Виктор Широков

Виктор Соснора. Верховный час

Час чести и мастерства

Виктор Соснора. Верховный час. — СПб.: Петербургский писатель, 1998. — 208 с.

Отклик сей положа руку на сердце следовало бы, возможно, озаглавить “Русский римлянин”, если бы уже не появилась рецензия Натальи Ивановой на книгу Олега Чухонцева под названием “Русский европеец”. Получается чуть ли не след в след. А ведь, между прочим, именно в этом и проглядывает тенденция, есть резон, ибо Чухонцев и Соснора чуть ли не альфа и омега родного языка своего уже почти уходящего поколения. Причем, если у Чухонцева за жизнь вышло пока пять книг, то у Сосноры — только поэтических — вдвое больше, не считая книг прозы. И все-таки власти предержащие тоже долгие годы надолбами стояли и на его пути к читателю.

Помню, как в 60-е годы его стихи широко и вольно гуляли в самиздате. Мне — в Пермь — пересылал машинописные копии из Новосибирска тамошний библиофил и стихолюб Геннадий Абольянин. Кстати, где он, ау! Позже, служа в “Литгазете” в конце 70-х—начале 80-х, чуть ли не лоб расшиб, пытаясь опубликовать ныне вошедшее в новый том стихов:

увел тебя у воли твой Сусанин.
Ничье нечестье не звучит за мной.
Хлеб-соль хорош. Что ни с людьми
— с сердцами. Земля-землей.

. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .

Нужна ли нежность?
Мало ли могли мы о двух руках, о трех перстнях
сребра? Как без тебя мне, милая, в могиле! —
Как без себя!

Тогда была в разгаре московская Олимпиада. Радио Би-Би-Си изо дня в день передавало прозу Сосноры “День Будды”. Седоголовый зам главного редактора, сам о ту пору баловавшийся стихами (его текст тогда даже пела Пьеха), вызвал меня на ковер и чуть ли не по-отечески выспрашивал, чем мне так дорог Соснора и зачем я подставляю газету такими диссидентскими стихами, где адресат лирики легко угадываем — Родина... Что ж, своими же руками подписал набранную подборку стихов в разбор. Так Слово шло на плаху.

Слава Богу, Соснору не выслали и не замолчали окончательно. Продолжали выходить книги стихов: “Песнь лунная” (1982), “Возвращение к морю” (1989). В 1987 году помимо книги прозы “Властители и судьбы”, в питерском отделении “Совписа” вышло его поэтическое “Избранное” (с рисунками автора — еще одна талантливая ипостась Сосноры) в американском издательстве “Ардис”. И долгое время именно данный увесистый том был для меня наиболее представительным.

И вот сейчас в Санкт-Петербурге вышел сборник стихов Виктора Сосноры “Верховный час”, составленный из нескольких давних книг самим автором. Следует заметить, что Соснора уже высказывался в “Этюде о себе”: “Меня нужно читать, как я пишу — книгами. Я не пишу отдельно поэм, новелл, комедий, я ничего не пишу или — книгу”. И далее (в “Этюде...”) приводится подробный список из 23 книг стихов (с 1952 по 1983), 10 книг прозы (с 1963 по 1986) и 3 пьес (с 1961 по 1965). Любопытствующих отсылаю к его книге “Дом дней” (Санкт-Петербург, “Пушкинский фонд”, 1997). Отмечу только, что на момент публикации, по мнению автора, было издано лишь четыре книги прозы и одна — стихов. Публикация “Верховного часа” несколько исправляет положение.

Отечественная критика заметила Соснору почти сразу же и давно. С первых же публикаций за ним закрепилась репутация поэта исторического по преимуществу. Об его стихах, посвященных Древней Руси, Киевской Руси, с горячим одобрением писали Николай Асеев и Д. С. Лихачев. И были по-своему правы. И не правы одновременно. Сегодня ясно: Соснора пишет стихи не на исторические темы, мешая прошлое с днем сегодняшним; он сам — История; он сам — свой пращур; он — первотворец и человек первого дня творенья; он — водопад словес, он — радуга над словопадом, увлекающая в восхитительный полет по небо-морю; наконец, он — римлянин в стоическом отношении к жизни-смерти.

Жизнь-смерть — бесконечный океан времени. Возьмите любое его стихотворение, там всегда всё сразу и всё — в процессе становления. А главное — своеобычнейшая античная интонация, завораживающая музыка звуковой эксцентрики и экзистенциалистская философия-буфф. Соснора — языковой мим, фонетический комик, семантический скоморох. Перечитайте хотя бы “Моего монгола” или “Хутор потерянный”, где романтический поиск абсолюта — через иронию и сарказм — доходит до горькой самопародии. И поэт сам недрогнувшей (или дрогнувшей, не все ли равно?) рукой ставит себе и обществу смертельный диагноз, единственно позволяющий выжить — из принципа сопротивления — в стране, где издревле властвуют “растлители в рясах, целители ложью”. То-то у Сосноры стихи нередко переходят в прозу, а проза — зеркально — в стихи. Будь моя воля, издал бы творения Сосноры — как писались — день за днем, как, скажем, Эйдельман “Болдинскую осень”.

Соснора — пластичен и живописен в слове. Он — поэт-кубист. Его угол зрения сродни таковому у раннего Пикассо и Брака. Его стихотворные коллажи заставляют вспомнить позднего Клее с вкраплениями античного орнамента, а может быть, даже пещерной иероглифики.

Люблю Соснору. Почти так же, как юный Вознесенский заклинал, помните, “Люблю Лорку”. И здесь — след в след?

Ан нет. Наособицу. Вот вам давнее “Звуковое письмо”:

“Улица Росси, твой Росинант великолепен. Слёзы, не росы — губят талант, ибо нелепы. Как ты потряхивал головой, седенькой гривкой! Рифму охаивал, на угловой выкинув гривну. Помнишь, Де Кирико маслом сумел те же колонны: как они лижут отцеженный мел! как вероломны! Лирик сегодняшний, нео-Катулл: рифмами — цифры... За горизонты души заглянул, вынянчил циклы. Скажешь: Париж или Санкт-Петербург, Ревель и Рига... Сказочной птицей по имени Рух рухнула Книга. Крылья волочит по бренной земле, сложит страницы... Белые ночи... На ранней заре — новые птицы!”

Что ж, и этому восклицанию 20 лет. Кое-что предугадалось. Соснора позднее и Катулла перевел, и написал о нем эссе.

Чего же мне не хватает в новой книге для полного панегирика? Хотя бы издательской точности. “Верховный час” открывается якобы книгой “Совы” (в “Ардисе” был аналогичный цикл “Двенадцать сов”), но мы-то из “Этюда...” уже знаем, что 1963 годом помечена книга “Сорок сов”. Господа издатели, отдайте читателям еще 28 сов. Далее, в собственно книгу “Верховный час” (1979), завершающую одноименный обозреваемый том, ошибочно подверсталось пять стихотворений 60-х годов: “Прокрустово ложе”, “Кентавры”, “Ты по пюпитру постучишь...”, “Кистью показательной...”, “Циклопы”. Впрямь получилось как по писаному: “Не объединить ли два глаза в один? Компактнее будет. Гуманней”.

Ловлю уже сам себя на недомолвках, недосказанном — не упомянул о польских мотивах Сосноры, о его польских корнях. А также — о парижских, эстонских... Несть числа маскам метаморфоз. Преодолевая раковый распад времени и общества, на время ослепший и навек оглохший поэт мощным новоязом прозревает новый мир in statu nascendi (в момент возникновения). Нет вечности без Верховного часа, часа чести и мастерства, часа высшей памяти.

Память-вода вольтовой дугой поэтического темперамента разлагается на водород семантики и кислород фонетики (о том же писал еще десять лет тому назад Яков Гордин, кивая заговорщицки на Асеева и Велимира Хлебникова).

Конечно, цель поэзии — поэзия, и, естественно, герой Сосноры — сам Соснора, мир Сосноры — Соснора же, и кому он не по нраву, пусть бобыльствует без собеседника, но и бобыль, если приглядеться, тоже Соснора. Сам по себе и в каждом. Последний трагический жизнелюб нашего времени, античный футурист, сам себе (и нам, нам — как же иначе!) иллюзион.

Виктор Широков