Самиздат
— имя собственное
Actasamizdatica / Записки о самиздате.
Альманах. Пилотный выпуск. Составление: Е.Н.
Струкова, Б.И. Беленкин; Государственная публичная
историческая библиотека России; Международное историко-просветительское,
благотворительное и правозащитное общество «Мемориал» (Москва).
Перестав быть живой реальностью
(«эпоха, о которой идет речь почти во всех статьях альманаха, закончилась», по
утверждениям его авторов, «в конце 1980-х»), самиздат немедленно превратился в
исследовательскую проблему. Как о нем теперь говорить? — если делать это,
разумеется, языком науки о культуре? Да, в конце концов, все ли самовольно
изданное стоит считать самиздатом, и что из самовольно изданного достойно
исследовательского внимания, а что нет? Как тут вообще проводятся границы?
Ответы на все эти вопросы,
оказывается, совсем не так очевидны. Тем более что научный язык для говорения
об этом предмете и сам, похоже, пребывает пока в состоянии активного
становления. Исследователям бы, для начала, самим договориться между собой! А
это непросто даже на стадии простого собирания материала: работа с самиздатом,
как пишет один из авторов альманаха, Алексей Макаров, «его описание и принципы
систематизации внутри архивного фонда находятся на стыке трех научных
дисциплин: библиотековедения, архивного дела, музейного дела». И у каждой —
своя терминология и свои правила. «Всякий раз, — признается исследователь, —
работая с поступившим комплексом материалов, мы сталкиваемся с проблемой — как
это назвать: собрание самиздата, коллекция самиздата или библиотека самиздата и,
соответственно, как описывать, систематизировать, кого считать фондообразователем?»
Альманах, специально
посвященный осмыслению самиздата как культурной практики и способов работы с
ним, теперь, когда его эпоха закончилась, пилотныйвыпуск
которого мы сегодня держим в руках, сам по себе — свидетельство важности темы.
Уйдя, казалось бы, в прошлое (куда его вытеснил не только и даже не столько
крах советской власти, сколько компьютерные технологии и электронные формы
существования текстов), — сам-издат не перестал быть источником культурного
беспокойства — хотя бы потому, что не особенно укладывается в рамки. Не
сконструировали еще таких рамок, в которые бы он, своевольный, без
сопротивления уложился. «Альтернативность, присущая самиздату, — справедливо
замечают составители во введении к сборнику, — и сейчас не потеряла своей
актуальности; востребован сегодня и «ментальный опыт» самиздата».
Основу пилотного
выпуска «Записок о самиздате» составили материалы прошедшего в декабре 2010
года «круглого стола» «Эзотерический самиздат в СССР» и последова-вших за ним в
сентябре 2011-го Первых Чертковских
чтений*. Предмет осмысления мы застаем в этом выпуске альманаха в состоянии,
так сказать, предтеоретическом — или, что еще вернее,
в состоянии теоретической кристаллизации. Пока все происходящее — в основном в
стадии описания и первичной систематизации. Принцип, по которому строится
сборник, можно было бы охарактеризовать так: от теории — к материалу для нее. К
ее, теории, живым и не вполне еще освоенным возможностям.
Теории как таковой — а также
осмыслению основ практики собирания и хранения самиздатской продукции —
посвящена первая часть альманаха, сдержанно озаглавленная «К постановке
проблемы». На самом деле здесь, скорее, — обзор целой совокупности связанных с
самиздатом исследовательских проблем. Эта часть открывается опять-таки весьма
сдержанной — «с точки зрения библиотекаря» — но чрезвычайно четкой,
принципиальной, можно сказать, программной статьей Елены Струковой «Самиздат
как памятник книжной культуры второй половины ХХ века». Вводя все его
разнообразие в обозримые берега, она, пожалуй, и держит на себе всю будущую
теоретическую конструкцию этого предметного поля. Здесь
представлены типы существующих определений сам-издата; намечены основные
проблемные узлы исследовательской работы с ним; предложены для него ясные
хронологиче-ские границы («от стенограммы речи Н. Хрущева на ХХ съезде КПСС до
стенограммы речи Б. Ельцина в октябре 1987 г. на пленуме ЦК КПСС»; хотя, скажем
сразу, некоторые из авторов альманаха за предложенные границы выходят).
Развеяны заодно и некоторые иллюзии, согласно которым к самиздату относятся
«исключительно тексты с высокими художественными достоинствами, которые были
воспроизведены на пишущих машинках». Но самое главное: он признается памятником
книжной культуры, ее самоценной ветвью (независимо, кстати, от «художественных
достоинств» распространяемых произведений). Предложен даже
проект «по созданию виртуального музея самиздата», где могли бы быть «отражены
материалы из общественных, государственных и частных собраний (в том числе с
включением наиболее интересных экземпляров эпохи перестройки)».
В этой же части, в статье
«“Рукописное” как “печатное”? “Печатное” как “рукописное”?» Борис Беленкин старается понять, какое место занимают «малотиражные
издания в контексте современного культурного процесса». Заключительная,
библиографическая часть сборника, собственно, представляет собой приложение к
этому тексту: она целиком отдана под «Краткий аннотированный библиографический
список малотиражных (менее 100 экземпляров) изданий, хранящихся в библиотеке
Международного Мемориала (по жанрам)». И, наконец, от Алексея Макарова мы
узнаем о том, какой неочевидный путь ведет «от личной коллекции самиздата к
общественной библиотеке», какие подстерегают на нем «трудности границ и
дефиниций».
Во второй же и последующих
частях альманаха живет и дышит разнородный, еще едва схваченный
классификациями, материал. В разделе «Детали» представлены срезы с разных
участков самиздатской истории. Геннадий Кузовкин рассказывает о проблемах,
связанных с научным изданием «Хроники текущих событий», и о новых,
открывающихся сегодня, возможностях изучения самиздата вообще. Алексей Макаров
вспоминает о преследованиях преподавателей йоги в советское время — и о том,
какой пласт самиздатской литературы сопутствовал их деятельности: что они
читали (и что у них изымали при обысках), как это распространялось среди
заинтересованной читательской аудитории. Николай Поселягин
представляет сюжет из истории борьбы за национальную независимость в
прибалтийских республиках — историю русской версии латвийской газеты «Атмода», популярной на закате Советского Союза настолько,
что ее тираж достигал немыслимых для самиздата размеров — 80 000 экземпляров. А
Илья Кучанов анализирует материал и вовсе едва ли не
экзотический, потому что — единичный и краткоживущий
до эфемерности: рукописные комментарии на агитматериалах избирательных кампаний
рубежа 1980—1990-х (по счастью, в Исторической библиотеке хранится целая их
коллекция). Несмотря на очевидную свою историческую значимость, в поле внимания
палеографов этот графический фольклор до сих пор не попадал: «научных
исследований образцов подобного рода творчества на агитационных материалах, —
замечает автор, — практически не существует». Кучанов
придает им статус полноценного исторического источника и даже предлагает их
классификацию.
Третья часть, «Сюжет», целиком
отдана рассмотрению с разных сторон единственного частного случая: истории
самиздатских сборников «Все о Цветаевой», сопутствовавших им цветаевских встреч и личного вклада в этот культурный пласт
цветаеведа Льва Абрамовича Мнухина. (Интерес к поэзии
и личности Марины Ивановны в те поры уже как таковой был легкой формой
инакомыслия, и осмыслению именно этой его формы, по существу, и посвящена вся
третья часть.) Кстати, тут в очередной раз возникает проблема проведения
границ: считать ли эти, очень малотиражные, сборники (Мнухин с друзьями
выпускал каждый из них в трех экземплярах!) — самиздатом? Формой инакомыслия
они, несомненно, были, ибо имели задачей, как пишет автор вводной статьи к
этому тематическому блоку Анна Комароми, «сохранение
тех свидетельств и фактов биографии Цветаевой, которые в официальной печати доперестроечной эпохи освещались недостаточно
или вовсе умалчивались». Однако репрессиям со стороны властей они не
подвергались — да и Мнухин, строго говоря, «не был диссидентом в общепринятом
значении этого слова»: «его деятельность имела корни в либеральных официальных
течениях», «проблемами государственного устройства и прав человека в Советском
Союзе, которые находились в центре внимания участников демократического
движения», он не занимался. — В конце концов, Комароми
признает за сборниками статус самиздатских: решающим аргументом в пользу этого
становится форма их издания и распространения. А мы из помещенных здесь же
воспоминаний Анастасии Кострюковой («Читать и слышать
настоящую литературу») и фрагментов интервью самого Мнухина узнаем много
интересного о, так сказать, культурной антропологии увлечения Цветаевой в позднесоветские десятилетия. Тема, на самом деле,
совершенно достойная монографического исследования (так что скромный сборничек о самиздате вполне может быть рассмотрен как
рассадник смысловых семян).
Четвертую часть — «Публикации»
— занимают документы, еще ждущие своего во-влечения в исследовательский оборот.
Их здесь два: «Некоторые соображения о помощи политзаключенным: Памятка» Ивана
Ковалева (1979) и «Диссидентские воспоминания» Аси Лащивер,
дающие любопытный материал к истории и культурной антропологии диссидентства (и
здесь — еще одно смысловое семя, достойное проращивания).
Этот небольшой, но плотный
сборник не ставит себе, казалось бы, никаких иных задач, кроме
историографических и исследовательских. Однако он и сам по себе — нечто, если
хорошо всмотреться, парадоксальное. На протяжении сотни снебольшим
его страниц мы можем наблюдать, как прямо на наших глазах здесь происходит
превращение — сгущение, затвердевание — того, что еще недавно (да, собственно,
только что!) было жгуче-повседневной, волнующе-актуальной, а иной раз и опасной
жизнью — в историю. В факт культурной памяти и предмет культурной рефлексии
(настолько своеобразный, что некоторые авторы альманаха — например, Геннадий
Кузовкин — даже пишут слово «Самиздат» с заглавной буквы, как если бы оно было
именем собственным.А что,
может, и вправду?..). Между нами и теми напечатанными под копирку, перефото-графированными, размноженными на гектографах и
ксероксах, переписанными от руки, часто слепыми страничками, которые мы с
жадностью читали по ночам и обсуждали на кухнях, — выстраивается и промеряется
культурная дистанция. Выстраивается дистанция между нами и нами. Будем
наблюдать.
_______________
* Чертковские чтения
проводятся в память Александра Дмитриевича Черткова (1789—1858) — известного
общественного деятеля, коллекционера и библиофила, создавшего в 1863 г. первую общедоступную
библиотеку Москвы — городскую Чертковскую публичную библиотеку. По решению
городской Думы богатейшая книжная коллекция Черткова перешла в Императорский
российский исторический музей (теперь — ГИМ), а в 1938 г. стала основой
формирования Исторической публичной библиотеки.
