|
Сергей Круглов
Вернись по чёрным рекам, венами...
Об авторе | Сергей Геннадьевич Круглов родился в 1966 году в Красноярске. Учился на филологическом факультете Красноярского университета. Одна из первых представительных публикаций состоялась в “Знамени”: “Стихи, присланные из Минусинска”, 1996 год, № 12. Помимо журнальных (в России и за рубежом) публикаций вышли книги стихов: ранние стихи — “Снятие змия со креста” (шорт-лист премии Андрея Белого, Москва, 2003 г.), стихи последних лет — “Зеркальце” (Москва, 2007 г., премия Андрея Белого в 2008 г.), “Приношение” (Абакан, 2008 г.), “Переписчик” (Москва, 2008 г.) Сергей Круглов служит священником Русской православной церкви. Женат, трое детей. Живет в г. Минусинске Красноярского края.
Сергей Круглов
Вернись по чёрным рекам, венами…
* * *
“Нужно беречь ощущение тайны по отношению к Богу. Я доволен, когда я не знаю.”
Архим. Сергий Шевич.
Как одышлив сегодня ноябрь, непролазен и густ!
Снега нет две недели, и глиной глухой переложены дни.
Видишь, жёлтым огнём не сгорая горит облепиховый куст? —
Здесь ты ноги иззуй, и помедли, и лучше назад поверни.
Силясь неба коснуться, лишь глины коснёшься рукой.
Верность, нелюбопытство святое, далёкий Эдем!
Не смотри в эту высь, примирись со своей слепотой:
То, что слишком прозрачно, не существует совсем.
Не дерзай, не упорствуй, не трожь, услужи, одолжи,
Претерпи, не вопи, отступи в одинокую тьму,
Словно пластырь на раны Его ты смиренье своё положи,
Дай Ему в этой осени тоже побыть одному,
И молитву, как щупальца, не напрягай, опусти,
Овладеть не пытайся, покайся в любви как во зле:
В жадном сердце твоём Ему места Себе не найти,
Как медведю — берлоги в бесснежном таком ноябре.
Пусть дистанция веры твоей, как отверстая рана, горит,
Пусть началом премудрости, словно цикутой, упьётся душа,
Пусть во тьме золотой славословит и плачет Товит,
Рыбью желчь к бесполезным глазам подносить не спеша.
Зимой в Минусинске
Вернись в страну снегов сиреневых,
В пространства, мреющие сонно,
Недоброй памяти Сперанского
И деревянных лож масонских.
Вернись по чёрным рекам, венами,
Чтоб водкою и уговорами
Растить имперское надмение,
Кыргыз крещать немирных орды.
Прикрой глухие звёзды ставнями,
Черёмух лёд цеди обильно,
Чеши пером, как смоквы с репия
В садах, повысаженных ссыльными.
Ложноклассическое розовое,
С седым, как иней, с жёлтой вохрой,
Замёрзшее, эвакуированное —
Всоси, присвой, согрей под вздохом.
Как бодуном — гордыню пьяную,
Спаси дохой бродягу в полночь,
Романский стиль сугробов зассанных,
В смоле и в соли, всклень запомни!
Ведь на окраинах, где сосны
Приникли к ветру с той усладой,
С какою старовер-подросток —
К коротковолновому радио,
Там, на краях, — метель сворачивает
Замусоренный, тёмный город,
Сминает карту войн проигранных
В январский ком, в начало года.
Льды в крестный ход пойдут, и льдинами
Хоругви март повышьет споро,
И между Пасхой и Сибирью —
Ни третьей силы, ни зазора.
В библиотеке
Все — книги судеб (краденые, мнится).
Мою — не стоит и перелистать:
На первой и семнадцатой странице
Горит стыда лиловая печать.
И что ж Ты вычитал, когда не в тексте дело,
Зачем вспугнул междустраничный прах,
Подчищенные бритвой неумело
Скабрезные рисунки на полях,
И, в белой лампе света не убавив
И штрих-корректора флакончик не открыв,
О чём задумался, в ничто глаза уставив,
На оглавленьи палец утвердив?
Ночное
Ни в силе, ни в брёвнах, ни в правде, ни в рёбрах —
Нигде я тебя не нашёл.
Ты спрятался? — что же, насмешливый Боже!
Обиделся я и ушёл.
За город, под гору, — в полночную пору
Сквозь ад я бреду без огня,
Но знаю: за мною спешишь стороною —
Просить о прощеньи меня.
Успенье
Виктору Кривулину
Смысла этой иконы не постичь, не смочь:
Мимо не миновать, нажитого не сберечь.
Даже если Ты, Мать, Своему Сыну — Дочь,
Так о нас грешных какая речь.
Осень мягко стелет, выслаивает прелью дно,
Повивальным скользким аиром, разорви-травой, —
Уцепиться памятью не за что — всё прощено.
Срок закрутит в рог — и вперёд головой.
Как отчаянно, в смертный захлёб, как не дыша, —
О не праведностью, светом горним горя! —
Как впервые, разлепляет глаза душа
Новорожденной куколкой в руках сентября.
Приношение
Так свищет март! Усердствует весна,
Чтобы в кадиле угли не угасли,
А в эпицентре ветра — тишина,
Сочится свет на маленькие ясли.
Собор — как шлюз, отверстый в высоте.
“Покрый, владыко!” — дьякон возглашает,
И тишину Твою, Царю Христе,
Латунная звездица накрывает.
И глас, часы читающий, дрожит,
И хоры ангелов немеют в удивленьи,
А у амвона — Церковь предстоит,
Участвуя в Христовом приношеньи.
Цари и воины, оратаи, купцы,
Омфалопсихи, книжники, юроды,
Молчальники, певцы и простецы —
Все чают этой смерти и свободы.
Вино и миро, ладан и елей,
И плоти вкус, и цвет души нестыдный,
И хлеб с волчцом израненных полей,
И яспис принесли кристалловидный.
И девы пеннобёдрые свою
Печаль приносят, ставят на амвоне,
И погребальную и брачную струю
Их горла точат в тонкие ладони.
В рубашках стираных, неловки и чисты,
Стоят нахлебники — общинные сироты,
Пришли по праву, руки не пусты:
В ладонях ковшиком — вода из водомёта.
А вот поэт — сторонен, дик, как встарь.
Он знает, что минуло время теней,
Но две эклоги, оду и тропарь
Неловко он пристроил на ступени.
И вот — “Свершилось!” — рвётся тишина,
И ветер злой не сдерживает свиста,
И без Тебя любовь не солона,
И ни одна свирель не голосиста!
Вступая в круг огня неторопливо,
Крещением креститься, чашу пить
Идёт приход, чтобы с Тобою быть,
И закалается, чтоб мир благословить
Неосвященный, косный и блядивый.
Дождливый день
Взгляни на нас: мы ржавый сад под ветром,
Мы мелкосеющим дождём размытый сад.
Дрязг капель, сор, размывки гекзаметра:
Раздельно всё. И ты, как дождь, разъят.
И сад, и век, что цельным должен быть,
Как мокрый куст, въедино не слепить;
За взглядом жест не поспевает пьяно.
Но, задрожав, блеснёт тугая нить —
И, выпив день, одышливо и рвано
Прочистит глотку саксофон-сопрано.
* * *
Белёный дом, зелёный сад,
И сень кладбищенских оград,
И время — осень иль весна,
Покой, свобода, тишина,
И, кроме нынешнего, нет
Ни чувства локтя, ни сует, —
А есть уютные труды,
И ярко-спелые плоды,
Есть пёс, виляющий хвостом,
Печь с электрическим котом,
И вечерами — фортепьян,
Коньяк и кожаный диван,
Свеча, что до утра горит,
Жена, занятия любовью —
И умывальник с детской кровью,
Что так бодрит и молодит.
* * *
…я здесь. Весна, которая пришла,
На птичью осень так похожа:
Сплетаются осколки в зеркала,
И прорастает зонт в прихожей;
Синее сна в проёмах силуэт
Осин; висит, не зная весу,
Чернильница, запущенная вслед
Вчерашнему апрелю-бесу,
И пыльные гравюры по стенам
Пылают проволокой медной,
Где птичья лапа дарит стременам
Надежды музыки победной.
Как будто бы, спускаясь вниз с горы,
Едва подталкиваем в спину,
Я вышел в этот дом — и средь поры,
Фасеточной и новой, стыну.
Я, как и дым весны,— издалека,
И лёд горы мне в спину светит,
И птичья сухость каплет с языка;
И — небеса. И лёгкая рука
Так тихо — мелом — метит, метит. Минусинск
|
