Михаил Айзенберг

О простых вещах

Михаил Айзенберг

О простых вещах

Не дальше пятого параграфа

(“Дао дэ цзин”)

Снег за окном всемирный, дождь всесоюзный. Плещет вода, пляшет по водостокам,
славит поход облачный, большегрузный.
Ветер восточный,
а я не пленён Востоком.
Но и меня привлекает параграф пятый,
что составляет ради прямого знака
собственный строй, единственный,
неразъятый:
небо, земля, собака... При чём собака?
Так иероглиф под смысловым покровом
в силах держать вещи иного плана.
Этот параграф толком не расшифрован.
Тема его подвижна, а связь туманна.
Если туман вдруг отойдёт, и зримым
станет простор, станет живой картиной —
там умирает ветер, обнявшись с дымом, —
мысленный ветер гладит висок родимый.
Не говорю, что лучше по этим меркам
в лес отойти, деревом притвориться,
жить на ветру в поле
с открытым верхом.
Поле, трава, дерево — всё годится.
Но ни к чему эти слепые лужи.
Мрачен восток, запад едва заметен.
Я закурю, я затянусь поглубже
и, неразумный, дым отпущу на ветер.

* * *

На бульваре с незамеченным изъяном,
на конечном закруглении трамвая,
на закате обесцвеченно-румяном
словно лестница уводит винтовая
за границу, на невидимый пригорок,
где сиреневые ветки да скамейки.
В телефонах, в измерительных приборах
начинаются магнитные помехи.
Это прежнее московское полесье
ближе к ночи проступает из расселин.
Оступившийся удержит равновесье,
но без памяти опомнится, рассеян.
В разговоре с обитателями клиник
новый друг, ещё не сильно разогретый,
угрожает никому: уйду в малинник!
Ну, попробуй, — говорят ему, —
разведай.
Вот он песню заведёт, срывая горло.
В первом приступе ни смысла,
ни примера.
Только новая Офелия покорно
обмирает на плече у браконьера.
Не зови её, она тебя не слышит.
С отражением играет понемножку,
обыграет и, задумчивая, слижет
клейкий обморок, испачкавший ладошку.

Сад им. Баумана

Трудно теперь говорить всерьёз,
что преднамеренно входят в нас
перебеливший себя мороз,
снежный объём и лесной запас.
Трогаю землю тупым носком:
сладко живёт-поживает грязь.
В сонном питомнике городском
пригоршню снега нельзя украсть.
Снег не вставая лежит плашмя.
Рядом затоптанная лыжня
телу покажет, куда упасть.
Я говорю о простых вещах.
Время ушло в золотой песок.
Вот и заброшенный сад зачах,
книзу подался.
А был высок.
Зимняя музыка. Круг широк.
Я на коньке затянул шнурок.
Шарк полушагом, потом разлёт.
Кожу томят перехваты рук.
И наступает на тёмный лёд
мутного света неровный круг.

* * *

Как переходит тишина
в подлобное гуденье,
квартира тихо перешла
в законное владенье
к плохим подарочным вещам.
В их призрачном музее
никто им мест не назначал:
они всегда висели;
стояли здесь, зачехлены
удушьем терпеливым,
ушедшей праздничной волны
оставлены отливом.
И по стене осенний лист
кружит по трафарету.
Тяжёлый воздух сахарист,
но в нём услады нету.

* * *

— От хворости что ли, от сырости,
одурения от курения взаперти
до тридцати, до тридцати пяти
расти-расти и не вырасти?
— Да, но ведь каждый растёт силком,
не мечтая вырасти целиком.
Однодумом живёт растерянным:
клонится деревом, плавится языком.

* * *

Ты, извлекающий суть примера
даже из дачного карнавала —
вдруг ожила бы твоя химера,
как бы она тебя ревновала
к первоматерии несчастливой —
той, что она полагает глиной.

Разговоры на воде

1

Я приезжий, я не здешний.
Ради видимости внешней
дай мне верную наводку.
Дай на чарку! Дай на водку!
Всё равно режим нарушен.
На неделю в самоволку
проездной билет мне нужен.
Отвези меня на Волгу!
Отпусти меня на волю

2

Зеркало речное быстро.
Быстро зеркало речное.
Чудо-облако повисло
с Корсику величиною.
Правый бок его засвечен
слабой радуги отрезком,
и река идёт навстречу
нестерпимо мелким блеском.
Час пройдёт, и сами станем
этим блеском монотонным,
опрокинутым сияньем,
отражением бездонным.

* * *

Малый, способный ко многому,
чтоб не сказать — ко всему.
Больше к чему-то убогому,
что показалось ему
краем, где молоды, зелены
все сыновья-семена,
волей пространства засеяны
в почву небесного дна.
Вместе идя на задание,
соединяются в нём
злая истерика, мания,
шкетика подлый приём.
В заводи взгляда тяжёлого
гибельный ток сторожит.
Жидкое плещется олово.
Жидкое небо дрожит.

* * *

Слава мальчику-герою и царю своей горы.
Но не выманить игрою ставших правилом игры.
Ухожу от разговора, ведь сегодня на кону
вся избыточная фора. Это значит никому.
Перестеленная койка. Паспорт, полис, простыня.
Из-за малости какой-то здесь поставили меня
перед тем, что жизнь не диво с окончанием плохим,
а слюна да паутина, да беззвучное dahin.
Как обидно экономен план судьбы, её канвы.
И трамвай 10-й номер не заблудится, увы.

* * *

Зной утомительный ослабел.
Август прохладен и не опасен.
В оное лето и свет мне бел
как-то особенно. Ясен, ясен
зов проникающей белизны.
Кажется, рай. Но изъяны его наглядны:
осы назойливы, яблоки чуть красны,
чёрные бабочки заурядны.

* * *

О жалости: щека как будто в саже.
Воротничок, таких уж нет в продаже.
Полуулыбка вечная на страже.
Пусть неохотно, замечаешь всё же,
что все её черты не одногодки,
и мнительные волосы моложе
сбегающих теней на подбородке.
Что взгляд не переходит осторожно
когда-то обозначенной границы,
а светится как лунная дорожка,
не проникая дальше роговицы .

* * *

Друг дорогой, здравствуй!
Что ж ты такой потный
Что ты такой красный
Может быть, час полный
ты в лифтовой шахте
воздух пинал клятый
Разве этаж пятый?
Разве подъём труден?
Как нелегко шёл ты,
чтобы зайти к людям
Серых любить, жёлтых —
долг платежом красен.
Сядь, посиди возле
Красный такой, потный
Нетушки всё после
Чу! Это хор сводный

* * *

Жвачка катается на языке,
тянется сладко.
Малым зверьком затаилась в руке
липкая лапка.
Правда, в России гниёшь, как зерно.
Шуба, ушанка.
В Азии грязно. В Европе темно.
В Африке жарко.
Но обещанье — какое ни будь —
светится где-то.
Мёдом намазана самая суть
Нового Света.
Только и дел, что собрать поживей
вещи в охапку
да отлепить от ладони моей
липкую лапку.
Чёрт заиграет, назад не отдаст
ропот и щебет.
Не угадаешь, ну как там без нас
Бог её лепит.

* * *

Жизнь была когда-то справками богата.
Говорила скучно:
Не ходи туда-то.
А сама на ушко:
Там часы-кукушка.
Там кругом беда.
Так-то, господа.
Целая квартира как за милым сыном
за тобой ходила,
грамоте учила:
Выбирай по силам.
Боль неизлечима.
Чтобы не могли мы
знать себя заочно,
и нога из глины,
и рука песочна.
Из цветов и веток
в поле золотом
настоящий дом
выйдет напоследок.

Я хотел не эдак.