Валерий
Вотрин. Логопед. — М.: Новое литературное обозрение, 2012.
Третью
книгу молодого прозаика можно отнести к интеллектуальной антиутопии. Возникают
аллюзии на сновидческий метафоризм Кафки и Набокова, эдакое набокафкианство, а
в одном месте вотринской книги мы наблюдаем бабочек, как будто прилетевших из
романов Рэя Брэдбери. Это происходит ближе к финалу, в сцене сожжения старых
книг: «Огню были преданы две главные столичные библиотеки, и почти двое суток
полыхал громадный костер. Над городом стлало книжный пепел, опаленные
странички, словно мертвые бабочки, бились в окна».
Почему в антиутопиях в результате
победоносного шествия «дивного нового мира» под прицелом оказываются именно
библиофилы, с каждым днем становится все очевиднее. Валерию Вотрину даже не
надо напрягать свои провидческие способности, в отличие от того же Брэдбери.
Старые добрые книги стремительно исчезают, уступая место своим электронным
аналогам, сокращая свои тиражи до значений времен начала книгопечатания. Исследователями
из «Сколково» даже названа конкретная дата смерти профессии библиотекаря — 2020
год. Но есть надежда, что в 20-е годы все же не осуществится на практике ночной
кошмар всех антиутопистов — уничтожение библиотечных фондов. Ведь провидцы
пишут, чтобы этого не случилось, не так ли?
Впрочем, для Вотрина страдания
книголюбов — не более чем эпизод. Он зрит в корень: книга — лишь посредник, а
главный источник бытия, его дом — это Язык. Что происходит, когда чистота языка
становится священной коровой? Ответу на этот вопрос и посвящен роман.
Действие его происходит в некоей
стране, которую условно можно соотнести с тоталитарными режимами Советского
Союза или фашистской Германии. Высшей властью в ней обладают логопеды. Опять
же, несколько утрируя, их деятельность можно соотнести с ролью КПСС —
руководящей и направляющей. Издревле логопедия как высшая каста жрецов борется
за чистоту языка. Введена уголовная ответственность за несоблюдение языковых
норм. Функционирует речеисправительное ведомство, которое является частью
судебной системы. Отслеживаются нарушения орфоэпического законодательства.
Работает логопедическая милиция — ломилиция. Институт земских логопедов в
сельской местности борется за искоренение орфоэпической неграмотности. В стране
есть также правящая партия. Считается, что народ, партия и логопеды едины. Но
на самом деле между логопедами и партийными функционерами существует
непримиримый конфликт. Кандидаты в партию должны пройти логопедическую
проверку. Все они, как правило, ужасно шепелявят, но в большинстве своем —
картавят. Однако партии нужны работники, поэтому она требует от логопедов
большей лояльности к кандидатам. Вместо этого кандидаты нередко отправляются на
речеисправительные курсы. Однако некоторые теряют речь вовсе, и их отправляют в
исправдома. Система речеисправительных заведений является репрессивной и
порождает калек-немтырей.
А за границей диссиденствуют
противники логопедического режима. В их стане оказываются представители сект
болтунов и тарабаров. Тарабарами называют последователей Василия Тарабрина,
который ненадолго занял высший пост в стране. Массам он полюбился за то, что
свое первое обращение к гражданам начал так:
— Додогие товадиси! Гдаздане!
«Народ ликовал. После десятилетий
скучных официальных спичей люди наконец услышали живой язык, родную речь».
Впрочем, в результате логопедических интриг Василия Егоровича быстро сместили.
«Но и спустя десятилетия после свержения Тарабрина тарабары, уйдя в глубокое
подполье, продолжали верить, что их кумир Василий Тарабрин, которого они называли
Дуководитель, всего лишь до времени скрыт от мира, а однажды явится — и тогда
настанет Царство Истинного Языка». После орфоэпической зачистки «начались
гонения и на тех, кого впоследствии назвали болтунами, — приверженцев
мистического учения, считающего язык богом, а непрекращающееся болтанье —
жертвой ему. Себя они называли лингварами».
В этих условиях действуют два
главных героя романа — логопед Рожнов и публицист Заблукаев. Рожнов — логопед
потомственный, а Заблукаев — идейный. Подверженный либеральным тенденциям,
Андрей Рожнов, который занимает высокий пост в логопедических органах, борется
с речеисправительной системой и побеждает ее. В то же время Заблукаев, истовый
адепт чистоты языка, наводит (хотя и поневоле) ломилицию на тайное убежище лингваров
и вместе с сектантами оказывается в тюрьме. Там рубят на корню его мечты стать
логопедом: происхождением не вышел. Заблукаеву органы предлагают высылку из
страны с благородной целью: навести их на след некоего Гоманова, который
объединяет вокруг себя тарабаров, объявив себя Дуководителем, то есть Мессией,
несущим Царство Истинного Языка. За границей Заблукаев расцветает как
публицист, издавая газету одного автора «ПравИло». Между тем на родине с
приходом нового генерал-прокурора Куприянова взят курс на демократизацию.
Куприянов упразднил речеисправительное ведомство, объявил о реабилитации
Тарабрина, освободил всех безвинно пострадавших от речеисправительных курсов,
дал амнистию тарабарам и лингварам. «Партия стала невозбранно назначать своих
кандидатов на должно-сти, а следовательно, логопедия как институт фактически
перестала существовать». Однако, как это было и с Советским Союзом, коренная
перестройка общества приводит к распаду государства. Начинается кровавая
гражданская война, террору и репрессиям теперь подвергаются логопеды, а к
власти приходят тарабары и лингвары, сформировав коалиционное правительство.
Бывшего логопеда Андрея Рожнова высылают за границу, а публицист Заблукаев,
напротив, решает вернуться. Хотя его уже посвятили в логопеды, он жаждет
учительствовать, чтобы «рассеивать мрак, будь это мрак невежества или глухая
ночь просторечия». Однако сразу по приезде он скоропостижно умирает прямо на
вокзале, увидев лишь одно изуродованное слово. «Язык отныне свободен, и свобода
Его страшна. Истинного логопеда, логопеда призванного, больше нет, он убит,
физически уничтожен. И вина за эту гибель лежит на нем, Рожнове, логопеде
названном. Без него, без преступного его потворства, чудищу не удалось бы
вырваться на волю, не удалось бы затоптать, растерзать того единственного, кто
мог бы еще Его остановить, а значит, остановить и падение страны, родины,
всего, от чего уезжает теперь Рожнов».
В финале романа громадная рогатая
тень Языка «удовлетворенно поднимается вверх и растворяется над городом».
Сюжетной конструкции, возведенной
Валерием Вотриным, вполне соответствует тезаурус неологизмов, порожденных
логопедической фантасмагорией: немтыри, тарабары, лингвары, ломилиция, «палтус»
(презрительное наименование члена «Палтии»). А фразеологизмы романа вызывают
реминисценсции антиязыка советской эпохи: «влаги клугом, вледители», речевая
перековка, логопедический трибунал…
Любопытно стилистическое
соотнесение оглавления книги с сюжетной линией. Названия глав романа,
посвященных либеральничающему Рожнову, нарочито искажены: «пелвая», «тлетья»,
«гвава пятая», чего не скажешь о главах, в которых действует борющийся с
распадом языка Заблукаев.
Таким образом, произведение Валерия
Вотрина продолжает ряд интеллектуальных антиутопий, заставляющих задуматься о
«вечных» вопросах. Есть ли такие священные вещи, возведение в догму которых не
приведет к их распаду? Видимо, нет. Если у человека есть убеждения, допустимо
ли их предавать, чтобы сохранить себе жизнь? Тоже нет. Внутренне противоречивый
логопед Рожнов остается в живых, но теряет свою логопедическую честь. А
истинный логопед Заблукаев ради своей веры готов на смерть и находит ее.
Логопед-консерватор Страхов, когда обнажаются чудовищные последствия распада
языка и страны, берется за оружие и становится руководителем сил сопротивления.
Такая позиция выглядит более органичной, чем интеллигентский «бунт» Рожнова,
смело-сти которого хватает лишь на то, чтобы раскрыть новым правителям
неприятные факты: «Вы считаете, что правите страной, сидя здесь. Но вы
ошибаетесь. Не вы правите страной. Не вы — власть. Власть — Он, ваш Язык. Он
использовал вас, чтобы воцариться. Вы ему очень нравитесь, ведь вы считаете,
что нормы не нужны, они вредны, эти старые лживые нормы, мешающие народу
наслаждаться свободой. Но вы увидите, что произойдет, когда вы попытаетесь
укротить его. Ведь именно это вы сейчас обсуждаете, правда? Да, вам понадобятся
нормы».
И наконец, главный вопрос: как
человек относится к языку? Если все вокруг будут произносить «черное кофе»,
значит ли это, что надо изменить привычному (и когда-то нормативному)
произношению: «черный кофе»? Оставаться белой вороной или считать, что, «раз
все так говорят, значит, это и есть новая норма»? Обе позиции равно уязвимы. И
дело опять упирается в личный выбор каждого человека.
