Об авторе | Григорий Владимирович Горнов (1988, Москва) жил в Херсоне, Санкт-Петербурге, Егорьевске, учился в Московском техническом университете связи и информатики, Московском государственном педагогическом университете, Медицинском  колледже № 2, Литературном институте им. А.М. Горького. Стихи печатались в журналах, альманахах, сетевых изданиях. Участник Форума молодых писателей России и стран СНГ. Работает курьером. Живёт в Москве. Дебют в «Знамени».

Григорий Горнов

Железнодорожный гул

* * *

От московской зимы до весны и после обратно в зиму,

Жидкий свинец заменяя на титановые белила,

Железнодорожный гул уже набирает силу,

Чтоб передать её той, которая полюбила

Мои металлические стихи с трещоткою и кукушкой,

Под которыми кресло, подлокотники креп-сатина,

Но не стала мне ни любовницей, ни подружкой,

Потому, что во мне приживается только ирония и сатира.

* * *

Я видел тебя в прошлом году на станции Сетунь

В одежде цвета поздней листвы подножной.

И плёнка времени, сложенная аудиокассетой,

Пришла в движение, предзадавая размер трёхсложный.

Дмитровская электричка закрыла двери и загудела,

Обронила искру, колёсами закрутила.

Мне показалось, что ты нисколько не поглупела,

Хотя с инженером-химиком возможно и закрутила.

Проехал товарный, транспортирующий алюминий.

Ты говорила с какой-то женщиной и нисколько не замечала

Ни осеннее небо цвета гибридных лилий,

Ни меня, продолжающего движение от начала.

Ветер вглядывался в перспективу, всё время менял бинокли.

Дождь так и не начался, продолжая где-то вдали наматываться на иголки.

Электричка, проехавшая Рабочий Посёлок без остановки,

Постояла минуты три и поехала до Трёхгорки.

* * *

В труднодоступной зоне бытия,

Где время над лежащим циферблатом

Скрутилось в вихрь, похожий на тебя,

Стоит река и озеро течёт.

И солнце нелинейным автоматом

Вслепую микроволнами печёт.

А над землёю метрах в пятистах

Воздушный вихрь, вихрь нижний повторяя,

По кругу носит угли из костра,

Парящую цистерну накаляя.

* * *

Не пережив насилие зимы,

В начале освоения вселенной,

Уехала на дальние холмы

И волосы окрасила сиеной.

Не вспоминая, средь ветров сухих,

Дубовых бочек, лампочек стоваттных,

Как мы гоняли в поездах слепых

От Бутово к Перерве и обратно.

Среди густых расшатанных лесов,

От мая к ноябрю, от века к веку,

И, до оси стирая колесо,

С Сабуровских мостов летели в реку.

* * *

Я всё не думаю о плохом.

А ты всё думаешь обо мне.

Сидишь пред пластиковым окном.

Апрельское дерево спит в окне.

И чёрно-бела его листва.

И чёрно-белость в его ветвях.

И чёрно-белый закон листа

Ветвями держится на цепях.

Со мною есть пол-любви твоей.

И по шарнирам бежит весна.

И я стою на обрубке дней.

И рядом фуры и поезда.

И всюду звёзды и огоньки:

Их непрерывное волокно.

Но не удержит мои коньки

Любви разлитое молоко.

Но я, поверь, не боюсь уснуть,

Дыханье выдохами больней:

Мне в сырость леса проложишь путь,

Как стрелы газовых фонарей.

Солнечногорск

Ранее неизвестные мне транспортные системы

По трём направлениям пересекают город.

На ещё действующей Ленинградке пустые гремят цистерны.

Я вспоминаю о прошлой ночи. Немеет горло.

От тумана кажется, что звёзды передают сообщение на морзянке.

Мимо меня проносится нечто, перевозящее гадолиний.

В курилке толпятся вахтовики-марсиане.

Тройное солнце медленно поднимается над долиной.

В стильно скроенных одеяниях из нейлона,

О внешнем виде которых, когда писателем станете, напишите,

Население, забывшее о существовании Вавилона.

Постепенно выходит из цилиндрических общежитий,

Не замечая меня, идущего по направленью к югу.

Вдоль заросшего, заброшенного тысячу лет назад

Екатерининского канала.

Где гигантские муравьи бруснику едят и клюкву.

И один из них, увидев меня, превращается в сгусток пара.

* * *

Возвращается снег, настаёт конец.

Свет, в лучах удерживающий венец,

Распадается на миллиард колец.

Говорят мне: голову преклони,

На лету, относимые в пустошь дни.

И друг с другом потом говорят они.

Я не знаю, откуда попал сюда.

То ли это был приговор суда,

То ль я всадник, который упал с седла,

То ли это — следствие следствий всех.

То ли я — это жизни бесплотной смех,

А всё, что случается, — это смерть.

В любом случае, я замыкаю круг

Прекращенья ног, завершенья губ.

И в конце концов превращусь я в куб,

Однородный по плотности мёртвый вес,

На носилках кустарных вносимый в лес,

Под сонаты гайдновской до-диез.

* * *

Дождь новогодний. Открывает мои глаза

Воздух на большой скорости пролетающий над кустом

Заброшенной сортировки. Белая полоса,

Будто бы его хвост — в тумане блестит густом.

Ты где-то за насыпью, никому себя не дающая превзойти.

Я будто бы «О», во тьму скатывающееся без «А».

Тормозные позиции, отключённые от сети,

Издают скрежет и лязг, пугая ржавые небеса.

Срабатывает реле, запуская стрелочный маховик...

Вдалеке чьи-то глаза буферные горят.

Смерть — это момент превращения в чистовик.

Жизнь — это буквы, написанные подряд.

* * *

Тьма настороженно выглядывает из-под плит

Голой бетонки, уходящей на заброшенный полигон

И я еду по ней, как будто кровью твоей облит,

Видимый только под определённым углом.

Передо мной расползаются светящиеся пары.

Ничего кроме них в поле зрения больше нет.

И в моей голове стальные перекатываются шары,

Задевают друг друга и поглощают свет.

Лишь гудки маневровых доносятся, лай собак

И гунденье диспетчера, не переводимое ни черта.

Но приносит пониманье о том, до какой степени я слабак,

Будто шлагбаум приближающаяся черта.

За которой только поле постоянное — полумрак,

Про то, что я говорю, не догадывается — о ком.

И единственная оставшаяся от мироздания вещь — сквозняк

Ходит по кругу непрерывным товарняком.

* * *

Одежды мне плетущая из дней

Проходишь среди веток и теней

По улице, усыпанной багровым,

Застёгиваешь плащ.

Чтоб я искал потом твои следы,

В осенних звуках, чьи виски седы,

Там, где цистерны тянут маневровым,

Где голос мой пропащ.

Где голос твой как будто хризолит

В вибрирующих яблонях парит

И тишина клубится над котельной,

Небес слышны глотки,

И туча над домами как обрыв...

И я, большой отодвигая взрыв,

Целую время — крестик твой нательный,

Пасхальные платки.

И вещество, как будто большинство,

Сгорает и приходит божество

И сразу воцаряется над нами,

Теряя высоту.

Мы засыпаем, вплыв в один мотив,

Как рыбы с позитива — в негатив.

И тучи, что полны колоколами,

Смывают пустоту.

* * *

Ты можешь проехать через весь город, чтобы выбрать себе браслет,

Потом пить сливочный капучино в кафе, похожем на точку сборки,

И слушать стихи тех поэтов, которых можно подумать на свете нет,

Если не слышать шума, который издают их круглосуточные разборки.

Ты поняла давно, что в этом мире любить никого нельзя,

Разве что по касательной, словно валиком реостата

Прижимаясь к щеке, что-то собой как зеркалом отразя,

А что-то, наоборот, поглощая, без сердца и без остатка.

* * *

                   Светлане Шильниковой

Ты спишь, увитая метелью,

На Клинско-Дмитровской гряде

Которую уже неделю,

И будто нет тебя нигде.

И над тобой стрекочут стрелки,

Летают шестерни кругом,

Ты расположена вдоль стенки

И не мечтаешь о другом.

Щекою — к наволочке влажной...

Во сне — завязываешь бант.

Гудит сифонами протяжно,

Снега срывающий Рижбан.

Луна плывёт между домами

И освещает сразу всех.

А я под этими холмами

Ушёл по щиколотки в снег.

* * *

Я всё же приехал в это владенье лис —

электричка пробралась кривыми с большим трудом.

И все мои мысли неожиданно оборвались:

впереди был только нескончаемый бурелом.

Я наступил на разбитое, ржавое ламповое табло

и перешёл в другое измерение по частям

по заросшей насыпи с остатками от столбов,

и релейными ящиками, выпотрошенными к чертям.

Ты ждала меня в месте, похожем на всё вокруг,

но на самом деле я попал во временной карман.

Ты колдовала и рассеивала жару,

а в подоле платья летал, вереща, комар,

И, так и не поняв, по часовой или против — дорога в ад,

мёртвым алмазом рухнул к твоим ногам…

Ночь подошла вплотную, постояла, пошла назад.

И лес зашумел, заштрихованный помехами голограмм.