НАБЛЮДАТЕЛЬ

рецензии

Голуби победили

Владимир Пимонов. Папа и голуби. Повесть в рассказах. — Сергиев Посад: М’АRT, 2018.

Книга — нетолстый сборник автобиографической прозы, повесть, сложенная из отдельных новелл, с внутренним сюжетом и односложными названиями: «Метан», «Перелом», «Таблетка».

Для поэта Владимира Пимонова «Папа и голуби» — не первая книга прозы. В том же 2018 году в издательстве «М’АRT» был переиздан «Пастушьей сумки патерик», выходивший до того малым тиражом в 2014-м, также Пимонов — автор двух книг стихов, многих поэтических и критических публикаций. Интересно узнать, что в 2000–2004 годах Пимонов возглавлял литературный журнал «Родомысл», начавший существование в Донецкой области, а продолживший в Москве (в 2004 году в «Знамени» вышел материал Галины Ермошиной об этом издании).

«Папа и голуби» — проза поэта. Текст отличает естественная, живая эмоциональность, иногда как бы захлебывающееся, временами серьёзнеющее письмо.

«Представьте, в руках у вас белый налив, — до такой степени белый и прозрачный, что видны яблочные косточки внутри, — и вы вгрызаетесь в него. Жадно и с наслаждением. Вот так и мы вгрызались в август».

Ласковость, почти напевность, доверительный тон, размашистость при известном изяществе, желание быть с читателем в диалоге составляют авторский почерк, который к концу повествования начнут различать и те, кто с автором лично не знаком. Звучит, но не доминирует исповедальная нота. Заметен почти исследовательский (для потомков) любознательный интерес к личной истории. Историко-топографическое соединяется с элементами фольклора, фантасмагории: сказ о доставке мамы героя в Енакиево на драконе. Карта родного города дана осязаемо, зримо: улицы Доватора, Минская, посёлок Карлмарксово, Волынцевское кладбище, «рештаки», конеферма.

Естественна потребность понять, осмыслить личную биографию в масштабах географии, и древо раскидывается до Смоленщины, Белоруссии, Москвы. Интересен возникшим у пацана чувством «не своей земли» эпизод поездки на Смоленщину, к родне. Здесь оказалось «другое» небо, «…оно вытягивалось в бесконечную горизонталь и наваливалось на землю, на льняные поля, на автобус и на меня в автобусе».

В первых главах встретим мельком (как бы) проскочившее авторское определение написанного: енакиевский хоррор. По жанру повесть, конечно, не имеет отношения к классическому хоррору, а вот к изживанию личного ужаса — вполне. В этом смысле многие эпизоды действительно ужасны; мастерством автора и блаженной лёгкостью его личного менталитета страшноватые реалии становятся пронзительной литературой.

В книге описывается немало событий, от которых у степенного цивилизованного читателя подстывает кровь. Например, в главе «Лермонтов» герой-школьник автоматически повторяет, заучивая, стихи классика под кроватью, где вместе с матерью скрывается от побоев пьяного отца, но от лексики не скрыться: «тучки небесные, с…, б….».

«Некоторые мне как бы уже намекают, мол, хватит уже, забудь прошлое, вы­брось его. Так я и выбрасываю, точней, сбрасываю».

Документальную вескость, основательность, но и сентиментальную ноту сборнику придают чёрно-белые семейные фото. Вообще странновато — фото в книжке прозы. Но в этой — хорошо, уместно.

С сочувствием, нежностью отыскиваешь человека, четвёртого в третьем ряду, и соединяешь неважное изображение с тем важным, что прочитал, почувствовал. Фото кинотеатра (стандартный провинциальный сталинский ампир с колоннами) обретает особый вес, ведь походы с отцом в кино всегда знаменовали для героя этапы, носили извинительно-примиряющий характер.

Книга написана с большой любовью (зашифрованной и в названии) и огромной болью. За трагически рано ушедших родителей. За тяжело, коряво сложившуюся семейную их жизнь, лишь в последние несколько лет осветившуюся миром, радостью, пониманием. За распад большой страны, покорёжившей жизнь региона и тысяч людей, и страшные его последствия, ударившие по Донбассу. За трагические судьбы родни, однокашников, друзей.

Каждая семья несчастлива по-своему. В семье из Енакиева, обычной — мама, папа, двое сыновей —  причина несчастий плещется в бутылке. Что как бы и неоригинально, но только как бы. Алкоголь превращает хорошего, работящего мужика, мастера-золотые-руки — в монстра, распускающего эти руки и бьющего смертным боем жену и детей.

Как, если кто помнит, в давнишней рекламе водки «Абсолют», только с обратным знаком: водочная линза обнажает в человеке уродливое, звериное, бессмысленное.

…В симпатичном, кстати, человеке. Даже харизматичном. Голубятнике, романтике. Обаятельно домовитом, с одарённостью мичуринского толка. С талантливыми руками, а с годами начинаешь понимать ценность такого распределения энергии и дарований в человеке.

…Итак, второй женой, заполошной потатчицей в доме живёт водка. Когда она забирает бразды в стеклянные руки, остальные либо прячутся, либо сбегают. И, кажется, пришла пора сбежать насовсем.

Какое чудо может прекратить морок, расколдовать семью?

Как в кино, чуду положено случиться, когда всё висит на волоске. В точке кипения, в эпицентре кошмара.

Кино придумывают сценаристы, здесь сюжет, спецэффекты сочинены жизнью. Развязка, катарсис происходит в декорациях, чёрных от копоти. Дикие от голода, бродят домашние животные.

Герой-студент возвращается в отчий дом из Москвы, вызванный в тайне от матери школьником-братом. Чаша терпения переполнена, лучше не заглядывать, чем. Огромная тоска. Тяжёлый мужской разговор. Неожиданно, но по драматургии ожидаемо, песня, которую в описанных декорациях затягивает сын.

Разговора и песни оказывается достаточно — происходит чудо, в голове и/или сердце щёлкает, человек меняется.

На протяжении всего текста автор, он же главный герой, вглядывается, буквально ласкает взглядом простые симпатичные лица отца и матери (фото прилагаются), их короткие жизни.

Стремительные одиссеи венчают два эпизода.

Предсмертная записка мамы, написанная с последней простотой и с библей­ской мудростью.

«…Берегите друг друга. Не расстраивайтесь. Мы все здесь в гостях…»

Эпизод с отцом в завершающей книгу новелле, где его любимый почтарь возвращается из плена — через два месяца! — несмотря на выдерганные перья, и приносит своему владельцу огромное, непредставимое чувство счастья и справедливости. Празд­новать отец и сын идут куда? — правильно — в кино, на «Синдбада-морехода».

Книга движется от одной новеллы к другой, по спиральной хронологии, из света в тень и обратно. Много грусти, некрасивого и даже безобразного, но много и радости, тепла, удивительной для столичного читателя провинциальной фактуры, каталог опасных пацанских шалостей. Герои рождаются, растут, живут, умирают. Эволюционируют, проходят от обид, агрессии к пониманию, прощению, от почти растительного инфантилизма к большой и совершенно не книжной мудрости.

В книге несколько финальных точек. Похоронив мать и забрав её вещи из отчего дома, герой короткое время спустя возвращается в хату. Где находит, практически, руины. Домик, лишившийся жизни, растащен стервятниками, а в углу обнаружены вилы — приготовленные, ясно, на случай возвращения хозяина на родное пепелище.

Последний абзац книги, перед постскриптумом — быстрая перемотка, кадры, хроника, из которой на монтажном столе можно вырезать несчастливые сцены: пусть их не будет. Трагические эпизоды, описанные-отмоленные автором, обретают словесную плоть в настоящем и очищаются от скверны в прошедшем.

Энергия любви и нежности, желания понять, заново пережить и простить рвётся со страниц: книга не могла быть не написана. Названная «Папа и голуби», она посвящена дочери автора Анне, ей вверяется продолжение семейной повести.

Очень важны в книге голуби, вынесенные автором на обложку. Страстное увлечение отца, бесполезные в хозяйстве, хлопотные, затратные, голуби выявляют в человеке то поэтическое, романтическое, отзывчивое, что, вероятно, с переменным успехом может противостоять водке.

Судя по книге, голуби победили.

Татьяна Риздвенко