Александр Неклесса

Конец эпохи Большого Модерна

Александр Неклесса

Конец эпохи Большого Модерна

Нынешний век… является веком, отвергающим стандарты национального эгоизма, ранее правившего сообществами наций, и требует, чтобы они дали дорогу новому порядку вещей...

Вудро Вильсон

…“продолжение всемирной истории” сделалось невозможно и “как-то незачем”. “Куда ты идешь, всемирная история?” — “Я — не иду, а как-то
бреду. Я — заблудилась”. — Это — апокалипсис.

Василий Розанов

Рубеж тысячелетий, кажется, уже по-своему сказался на научном сообществе, приведя в действие его могучий арсенал: конференции, симпозиумы, “круглые столы”, посвященные обобщающим смыслам истории и драматичным процессам, разворачивающимся в мире, следуют один за другим. При этом, однако, характер открывающейся эпохи остается более чем невнятным. Как никогда будущее затянуто пеленой. Неопределенность исторической перспективы отражается в возрастающей противоречивости множащихся прогнозов и сценариев, спрос на которые, соответственно, как никогда велик. Удивительно все-таки, что, казалось бы, достаточно формальный рубеж исчисления прожитых человечеством дней оказался столь тесно связан с реальным переломом эпох. И хотя до настоящего рубежа тысячелетий вообще-то остается еще год, массовое сознание, завороженное магией трех нулей, диктует миру свои законы — новое тысячелетие уже наступило.

Что ж, у подобной констатации есть, пожалуй, свои резоны. И даже более того. Как век ХХ начался не в 1901-м, а скорее уж в 1914-м или 1917 году (“начинался не календарный, настоящий двадцатый век”), так и век XXI, возможно, незаметно для нас уже вступил в свои права где-то в году 1991-м, когда параллельно с распадом СССР и крахом биполярного мира на планете Земля возник Новый, во многом неведомый еще мир.

I. Трансмутация истории, или Сломанный горизонт
(время нового мира)

О чудо… Сколько вижу я красивых созданий!
Как прекрасен род людской…
О дивный новый мир, где обитают такие люди.

Шекспир. “Буря”

Вот — срок настал. Крылами бьет беда,

И каждый день обиды множит,
И день придет — не будет и следа
От ваших Пестумов, быть может!
О, старый мир!…

Александр Блок. “Скифы”

Мы наш, мы новый мир построим.
Известная революционная песня
Novus Ordo Seclorum.
Надпись на долларовой банкноте

1

Как ни странно, менее всего осознают особенности своего времени его обитатели. Нам не дано понять суть настоящего, не выйдя, пусть даже мысленно, за его пределы, не познав альтернатив и горизонтов истории. Не вдохнув воздуха иного. Однако, хотя мы и способны строить сценарии событий, но все-таки не можем изучать будущее таким же образом и теми же средствами, какими привычно реконструируем прошедшие времена. Тут требуются иная логика, другая методология.

Вместе с тем, и прошлое, и будущее не существуют сами по себе как полностью автономные пространства, они слиты в одном потоке времени, стянуты берегами истории, объединены единым субъектом исторического действия — человеком. Разделяют же историческое время на крупные сегменты, эпохи — меняющийся строй ума, “большие смыслы” судьбы людей, различным образом толкуемые ими цели бытия. Мы не увидим будущего и не поймем происходящих на планете изменений, если не ощутим, не опознаем резонирующих со временем длинных волн истории.

Чтобы понять траекторию общей судьбы человечества — его историю, необходимо уяснить смысл этих изменений, отчетливо проявляющихся лишь в моменты сотрясения эпох, тектонических сдвигов мирового порядка. Подобные кардинальные перемены в мировоззренческом строе для нас ничуть не менее важны, чем содержание материальной, событийной жизни общества, ибо они-то и являются определяющим фактором социальных революций, грандиозных трансформаций экономического и политического статуса мира. Формы земного бытия, мироустройство человеческого общежития, в сущности, не что иное, как воплощение менталитета, той странной субстанции, которая, по выражению Карло Гинцбурга, есть нечто общее “между Цезарем и самым последним солдатом его легионов, святым Людовиком и крестьянином, который пахал его землю, Христофором Колумбом и матросами на его каравеллах”. ¹

Не события и факты определяют стратегию обустройства человеком его земной юдоли и глубинное течение истории — напротив, сам человек настойчиво навязывает бытию свою логику существования. Физический мир существует независимо от воли людей, но мир социальный — полностью сотворен нами.

2

Глобализация , конец истории , социальный Постмодерн , постиндустриализм, информационное общество, новый мировой порядок, столкновение цивилизаций — красочные интеллектуальные ярлыки и модные концепты наших дней. Многообразие прочтений трансформации мира уже само по себе знаменательно, зримо свидетельствуя о близости “нового неба и новой земли”.

Неслучаен нынешний пристальный интерес к внутреннему содержанию перемен, поиск их основания, корня. На наших глазах происходит не столько столкновение цивилизаций, сколько столкновение эпох, мы воочию лицезреем переломный момент человеческой истории, о смысле которого в настоящее время можем лишь догадываться, но чье истинное значение будет вполне осознано лишь впоследствии.

Современная цивилизация оказалась под угрозой. Вот, пожалуй, главный итог, “сухой остаток” новизны от многочисленных дискуссий 90-х годов, десятилетия, завершившего миллениум. Различные интеллектуальные и духовные лидеры заговорили почти в унисон о наступлении периода глобальной смуты (З. Бжезинский, 1993), о грядущем столкновении цивилизаций (С. Хантингтон, 1993), о движении общества к новому тоталитаризму (Иоанн Павел II, 1995), о реальной угрозе демократии со стороны не ограниченного в своем “беспределе” либерализма и рыночной стихии (Дж. Сорос, 1998), о поражении цивилизации и пришествии нового варварства… ²

События последнего десятилетия, когда столь обыденными для нашего слуха становятся словосочетания “гуманитарная катастрофа”, “геноцид”, “принуждение к миру”, явно разрушают недавние футурологические клише, предвещая гораздо более драматичный, чем предполагалось еще совсем недавно, образ наступающего века. Вероятно, именно поэтому столь широк сейчас диапазон внимания к крупным смыслам социального бытия: нам равно интересны и дальняя перспектива, и объемная ретроспектива истории, приоткрывающие ее сокровенный смысл. Неслучаен и почтительный семантический сдвиг, происшедший в наименовании актуального рубежа эпох: от fin de siecle к fin de millenium.

Истоки почти двухтысячелетней цивилизации Большого Модерна ( Modernus ) коренятся в христианском сознании. Христиане еще на заре новой цивилизации называли себя moderni , отличая, таким образом, свою общность от людей предшествовавшего, ветхого мира — antiqui. Порожденная этой исторической общностью социальная галактика обладает собственной оригинальной архитектоникой, содержит сложную траекторию исторического полета.

История имеет внутренний ритм. Причем ее длинные волны иной раз на удивление точно совпадают с границами миллениумов или значимых их частей.

Действительно, предыдущий fin de millenium , начало второго тысячелетия — также весьма непростой период в истории цивилизации. То было время грандиозной феодальной революции, аграрного переворота, демографического взрыва, начала трансевропейской экспансии, преддверье урбанистической цепной реакции; время появления новой социальной схемы земного мироустройства (трехсословного мира Адальберона Ланского и Герарда Камбрезийского, а параллельно — концепций Божьего мира , клюнийской и эгалитарной еретической моделей), в которой социальная горизонталь и функциональное единство сословий исподволь сменяют духовную вертикаль. И, наконец, это время раскола Universum Christianum — универсального пространства спасения, — что представляется более точным определением события, нежели привычное “раскол Церквей”.

Меняется в тот период не только пространство цивилизации, но и ее отношение ко времени. Субстанция времени начинает активно вторгаться в быт человека, его все более точный счет становится сначала экзотической, а затем устойчивой частью быта: в начале второго тысячелетия появляются механические часы, а с XIV—XV веков башенные часы распространяются по Европе, превращаясь в своего рода символ западноевропейского города.

Середина второго тысячелетия — время зарождения современного мира, т.е. Мира Модерна ( Modernity ), формирования новой социальной, политической, экономической, культурной семантики миропорядка. В тот период произошла историческая смена вех, утвердился новый, гуманистически ориентированный мир, где падший человек становится “мерой всех вещей”. Одновременно это было время крушения остатков Восточной Римской империи и выведения на подмостки истории иного спутника западноевропейской цивилизации — Нового Света.

После Столетней войны, “черной смерти”, окончания Реконкисты распадается прежний, универсальный, не особенно считавшийся с границами государств, круг жизни, и в Европе утверждается новое мировосприятие, проникнутое духом земного обустройства бытия, непривычного ранее патриотизма. Вместе со стремлением к снятию феодальных препон и развитием внутреннего рынка новое состояние общества прямо ведет к возникновению такого основополагающего института современности, как суверенное национальное государство, этого фундамента социальной конструкции Нового времени и соответствующей системы международных отношений (зафиксированной позднее Вестфальским миром).

Меняется и календарный счет, символически знаменуя рубеж новой жизни и нового времени. Календарная реформа Григория XIII очертила пространство западноевропейской версии христианской культуры, укрепив его растущую автономность.

3

Яркая черта Мира Модерна — соприсутствие в его пространстве двух исторических тенденций.

Наряду с утверждением христианского мира, цивилизации универсалистской и прозелитической, в качестве основного субъекта исторического действия, к древу истории во втором тысячелетии в какой-то момент прививается иной побег, произраставший из зерен светского антропоцентризма и гностических ересей. Эта ветвь, разросшись и укрепившись, произвела со временем мутацию могучего европейского организма, породив современный нам экономистичный универсум, североатлантический мир, Запад в его нынешнем статусе и захлестывающий ныне планету “девятый вал” глобализации .

Основная головоломка эпохи Нового времени, спутавшая исторические ориентиры, заметно преобразив при этом социальную среду, — генезис и развитие капитализма. Капитализм — не просто форма эффективной хозяйственной деятельности, естественным образом возникающая в лоне рыночной экономики. От рынка его отличает не столько предмет деятельности, сколько ее масштаб и цели. Это энергичная социальная стратегия, целостная идеология и одновременно далеко идущая схема специфичного мироустройства, денежного строя, сутью которого является не само производство или торговые операции, но перманентное извлечение системной прибыли.

Исторически питательная среда капитализма складывается в приморских ареалах Европы (исключение — “сухопутный порт” ярмарок в Шампани), его родовые гнезда — Север Италии: Тоскана, Венеция, Генуя; а также побережье Северного моря: города Ганзейского союза, Антверпен, позже — Амстердам. (Противолежащие миры Нидерландов и Венеции объединяет еще одно странное обстоятельство — это в прямом смысле слова рукотворные миры…) Капитализм зарождается на культурных разломах, на границе разноликих культур, на волне крестовых походов и географических открытий, питаясь плодами грабительской трофейной экономики того времени. Он утверждается вместе с расцветом новой идеологии — гуманизма — и порожденной ею эпохой Ренессанса. Его прокламируемая связь с протестантской этикой представляется историософской аберрацией, скорее уж можно проследить его генезис из смешения, общего котла творческого энтузиазма эпохи с многочисленными ересями, переполнявшими в то время ареал.

Параллельно проекту универсального пространства спасения Universum Christianum этот мир-двойник создает свой собственный амбициозный глобальный проект — построения вселенского Pax Oeconomicana.

4

Историческое продвижение капитализма можно разделить на три фазы: торгово-финансовую (XV — XVIII вв.), индустриальную (XVIII — XX вв.) и современную, геоэкономическую.

Расцвет первой фазы был тесно связан с эпохой географических открытий, взорвавшей средиземноморский мир и мир Северной Европы, кардинально изменившей экономическую картографию Европы, переместив ее центр тяжести в атлантический мир. Поток материальных ценностей и драгоценных металлов порождал все более изощренные формы кредитно-денежных отношений, сдвигая вектор активности в виртуальный мир финансовых операций, рождая такие эпохальные изобретения, как, например, центральный банк или ассигнация.

Закат первой фазы развития капитализма совпал с упрочением национального государства, постепенно взявшего в собственные руки кредитование своих нужд путем выпуска государственных ценных бумаг и национальной денежной эмиссии (особенно в форме банкнот). Капитализм тем временем обустроил для себя новую нишу масштабной деятельности, иногда прямо отождествляемую с ним, — индустриальное, промышленное производство, развивавшееся в тот период по стремительно восходящей линии, оправдывая любые капиталовложения, создавая на основе радикальных инноваций и перманентного технического прогресса все более обильный прибавочный продукт. Получало свою долю и государство, чьи инфляционные и кредитные риски, как правило, с лихвой оправдывались интенсивным промышленным развитием, общим ростом национальной экономики. Однако в завершающем второе тысячелетие ХХ веке индустриализм пережил как стремительный взлет, так и серьезный кризис.

К началу столетия индустриализм разрывает национальные рамки, “индустриальная система стала резко наращивать свою активность, так что размах ее деятельности обрел глобальный характер…”. ³ В результате, как и во времена исторического Средневековья, человек вновь начинает осознавать себя “как часть более широкого универсума” ⁴ , чем пределы национального государства. Причиной же кризиса стала целая сумма факторов, действие которых было, впрочем, заметно искажено двумя мировыми войнами и сопутствовавшим им активным вмешательством государства в хозяйственную деятельность. Факторов, носивших, однако, вполне системный характер.

Во-первых, — это границы платежеспособного спроса, необходимость вовлекать в процесс расширенного потребления новые группы населения, вплоть до исчерпания пределов планеты, все агрессивнее навязывая новые продукты (с чем исторически связано развитие масштабного рекламного допинга), раскручивая спираль “общества потребления”. Иначе говоря, производство стимулируется не потребностью населения Земли в тех или иных товарах и услугах (а соответственно, и ориентируется не на этот критерий), а возможностью людей оплатить их.

Во-вторых, — отчетливо обозначившиеся границы хозяйственной емкости биосферы и перспективы исчерпания критически важных видов природных ресурсов.

В третьих, — усложнение отношений с нараставшим научно-техническим прогрессом из-за его двусмысленного воздействия на норму прибыли (учитывая необходимость перманентной замены морально устаревающих основных фондов). А также из-за его потенциальной способности выбивать почву из-под ног у сложившихся хозяйственных организмов и даже целых отраслей. И, кроме того, — из-за переключения творческого гения человека на новые, принципиально иные пространства деятельности (например, на разработку изощренных финансово-правовых схем и различных виртуальных технологий, создание массовой индустрии поп-культуры и развлечений). Наконец, вследствие странного оскудения творческого дара к концу столетия, превращения научного сообщества в специфическую, самодостаточную субкультуру. То есть — из всей той суммы факторов, результатом действия которых является растущее преобладание в последние десятилетия века оптимизационных инноваций ( progressive innovations ) над прорывными ( radical innovations ). Соответственно меняется отношение к науке (особенно фундаментальной), под вопросом вообще оказывается уникальность роли научно-технического прогресса как основного или даже, по большому счету, единственного базового механизма извлечения высокой прибыли.

Кризис индустриализма, наряду с кризисом национальной государственности, развитием влиятельной транснациональной олигополии и пробуждением “третьего сословия” наших дней — мирового Юга, — стал сущностным содержанием уходящего века, а решение многих обозначенных выше проблем было найдено на путях современной глобализации, т.е. включения всего хозяйственного организма планеты в капиталистическую систему, установления над ним системного контроля.

Эта глобализация, в отличие от христианского универсализма и наследовавшего ему секулярного гуманизма, весьма далека от планов братского единения народов, мирового гражданства и объединения наций в глобальное гражданское общество, но выступает как энергичная, глобальная стратегия. Глобальная не потому, что все земляне являются ее участниками, но поскольку ее объект — вся планета. Переход к глобальной конструкции открывает новые эффективные возможности извлечения системной прибыли на путях “коллективной монополии Севера”.

В сети параллелей и меридианов Нового мира формируется политэкономия будущего века, все дальше отходящая от индустриальной модели Нового времени, порождая феномен нового постиндустриализма, весьма далекого от идеалистичных схем постиндустриализма прежнего, синтезированных в образе “глобальной деревни”. Мировая элита фактически делает ставку на глобальную (тотальную) финансово-правовую регуляцию мира, именно в этом процессе видя центральный нерв постиндустриального производства. Речь идет о создании устойчивой и изощренной системы геоэкономических рентных платежей, или, иначе говоря, долгосрочного планирования масштабного перераспределения ресурсов и мирового дохода в качестве основного источника системной прибыли (сверхдоходов).

5

Принцип новой политэкономии, кажется, нашел свое косвенное выражение в новой системе мировой статистики — системе национальных счетов (СНС), заменившей привычный валовой внутренний продукт (ВВП) на валовой национальный доход (ВНД) в качестве центрального экономического индикатора. Ныне действующий вариант СНС был сформулирован в 1993 году и вступил в силу с 2000 года. Его фундаментальный принцип представляет на первый взгляд логическую инверсию: “произведено то, что продано”. На самом деле здесь зафиксирован определенный семантический сдвиг в экономической онтологии: от мышления в категориях производства продукта к мышлению в категориях его распределения и получения дохода. Фактически складывается иная система оценки значимости хозяйственных процессов, — образно говоря, нечто вроде системы глобального бухгалтерского учета.

Кстати, экономическая статистика последних десятилетий зафиксировала весьма любопытный факт. Классическая политэкономия знает три источника ВВП — труд, капитал и земля (земельная рента). Однако все эти факторы не могут сейчас исчерпывающе объяснить и описать рост ВВП, прежде всего в индустриально развитых странах. Остается весьма значительная его доля, иной раз свыше половины всего ВВП, создаваемая на основе какого-то иного, четвертого фактора (или группы факторов). В экономической литературе последних лет этот таинственный фактор получил название общего фактора производства ( total factor productivity ). Его вклад в результат экономической деятельности весьма высок, однако, — лишь в индустриально развитых странах. В странах же развивающихся его роль заметно снижена. (Хотя там существуют свои серьезные проблемы с объективным учетом ВВП из-за слабости национальных валют и широкого распространения внерыночных форм хозяйственных отношений.) В итоге финансовые потоки устремлены в настоящее время преимущественно в североатлантический ареал, где, несмотря на сравнительно высокие издержки производства, работает некий могучий агент, и им обеспечена высокая прибыль.

Можно сформулировать несколько версий о природе данного фактора. Во-первых, им может быть научно-технический прогресс, высокие технологии, новые образцы техники, весь комплекс научных исследований и опытно-конструкторских разработок (НИОКР). В какой-то степени так оно и есть. Но в таком случае действие этого фактора должно было бы растекаться по миру, заметно возрастая вместе с экспортом технологий в тех или иных регионах планеты, и особенно проявиться в зоне “тихоокеанской революции”. Однако на практике дела обстоят несколько иначе.

Другая версия, которая и является основной, — благотворное воздействие на экономический процесс национальной инфраструктуры (комплексной среды, окружающей производство). А это — высокий уровень социально-политической и экономической безопасности от различного рода рисков, развитая социальная и производственная инфраструктура, великолепная коммуникация, эффективная поддержка национального производителя (производителя, действующего на национальной территории), а также содействие государства в продвижении товаров, защите производства от демпинга и иных неприятностей, зрелая индустрия услуг, оперативный и легкий доступ к различного рода вспомогательным производствам и службам, т.е. все то, что составляет специфику данного геоэкономического ареала.

Но выскажу, пожалуй, еще одну версию, акцентирующую роль нового, глобального статуса мирового хозяйства. Как известно, государство в рамках национальной экономики при помощи налогов и иных мер осуществляет перераспределение дохода: между группами населения, между хозяйственными субъектами, между действующими в экономике факторами. Так же и в современном глобальном мире складывается мировая конструкция — метаинфраструктура — в чем-то разительно напоминающая этот механизм. Только масштаб ее деятельности неизмеримо шире: перераспределяется весь совокупный мировой доход между геоэкономическими персонажами, тесно связанными с разными видами хозяйственной деятельности: например, производством природных ресурсов, или высокими технологиями, или производством товаров массового спроса, или же информационных и финансовых услуг. Именно на базе последнего класса технологий формируется доминирующая глобальная инфраструктура, благоприятная для определенного класса экономических субъектов и гораздо менее дружелюбная по отношению к другим. Инфраструктура, чьей сутью является не производство, а распределение и перераспределение ресурсов, дохода, прибыли. ⁵

Ярким примером подобного перераспределения могут служить знаменитые “ножницы цен” — растущая разница в ценах на сырье и готовую продукцию, однако реально действующий механизм глобальной экономики, конечно же, далеко ушел от этой одномерной схемы, распространившись в той или иной форме практически на все виды хозяйственной деятельности. Подобное перераспределение, сориентированное на страны Севера, и составляет суть упомянутых выше геоэкономических рентных платежей, являясь своего рода глобальным налогом на экономическую деятельность.

Так на излете ХХ века достаточно неожиданно для широкой публики, да и записных провидцев возник призрак новой глобальной иерархии, энергично реализующей проект многоярусного и сословного мира.

6

Что же произошло в ХХ веке с идеалами западнохристианской цивилизации? Какой недуг поразил ее на пике земного могущества? Почему ее “конец истории” все явственнее напоминает окончание сюжета о Фаусте в поэме великого Гёте — культурном архетипе этой цивилизации?

И хотя коррозия миропорядка декларировалась еще в конце прошлого столетия, эпилог христианской цивилизации — основное содержание века нынешнего, уходящего. На кромке западноевропейской истории мы оказались свидетелями системного кризиса, поразившего и культурные основы, и начала социальных институтов мира Большого Модерна. Произошло предчувствованное еще в прошлом столетии изгнание Христа из европейского, североатлантического дома, “умирание Бога” в постсовременном мире и истощение человека.

Однако вслед за обмирщением мира происходит также — причем достаточно неожиданным образом — стремительное крушение гуманистических идеалов, секулярных проектов эпохи Нового времени. Построение универсального сообщества, основанного на принципах свободы личности, демократии и гуманизма, на постулатах научного и культурного прогресса, на повсеместном распространении модели индустриальной экономики и вселенском содружестве национальных организмов, или же еще более амбициозный проект объединения населения Земли в рамках глобального гражданского общества — все эти грандиозные цели и принципы оказались вдруг под вопросом.

Утопичным стал выглядеть весь эксперимент секуляризации по созданию идеальной среды будущего века, свободной от господства оболочки над сутью, от ритуализированной власти метафор и мифологем, по-своему погружавшей человека в неотрадиционалистскую архаику. Лукавое освобождение падшего человека “сначала от религиозного, а затем и от метафизического контроля над его разумом и языком” ⁶ , непосредственное обращение к этому веку (saeculum ), его разнообразным дарам — и прежде всего дару свободы — вместо чаемого совершеннолетия человечества привело к новой форме фатализации истории, открыв простор могучим мифам (архетипам) древности. А место низвергнутой сакрализации общественных институтов и земных авторитетов тем временем занимает их постепенная мистификация.

Таким образом, стратегическая программа Нового времени в итоге все-таки потерпела неудачу. Неоархаизация мира в условиях коллапса прежнего культурного контекста стала набирать темпы за считанные десятилетия: буквально на наших глазах совершаются стремительная десекуляризация природы и общества, возрождение своеобразного неоязычества на Западе и не менее стремительное развитие квазифундаментализма на Востоке. Задавшись целью расколдовать мир, вывести его из-под гнета стихийных, иррациональных сил и религиозного обскурантизма, современная цивилизация, кажется, вместо этого освободила скованного Прометея и, в конце концов, отдала поверивших ей людей во власть еще более темных идолов.

Ныне обезбоженный индивид, вооруженный многочисленными дарами ранее вкушенной свободы, воплощает уже иные идеалы и творит иную историю, выходящую за границы устремлений прежней цивилизации, выстраивая многоярусный мир социального Постмодерна, в котором прежняя история теряет смысл. На месте устремленной в будущее стрелы времени западной цивилизации развертывается самодостаточное, все более проникающееся восточным духом “мира и безопасности ” и тягой к статичности пространство новой, в сущности неведомой цивилизации Мирового Севера .

ХХ столетие — век исторической трансгрессии, наступление зыбкого и растекающегося по планете времени Постмодерна, утверждение во многом еще неясных и низких горизонтов нового порядка, неблагоприятного для большинства. Во время не столь давнего посещения Мексики глава римско-католической церкви Иоанн Павел II прямо говорил о “взывающих к небу” социальных грехах современного мира, о господстве в нем насилия, о неравноправии, расовой дискриминации, о жажде богатства и власти, которые нельзя искоренить без уяснения и ликвидации “структурных корней эксплуатации и угнетения”. Прибыль и законы рынка стали в этом мире обладать каким-то абсолютным авторитетом в ущерб достоинству личности. Характеризуя современные процессы глобализации, папа Иоанн Павел II с горечью заявил: “Поскольку, однако, глобализация руководствуется только законами рынка в интересах наиболее могущественных, ее последствия могут быть только негативными. Таковы, к примеру: подход к экономике как к абсолютной ценности; безработица; упадок многих общественных служб; разрушение окружающей среды, природы; рост разрыва между бедными и богатыми; несправедливая конкуренция, которая ставит бедные нации в положение все большей униженности”. ⁷

Между тем, при сохранении формальных деклараций о приверженности принципам демократии все очевиднее становится присутствие в социальной ткани мира действенного механизма управления, основанного на совершенно иных, нежели публичная политика, принципах: примата безличной или прямо анонимной “власти интеллектуальной элиты и мировых банкиров” как на национальном, так и на глобальном уровне. В Новом мире институты демократии все более откровенно вытесняются властью земной иерархии, происходит “постепенное формирование все более контролируемого и направляемого общества, в котором будет господствовать элита… Освобожденная от сдерживающего влияния традиционных либеральных ценностей, эта элита не будет колебаться при достижении своих политических целей, применяя новейшие достижения современных технологий для воздействия на поведение общества и удержания его под строгим надзором и контролем”. ⁸

XX век уже всколыхнул память человечества, напомнив о баснословных временах крушения разноликих культур и переселения народов, лежащих в основании современной цивилизации. Встающий из вод истории сияющий Призрак нового строя принуждает нас вспоминать даже не времена “темных веков” или средиземноморской Античности, но дурную бесконечность навсегда, казалось бы, отошедшего в немые глубины Древнего Мира.

II. Мировой Север и Мировой Юг: новая конфигурация
(пространство нового мира)

Контролируй финансовые дела и суды.
И пусть остальное забирает себе чернь.

Якоб Брун

1

Мы убедились, что кризис исторического проекта Модерна имеет не только значимые духовные или культурные следствия, но он чреват также серьезными социально-экономическими трансформациями. “До конца ХХ столетия концепция истории уходила корнями в европейскую модель государственной политики, определявшейся националистическими ценностями и символикой. Наступающая эпоха будет во все большей мере характеризоваться азиатской моделью государственной политики, базирующейся на экономических ценностях, которые предполагают в качестве основного принципа использование знаний для получения максимальной выгоды”. ⁹   Дополнительную сложность в понимании архитектуры нового тысячелетия представляет то обстоятельство, что мы имеем дело с транзитной, незавершенной ситуацией цивилизационного сдвига, в которой равно соприсутствуют и прежние, знакомые персонажи, и совершенно новые реалии, отчасти именно поэтому невидимые и неопознанные. Все же попытаемся очертить хотя бы контур возникающей мировой конструкции.

Развитие информационных технологий, транспортных и коммуникационных возможностей, всего могучего технического арсенала цивилизации существенно ослабило в ХХ веке роль географических пространств и ограничений, налагаемых ими. В мире возникла “новая география” — целостность, определяемая не столько реальностью физических просторов, сколько возможностью синхронного мониторинга событий в различных точках планеты в режиме реального времени. А также способностью цивилизации к оперативной проекции властных решений в масштабе всей планеты. Возникли и новые, транснациональные субъекты действия, слабо связанные с национальными государствами. Новое качество мира — его глобализация — проявилось также в том, что в 90-е годы практически вся планета оказалась охваченной единым типом хозяйственной практики. Соответственно изменились и принципы построения международных систем управления, класс стоящих перед ними задач, да и вся семантика международных отношений. Возникла существенно иная, нежели прежде, перспектива глобального развития, претерпела определенные метаморфозы конфигурация цивилизационных противоречий.

Переплавленное в тигле интенсивного взаимодействия стран и народов новое мироустройство замещает прежнюю модель Ойкумены иерархичной конструкцией геоэкономических регионов. В рамках глобальной, но далеко не универсальной мир-экономики очерчиваются контуры ее специализированных сегментов: самобытных “больших пространств”, объединенных культурно-историческими кодами, стилем хозяйственной деятельности, общими социально-экономическими факторами и стратегическим целеполаганием. Горячий сторонник либеральных ценностей и в то же время фактический оппонент ряда неприглядных аспектов неолиберализма, Ральф Дарендорф следующим образом формулирует принцип “экономического плюрализма”: “Было бы неправильно предполагать, что… все мы движемся к одной конечной станции. Экономические культуры имеют столь же глубокие корни, как и культура языка или государственного устройства”. ¹⁰   В результате над прежней национально-государственной схемой членения человеческого универсума все отчетливее нависает оболочка “нового регионализма” и групповых коалиций.

Новая мировая ситуация поставила под сомнение исключительную роль национальных государств, чьи реальные, хотя и “пунктирные” границы в экономистичном мире заметно отличаются от четких административно-государственных линий, выдвигаясь за их пределы (или, наоборот, “вдавливаясь” в них), проявляясь в ползучем суверенитете множащихся зон национальных интересов и региональной безопасности. Дело не только в том, что в рамках новой системы страны обретают некий неосуверенитет, но и в том, что значительная их часть в этой среде постепенно утрачивает способность быть субъектом действия. Таким образом, в переходной, дуалистичной конструкции соприсутствуют два поколения властных субъектов: старые персонажи — национальные государства и разнообразные сообщества-интегрии. Их тесное взаимодействие рождает, между тем, феномен новой государственности — страны-интегрии, страны-системы. Квинтэссенцией этого статуса стало превращение ведущего государства планеты — США в крупнейшую страну-систему, проецирующую свои заботы и интересы по всему глобусу.

Геоэкономические миры Pax Oeconomicana — это новый предел международной политической системы. Тут смешались воедино и правят бал все вышеперечисленные персонажи: коалиции государств, контуры которых определяются их социально-экономическими интересами; страны-системы, отходящие от одномерной модели национальной государственности; наконец, разнообразные, порой весьма экзотичные транснациональные структуры и их коалиции. Последовательное сопряжение этой геоэкономической мозаики с прежней политической картографией — единственная возможность уловить (и более-менее внятно описать) то противоречивое мироустройство, которое складывается сейчас на планете.

Логика отношений внутри нарождающегося универсума при этом заметно отличается от принципов организации международных систем, уходящего мира Нового времени. Одновременно происходит кристаллизация властных осей Нового мира, контур которых представлен разнообразными советами, комиссиями и клубами глобальных НПО (неправительственных организаций).

2

Конец ХХ столетия — окончание периода биполярной определенности и ясности глобальной игры на шахматной доске ялтинско-хельсинкского “позолоченного мира”. В результате широко известных событий оказалась сломанной не только привычная ось Запад — Восток, но становится достоянием прошлого также обманчивая простота конструкции Север — Юг. Модель нового мироустройства носит гексагональный, “шестиярусный” характер (и в этом смысле она многополярна). В ее состав входят (отнюдь не на равных — и в этом смысле она однополярна) такие регионы, как североатлантический, тихоокеанский, евразийский и “южный”, расположенный преимущественно в районе индоокеанской дуги. А также два транснациональных пространства, выходящих за рамки привычной географической картографии.

Раскалывается на разнородные части знакомый нам Север. Его особенностью, основным нервом становится своеобразная штабная экономика. С той или иной мерой эффективности она сейчас определяет действующие на планете правила игры, регулирует контекст экономических операций, взимая с мировой экономики весьма специфическую ренту.

Кризис института национальной государственности, примат международного права над суверенитетом при одновременном умалении контрольных и ограничительных функций правительств, устранение барьеров в мировой экономике, тотальный информационный мониторинг, глобальная транспарентность и коммуникация — все это позволило вырваться из-под национальной опеки, экстерриторизироваться, окрепнуть и сложиться в глобальную систему многоликому транснациональному миру, этому Новому Северу — Tule Ultima геоэкономических пространств.

Теснейшим образом связана с растущим транснациональным континентом и спекулятивная, фантомная постэкономика финансов квази-Севера, извлекающая прибыль из неравновесности мировой среды, но в ней же обретающая особую, турбулентную устойчивость. Удивительные вещи можно иной раз прочесть у мыслителей прошедших эпох. Тот факт, что некоторые рукописи не горят, сохранил для нас голос из IV века до Рождества Христова, бичующий порочность самого принципа “финансовой экономики”: “А другие… преступают меру в приобретении, беря откуда угодно и что угодно, как, например, те, чье ремесло недостойно свободных: содержатели публичных домов и все им подобные, а также ростовщики, (дающие) малую (ссуду) за большую (лихву)”. И в другом месте: “По-видимому, всем им одинаково присущи позорные способы наживы… Поэтому с полным основанием… вызывает ненависть ростовщичество… как дети похожи на своих родителей, так и проценты являются денежными знаками, происшедшими от денежных же знаков. Этот род наживы оказывается по преимуществу противным природе”. ¹¹

В новых условиях государства Запада начинают вести себя подобно гиперкорпорациям, плавно переходя к достаточно необычному новому протекционизму, связанному не столько с ограничением в доступе тех или иных товаров на национальную территорию, сколько с созданием там гораздо более выигрышных условий для экономической деятельности. Одновременно происходит усложнение семантики экономической деятельности (превращающее порой ее договорно-правовую сторону во вполне эзотерический “птичий язык”), фактически формирующее новую отрасль международного права. Растет значение национальной инфраструктуры и национального богатства, а также контроля над правом доступа к бенефициям от геоэкономических рентных платежей. Все это вместе взятое делает данные страны (и прежде всего США) — несмотря на очевидно высокие там издержки производства — весьма привлекательной гаванью для мировых финансовых потоков.

Не менее яркой характеристикой ареала является также впечатляющий результат интенсивной индустриализации эпохи Нового времени. В североатлантическом регионе создано особое национальное богатство: развитая социальная, административная и промышленная инфраструктура, обеспечивающая создание сложных, наукоемких, оригинальных изделий и образцов (своего рода “высокотехнологичного Версаче”), значительная часть которых затем тиражируется — отчасти в процессе экспорта капитала — в других регионах планеты.

Наконец, новой геостратегической реальностью стал находящийся в переходном, хаотизированном состоянии еще один фрагмент былого Севера — постсоветский мир, похоронивший под обломками плановой экономики некогда могучий полюс власти — прежний Восток.

3

Очевидно утратил единство и Мировой Юг, бывший Третий мир, также представленный в современной картографии несколькими автономными пространствами.

Так, массовое производство как системообразующий фактор (в геоэкономическом смысле) постепенно перемещается из североатлантического региона в азиатско-тихоокеанский. Здесь, на необъятных просторах Большого тихоокеанского кольца — включающего и такой нетрадиционный компонент, как ось Индостан — Латинская Америка, формируется второе промышленное пространство планеты — Новый Восток, в каком-то смысле пришедший на смену коммунистической цивилизации, заполняя образовавшийся с ее распадом биполярный вакуум.

Добыча сырьевых ресурсов — это по-прежнему специфика стран Юга (во многом мусульманских или со значительной частью мусульманского населения), расположенных преимущественно в тропиках и субтропиках — большей частью в районе Индоокеанской дуги. Будучи заинтересованы в пересмотре существующей системы распределения природной ренты, члены этого геоэкономического макрорегиона стремятся также к установлению на планете нового экологического порядка.

Одновременно на задворках цивилизации формируется еще один, весьма непростой персонаж — архипелаг территорий, пораженных вирусом социального хаоса, постепенно превращающийся в самостоятельный стратегический пояс Нового мира — Глубокий Юг. Это как бы перевернутый транснациональный мир, чье бытие определено процессами радикальной демодернизации и теневой глобализацией асоциальных и прямо криминальных тенденций различной этиологии.

4

Появление Глубокого Юга свидетельствует о реальной опасности для ряда государств вообще утратить свои социальные и мобилизационные функции, выставив “на продажу” буквально все, последовательно снижая финансирование затратных статей государственного бюджета, т.е. ограничивая расходы на воспроизводство организованной социальной среды и населения.

Страны, чьи социальные организмы не выдерживают прессинга новой глобальной пирамиды, деградируют, коррумпируются и разрушаются, фактически оказываясь во власти кланово-мафиозных структур управления, по-своему включающих низкоэффективный хозяйственный и даже мобилизационный (цивилизационный) потенциал этих стран в мировой хозяйственный оборот.

В них нарушается “существующее экономическое равновесие” и начинает действовать инволюционный механизм интенсивной трофейной экономики, превращающий ее плоды, по крайней мере отчасти, в средства и продукты, необходимые для поддержания минимальных норм существования населения. (По этой причине растущее число людей на территориях Глубокого Юга оказывается охваченным в той или иной форме лихорадкой тотального грабежа, по сути… самих себя.) Но львиная доля полученной таким образом сверхприбыли уходит все-таки на жизнеобеспечение и предметы избыточной роскоши для руководителей кланов и, кроме того, перемещается в сферу мирового спекулятивного капитала.

Подобный механизм “самопоедания” дестабилизированных пространств нового, Четвертого мира оказывается в чем-то сродни грандиозному политико-экономическому механизму глобальной олигополии, одинаково с ней действуя вне правового поля национальной государственности, разрушая ее.

5

Мировая экономика, смыкаясь с политическим мироустройством, постепенно начинает походить на известный многоярусный “китайский шар”. Иначе говоря, глобальную конструкцию, внешняя оболочка которой — транснациональный метарегион, существующий за счет организации мирового рынка (наподобие государственного), определяя правила игры, форсированно развивая одни отрасли и “гася” другие, взимая с мирового хозяйства своего рода универсальный налог. Наконец, активно внедряя виртуальные схемы неоэкономической практики, извлекая прибыль из утонченных форм кредита и управления рисками (то есть умело манипулируя категориями времени и вероятности).

Словно знаменитая лента Мебиуса, эта внешняя оболочка плавно переходит в собственную трансрегиональную изнанку, получающую свою “черную” ренту на путях прямого присвоения и проедания ресурсов цивилизации. Внутри же “шара” в той или иной последовательности располагаются другие геоэкономические миры-пространства: специализирующиеся на перераспределении горной или биосферной ренты; на производстве товаров массового спроса; на ренте инновационной и технологической в ее различных модификациях.

Что предпочтительнее и доходнее в этих условиях: власть над природой или власть над обществом? Новая конфигурация Мирового Севера и Мирового Юга базируется на тесном взаимодействии, а подчас и фактическом слиянии экономических и политических функций. Трансформация собственно экономической деятельности плавно перерастает в социотопологию — особую, неолиберальную глобализацию, придающую мировому сообществу желаемую форму, закрепление и поддержание которой обеспечивается затем всеми имеющимися в распоряжении современной цивилизации средствами. При этом явственно просматривается тенденция разделения де-факто суверенитета государств на разные классы. А место утраченного идеала мирового гражданства, общества “свободы, равенства и братства” занимает, кажется, символ Великой иммиграционной стены. Так что на пороге Нового мира в глобальном сообществе стран и народов возникает парадоксальный на первый взгляд геном новой сословности XXI века и его неодемократической иерархии .

Однако история, которая есть бытие в действии, в своих построениях оказывается шире умозрительных конструкций, непредсказуемее политически мотивированных прогнозов. С ростом значимых для человечества видов риска все чаще возникает вопрос: не станет ли геоэкономический универсум очередной преходящей версией Нового мира, убедительной утопией, прикрывающей истинное, гораздо более драматичное развитие событий на планете? И вот уже наряду с моделью исторически продолжительного североцентричного порядка (во главе с Соединенными Штатами) с пристальным вниманием рассматривается пока еще смутный облик следующего поколения сценариев грядущего мироустройства. А их в футурологическом ящике Пандоры совсем не мало: вероятность контрнаступления мобилизационных проектов; перспективы развития глобального финансово-экономического кризиса с последующим кардинальным изменением основ социального строя; радикальный отход некоторых ядерных держав от существующих “правил игры”, демонстрационное использование оружия массового поражения и растущая вероятность той или иной формы ядерного инцидента; будущая универсальная децентрализация международного сообщества…

Существуют и гораздо менее распространенные в общественном сознании ориенталистские схемы обустройства мира Постмодерна — от исламских, квазифундаменталистских проектов до конфуцианских концептов, связанных с темой приближения “века Китая”. С ростом числа несостоявшихся государств проявилась также вероятность глобальной альтернативы цивилизации: возможность распечатывания запретных кодов антиистории, освобождения социального хаоса, выхода на поверхность и легитимации мирового андеграунда, утверждающего на планете причудливый строй новой мировой анархии…

ХХ век уходит со сцены как великий актер, провожаемый не шквалом аплодисментов, а нависшей над залом долгой и мучительной паузой.

Дивная Минерва обходит разные нации и перемещается с одного конца Вселенной на другой, чтобы отдавать себя всем народам.

Ричард Бьюри

В заключение хочу высказать одну достаточно банальную констатацию: вызов времени сейчас как никогда ощутим. И потому все чаще возникает вопрос: смогут ли общественные науки достойно ответить на этот вызов? Или толкование будущего становится областью расплывчатого философского дискурса, либо достаточно общих или, напротив, чересчур частных культурологических констатаций, а то и просто собранием политически корректной, но творчески стерильной риторики, прилежно перечисляющей общие места “процесса глобализации мира”? Сумма известных фактов, однако, никоим образом не должна служить практикаблем, заслоняя странные, до конца не опознанные горизонты перемен.

Сфера действия гуманитарных и общественных наук, между тем, — гораздо более сложный, подвижный космос, нежели у наук естественных. Законы внутреннего естества человека и законы звездного неба принадлежат все же разным вселенным. Проблемы и несовпадения начинаются на уровне аксиоматики, поскольку таковая у наук гуманитарных, в сущности, отсутствует (здесь это область мировоззрений), а ее место занимает актуальный консенсус научного сообщества, обусловленный культурными и историческими обстоятельствами, нередко обрамленными, к сожалению, политическим конформизмом. Поэтому именно в момент крупномасштабных сдвигов социальные науки рискуют оказаться в растерянности и ступоре. К тому же их накопленный интеллектуальный багаж и выводы далеко не всегда поддаются суммированию, а тем более конвертации из одной системы взглядов в другую.

Социальные науки переживают перманентный внутренний конфликт, вынужденно опровергая собственные былые открытия и установления, превращаемые временем в стереотипы и ярлыки. Однако полнокровное существование наук неизменно поддерживалось, оберегалось их обратной связью с живым миром, перед аргументами которого вынуждены замолкать и снимать шляпу любые авторитеты. В науке мы обретаем не столько ответы, сколько разум. Люди же сейчас, утратив прежние мировоззренческие ориентиры, возжаждали уверенно прозревать сквозь неполноту и уязвимость земных обстоятельств главный нерв происходящих событий, действенно влияя на них. Науке предлагается обрести золотую формулу времени, которая, обладая реальной прогностической силой, могла бы служить компасом в бурном море “великого делания” глобальных перемен. Что ж, в этом, пожалуй, во многом и заключается смысл и образ современных социальных наук.

Только вот кто судия нашим прогнозам, пока будущее не наступило?

Александр Иванович Неклесса — заместитель директора Национального института развития Отделения экономики РАН. Руководитель проекта РФФИ “Глобальное сообщество: изменение социальной парадигмы” (№97-06-80372). Статья написана в рамках проекта.

ї 2000, А. И. Неклесса.

¹ Carlo Ginzburg. Il formmaggio e i vermi: Il cosmo di un sugnsio del 1500. Torino: Sinsudi, 1976, p. XXIII.

2 Z. Brzezinsky. Out of Control: Global Turmoil on the Eve of the 21 century. N.-Y., 1993; S. Huntington. The Clash of Civilizations. — Foreign Affairs. № 72, Summer, 1993; idem. The Clash of Civilizations and the Remaking of World Order. N.-Y., 1996; Окружное послание Evangelium Vitae папы Иоанна Павла II “О ценности и нерушимости человеческой жизни”. Париж—Москва, 1997; G. Soros. The Crises of Global Capitalism. Ope n Society Endangered. N.-Y., 1998.

3 А. Дж. Тойнби. Постижение истории. М.: Прогресс, 1991, с. 18.

⁴ Там же .

5 То, что мирохозяйственный контекст не аморфная среда, а определенным образом ориентированный механизм, далеко не всегда очевидно просто в силу инерции и привычки к порядку вещей. Однако проведем мысленный эксперимент: представим на минуту, что политическая власть на планете принадлежит не Северу, а Югу. Естественно предположить, что в таком случае югоцентричный мир быстро обязал бы промышленно развитые страны платить экологическую ренту и переоценить значение невосполнимых природных ресурсов, произведя, таким образом, собственный вариант “шокотерапии”, эффект которой, по-видимому, значительно превзошел бы действие нефтяного кризиса 70-х годов. Действительно, промышленная экономика наносит биосфере Земли серьезный ущерб, но пока практически не несет ответственности за него. Кстати, правомерно предположить, что подобная дополнительная нагрузка выявила бы практическую нерентабельность сложившейся на сегодняшней день формы производства, что, в свою очередь, привело бы к системным изменениям во всей конструкции мирового хозяйства.

⁶ Выражение голландского теолога К. А. ван Пёрсена. Цит. по: Харви Кокс. Мирской град: Секуляризация и урбанизация в теологическом аспекте. М.: Восточная литература, 1995, с. 21.

⁷ Цит. по: Этос глобального мира. М.: Горбачев-фонд, 1999, с. 12.

⁸ Z. Brzezinski. Between Two Ages. N.-Y., 1976, p. 252.

9 Ш. Перес. Новый Ближний Восток. М.: Прогресс, 1994, с. 188.

¹⁰ Р. Дарендорф. После 1989. Мораль, революция и гражданское общество. Размышления о революции в Европе. М.: Ad Marginem, 1998, с. 86.

¹¹ Аристотель. Сочинения, т. 4. М.: Мысль, 1984, сс. 126, 395.