерянных много лет назад, и вновь их терять, что дает возможность наращивать число серий до того количества, которое является источником пожизненной ренты для участников съемок. Такую же ренту как будто стремятся извлечь из событийно-политической фактуры ведущие новостей и примыкающих к ним “совершенно секретных” программ или ток-шоу на актуальные общественные темы.

Кстати, о ток-шоу. Их место в телекалендаре — между новостями и играми. Про новости понятно: то, что говорит диктор или аналитик-комментатор, не может заключать в себе неожиданностей, разве что ведущий допустит “говорящую” оговорку или, скажем, забудет включить микрофон. Игры — другой полюс. Тут неожиданность запланирована. В “О, счастливчике” на НТВ Л. Новоженов, имеющий имидж умудренного и даже уставшего от своей умудренности всеобщего понимателя, срезался на простейших вопросах. Да и Е. Киселев не добрался до высших результатов, что просто удивительно, если учесть его интеллектуальную респектабельность, ознаменованную “думательным” мычанием посреди более или менее простых фраз, а также руководящей причастностью к “гласу народа”, не говоря уже о так идущих ему “знаковых” (много читавших) очках.

Ток-шоу интересны тем, что подразумевают элемент неожиданности, не то игровой, не то из ряда разоблачения тайн. Можно, во всяком случае, предполагать, что даже в смонтированной версии, не говоря уже о прямом эфире, кто-нибудь из присутствующих в студии что-нибудь искренне ляпнет. Ляпал же Г. Явлинский в “Гласе народа” такое, что заставило журналиста М. Соколова усомниться в способности известного экономиста и политика бороться с приступами истерии. Ток-шоу объединяют непосредственность (и эстетическую сомнительность) публичного эксгибиционизма (столь яркого в моменты чтения стихов собственного сочинения участниками “Поля чудес”) и конъюнктурную заданность новостных и политико-аналитических программ (о заданности в ток-шоу: известно, что другой Киселев — Дмитрий — рассаживает массовку своего “Национального интереса”, ныне идущего на ТВЦ, по секторам возможных ответов на обсуждаемые вопросы. И знает , куда когда подойти. Но этого мало. Ведущий подолгу разжевывает неудобные ответы, слепляя их содержания в комочек требуемого вывода).

Ток-шоу становятся “средним арифметическим” между телеканалом (с его позицией, олицетворяемой ведущим) и телезрителями (которых представляют говорящие головы массовки, собранной в студии). Всякое же среднее арифметическое было, есть и будет эффективным инструментом манипуляции. К исходной реальности оно имеет то же отношение, что средняя температура по больнице. Но к реальности ожидаемой, получаемой в результате воздействия на общественное мнение, то же отношение, какое реклама “в меру сладкой жвачки со свежим мятным вкусом” имеет к отзывающемуся на нее числу продаж.

В зоне ток-шоу календарь превращается в виртуальное зеркало (отражающее то, чего по эту сторону экрана нет, но психологически может быть и будет, — ведь само устойчивое представление о том, что нечто может иметься в наличии для культуры уже есть реальное наличие этого нечто). Таким образом, обе культурно-константные функции телевидения (“зеркало” и “календарь”) обнаруживают свою родственность, едва ли не тождественность.

В традиционной культуре зеркало было символом богатства, а календарь праздников и постов — смысловой структурой, обеспечивавшей высокую оправданность повседневности. В сегодняшней телекультуре зеркало становится символом девальвации (так в романе Булгакова деньги превращались в нарзанные этикетки), а календарь — ритмом монотонного разоблачения “низкой” (замешанной на грязных тайнах), заведомо лишенной оправдательного жизненного смысла событийной текучки. Высокие герои сохраняются лишь в боевиках, и вся их высота (как в “правосудии по-техасски” или в “Китайском городовом”) заключается только в накачанности мускулов и в умении как следует дать в челюсть.

На этом смысловом поле есть единственный оазис — телеканал “Культура”. О нем необходим особый разговор.

Александр Шаталов

Телевидение на сегодняшний день — единственное средство массовой коммуникации. Во всяком случае у нас в стране. Единственная форма влияния на общество. Безусловно, и газеты могут пользоваться определенным влиянием (вспомним огромные некогда тиражи “АиФ”), но на них надо подписываться, то есть за них надо платить, что для россиян оказывается пока обременительно, а телевидение показывается бесплатно. Все, что бесплатно, не всегда хорошо, зато доступно и, следовательно, с наибольшей вероятностью популярно. ТВ — не исключение.

Когда-то, когда еще только зарождалась газета “Коммерсантъ”, один из ее руководящих сотрудников так сформулировал задачу будущего издания: “В стране нет цивилизованного бизнеса, нет нормальных рыночных отношений. Мы будем делать вид, что они существуют. Благодаря этому, возможно, через какое-то время они и действительно появятся.” То есть принципы работы, определенные для журналистов, были предельно просты — делать вид, что то, чего нет, на самом деле — существует.

Вскоре создание виртуальных пространств стало естественной частью постперестроечной жизни страны и в этом смысле вполне корреспондировалось с мифами советского времени, создаваемыми некогда целыми институтами. Но если ранее эти мифы были частью идеологии государства, то теперь их инициаторами и создателями стали коммерческие структуры, преследующие собственные цели.

Само же телевидение, после резкого падения тиражей периодики, стало недреманым государевым оком в домах рядовых граждан. Точно так, как это было описано в свое время Оруэллом. К сожалению для государства, связь эта пока односторонняя. Во всяком случае, оно еще не способно благодаря телевидению реально следить за каждым членом общества, хотя вполне может предугадать и даже смоделировать его реакцию.

Отношение же общества к “посылам” с телеэкрана пока опосредованное, (кроме призывов в дни очередного из путчей всем гражданам “выйти на площадь” и аналогичных требований всем принять участие в голосовании, я не вспомню других попыток использовать силу голубого экрана, так сказать, не по назначению), но зато этапы становления современного телевидения, как самого эффективного средства управления сознанием массового обывателя (то есть — народа) весьма памятны — от великолепных “пассов” Анатолия Кашпировского, исцелявшего с помощью телевидения плешивость и язву, и не менее великолепных портретов романтических обывателей в рекламе “МММ”, до массовых речевок “Да, да, нет, да” и “Голосуй сердцем”…

Компьютеризация привела к тому, что термин “виртуальная реальность” стал не только иносказательным, но и прямым для характеристики современного телевещания. Почти на всех каналах появились свои “виртуальные студии”, с помощью которых телевизионные ведущие легкомысленно переносятся в разные исторические и географические пространства. Виртуальные кинопутешествия вполне заменяют для граждан страны путешествия реальные. То и дело возникают разговоры о том, что настоящий глава страны давно уже находится в ином виртуальном пространстве, а его телеобращения к народу записаны несколько лет тому назад, так сказать, впрок… Пожалуй, в “ящике” не хватает пока только убедительной физической пищи, которая, впрочем, успешно заменена пищей духовной. Вкушая ее, народ не ропщет и даже не возмущается. Он, растерянный и потрясенный, живет латиноамериканскими страстями и переживает карьерные взлеты и падения своих “виртуальных” политиков.

(Когда-то на советском телевидении существовало положение: если в СССР упал самолет, ТВ показывало сразу несколько авиакатастроф, происшедших в мире, если в России землетрясение — показывали, что и в мире происходит много подобных географических катаклизмов — лишь бы народ не подумал, что во всем виноваты его руководители, и убедился, что руководители других стран ничуть не лучше.)

Невольно и иронично эту ситуацию прокомментировал канал НТВ, показав своего молодого сотрудника в программе “Намедни” запросто общающимся с историческими персонажами в разных уголках мира…

Итак, телевидение — это виртуальное искусство, искусство создавать те образы, которые в реальности успешно отсутствуют. Попробуем посмотреть, как это понимают разные телевизионные каналы.

ОРТ всегда пыталось апеллировать к традиционным ценностям, убеждая телезрителей в том, что этот канал — самый массовый. Нарочитое напоминание о том, что ОРТ — “это первый”, невольно начинало вызывать сомнение, такой ли уже он первый и во всем ли?

Именно отсылкой к традиционным ценностям можно было назвать достаточно уже давнишние заставки канала, в которых использовались портреты его популярных ведущих, с которыми ранее этот канал ассоциировался — Сенкевич, Капица, Масляков… Потом в этих заставках исчез всякий смысл, поскольку канал не сумел или не захотел удерживать в своей телевизионной сетке программы, которые эти ведущие представляли. Гордиться стало нечем.

По замыслу идеологов канала, телезрители должны воспринимать его как государственный, то есть самый надежный и правдивый. (Показательна в связи с этим мотивация возвращение к программе “Время” и ее позывным: зрители привыкли к тому, что в течение многих лет каждый день в девять часов вечера они узнавали новости именно из этой программы. Но ведь это касается лишь зрителей пятидесяти-шестидесяти и более -летних. К этой аудитории и обращается ОРТ в первую очередь.)

Каждый канал по-разному воспринимает свою зрительскую аудиторию. Если ОРТ претендует на всеобщий охват, показывая днем даже получасовые концерты гармонистов, то РТР сделало акцент на юморе. Руководители этого канала, чья карьера изначально была связана с самодеятельным КВН, дожив до преклонного возраста, всерьез решили, что именно нехитрый народный юмор способен привлечь к РТР самую массовую аудиторию и тем самым сделать канал влиятельным и авторитетным. Трудно представить других людей, которые в прайм-тайм станут показывать по несколько раз в неделю “Аншлаг и К?” — вульгарную нарезку концертных номеров одних и тех же 5—10 исполнителей, монополизировавших “голубой экран”. По количеству юмора на минуту эфирного времени Российское телевидение переплюнуло всех. Именно на таком “юморном” фоне, изображающем искривленную панораму города (как в аттракционе “Комната кривых зеркал”), в программе “Мой ХХ век” происходят ежедневные диалоги с деятелями культуры и науки. Серьезные и даже пафосные темы разговора оказываются в комедийном контексте, поскольку ведущий передачи общается с гостями по бумажке, жеманно говоря на хорошо поставленном, но совершенно неэмоциональном языке.

Однако главное на любом канале — это все же не юмор, а новостные программы. Поскольку этот канал — единственный целиком государственный (в отличие от ОРТ и ТВЦ), то он в первую очередь дает государственную точку зрения на те или иные события. И задачи, которые перед ним ставятся, утверждаются даже не уровне правительства, а на уровне администрации Президента. Вот фрагменты опубликованного в одной из газет протокола летучки, проходившей на РТР, по поводу показов в “Вестях” В. В. Путина: “Реализм” образа Путина в выпусках “Вестей” вступает в противоречие с поставленной “сверхзадачей” формирования заданного образа. На экране зачастую присутствовал не “исполнительный лидер нации” с потенцией на мобилизующие действия, а скромный функционер из среднего звена политической элиты, человек без собственного политического лица.” Интересна и одна из рекомендаций, сформулированная в этом документе — “При показе В. В. Путина следует резко сократить число статичных планов, меньше показывать его в фас. Увеличить число общих планов, проходов Путина, его выходов, вообще движения.”

Государственный канал с помощью своих новостных передач создает виртуального (эмпирического) государственного деятеля, превращая “скромного функционера” в “исполнительного лидера нации”. Как говорится, не хилая задачка, но вполне решаемая…

НТВ  — единственный канал, телевизионная политика которого всегда точно аргументирована и обоснована. Отсутствие бесконечной ротации кадров делает его работу стабильной. Но именно этот канал четко сформулировал свои приоритеты — телевидение служит для того, чтобы манипулировать общественным сознанием. То есть то, что руководители других каналов всячески затушевывают, владельцы НТВ наоборот декларируют. Игорь Малашенко в одном из ранних интервью высказался примерно так (он тогда возглавлял штаб по выборам в Президенты Бориса Ельцина): “Я сказал Ельцину, что его задача — встречаться с избирателями, проявлять инициативы, а мы со своей стороны все это наилучшим образом осветим…” То есть, власти предержащие должны давать повод для информации, а ТВ вольно ’ информировать телезрителей об этом или нет. В данном случае для больного Президента были придуманы все те же народные пляски под гармошку (как цыгане заставляли танцевать под балалайку облезшего медведя, держа его при этом на цепи) и растиражированы с помощью телевидения.

Но главным достижением НТВ стало превращение политических новостей в бесконечную мыльную оперу (сказывается театральное прошлое владельца этого канала В. Гусинского). То есть то, что телезрители обычно не смотрели, стало самой смотрибельной частью этого канала. У молодого НТВ по началу не было денег ни на всякого рода “Санта-Барбар”, ни на собственное кинопроизводство. Да и в любом случае мексиканские мыльные оперы не способны помочь каналу в получении того влияния на власть, которое ему хотелось иметь. Но показывая несколько раз в день политические новости, канал решил превратить именно их в естественный и поначалу бесплатный сценарий будущего популярного “мыла”, главными актерами которого стали политики (работающие в этой роли совершенно бесплатно). Для того, чтобы закрепить в сознании телезрителей привычку следить за совершенно не нужными и неинтересными ему политиками, НТВ запустило и вполне игровую программу “Куклы”, где уже в демонстративно игровой и пародийной форме пересказывала фабулу “предыдущих серий”, а также программу “Итоги” с Е. Киселевым, главная задача которой поначалу была все та же — пропагандировать “мыло”, создаваемое новостными службами канала. Для того, чтобы иронически отточить уже сформулированные тезисы и одновременно обозначить своих противников, существует и свой “петрушка” — программа “Итого” с В. Шендеровичем (ее более современным аналогом на канале “ТВЦ” стала передача “Мыло” со Светланой Конеген).

Эта задача была решена блестяще. Никому не нужные и не интересные политики, включая больного президента и его соратников, стали самыми популярными и любимыми героями “народного зрелища”. Герои телесериала вскоре и сами стали от него зависимыми — их карьера и популярность находится в прямой взаимосвязи от того, насколько часто они появляются в программах НТВ. Интересно, что другие каналы, взявшие на вооружение опыт НТВ, не сумели добиться того же эффекта.

Таким образом НТВ породило целый миф о великих политиках — народных радетелях, которые таковыми, безусловно, не являлись и являться не собирались… Любопытно, что герои этого мыльного сериала в реальности чаще всего не имеют того влияния на экономическую жизнь страны, которое им приписывается. По сути дела, “популярные политики” существуют только для того, чтобы их пародировали в НТВ.

Пожалуй, заставки ТВЦ можно счесть самыми удачными — настолько они спокойны и умиротворяющи, лишены всякой идеологи… РТР, помнится, сначала украсило межэфирное пространство комсомольскими юношами, изображающими народ, потом — развесистой клюквой в виде предметов народных промыслов, каких-то гжельских вазочек и расписных туесков. ОРТ — радовало голубями и играющими Дедами Морозами, НТВ — морскими котиками и прочими зверьми… Раз сорок на дню смотреть на эти оптимистичные игры было тяжело. Та же клубника и малина, которой украсили экран столичные власти, косвенно говорила о благополучии. И пользе фруктозы, наверное…

Канал этот постоянно лихорадит. Задача, которая стоит перед его руководителями, достаточно сложная. Им необходимо создать образ канала федерального уровня, но единственным федеральным политиком при этом должен быть только Юрий Лужков. Отсюда и постоянные проблемы с кадрами.

С одной стороны, каналу легче — у него только один герой (как и у РТР). Но с другой стороны — показывать достоинства своего героя надо на фоне недостатков героев других каналов. А вот это уже гораздо сложнее. В том и был главный просчет менеджеров канала, что они, пытаясь сделать из Лужкова федерального политика, такого же, как и Путин, “исполнительного лидера нации”, потеряли его образ крепкого хозяйственника, за что народ и уважал Юрия Михайловича. Они не придумали ничего иного, как безудержно хвалить все, что делает мэр и его “соратники”, фактически отказывая им в простых человеческих качествах, в том числе, таких, как ошибка. Как и В. Путин, Лужков должен был все время находится в движении — в радении за жизнь рядовых москвичей, в тревоге за Севастополь и т.п. Но при кадровой чехарде на канале новые руководители даже не успевали войти в курс дела — “Какого Лужкова делаем?”, поэтому образ мэра из хозяйственника то трансформировался в безудержного радетеля за русский народ, то в противника Чубайса, то в кандидата в Президенты… Однако для профессиональной мыльной оперы нужны статичные образы и актерский ансамбль. Но другие московские чиновники, находящиеся в тени Лужкова, таким ансамблем быть не могут, а иных игроков рядом с собой Лужков терпеть тоже не может — единоначалие.

Я люблю телевидение. Я с интересом смотрю на героев новостных сериалов, идущих на разных каналах. Я вместе со всем народом переживаю за их судьбы, волнуюсь, все ли нормально у них с печенью и почками, в порядке ли зубы, с кем они встречаются, на ком женятся. В этом нет ничего плохого. Они — наши герои, отвлекающие нас, телезрителей, от собственных проблем, приглашая в свой виртуальный мир. Мы пишем этим героям любовные письма, надеемся на их помощь, оцениваем их внешние данные. Милые куклы. И кто из нас для кого оказывается более важным, не сразу и поймешь.