Ольга Бугославская

Владимир Соловьев. Евангелие от Соловьева

Помнится, когда на экраны вышел “Сибирский цирюльник”, все смеялись, что в своем следующем фильме Никита Михалков сыграет скромную роль Господа Бога. Теперь можно сказать, что, даже если и сыграет, то должного эффекта это уже не произведет. После того как Владимир Соловьев на страницах своего литературного опуса выступил в качестве евангелиста-апостола-архангела, ловко сохранив при этом перспективу дальнейшего развития, на ниве божественного стало как-то нечего делать.

В определенном смысле интересен сам замысел: Владимир Соловьев как будто специально задался целью написать нечто такое, что заведомо не пролезет ни в одни ворота, и тем самым дать своим недоброжелателям повод от души посмеяться.

Авантюрно-приключенческое “Евангелие от Соловьева” посвящено, естественно, Владимиру Соловьеву. В первом акте мы застаем героя переживающим “кризис среднего возраста” и мучительную боль “за бесцельно прожитые годы”. Как оно и пристало человеку мыслящему, Владимир Соловьев сокрушается по поводу тщеты и суеты вообще и непомерно высокой платы за популярность и “народную любовь”, кои он стяжал на поприще тележурналистики, в частности. Доходит даже и до того, что народный любимец начинает подумывать о посягновении на самоё жизнь свою (это особенно убедительно, “внушает”). Но в этот момент благосклонная судьба освобождает его из-под гнета “тягостных раздумий” и возносит на головокружительную, но заслуженную высоту — Владимир Соловьев случайно встречает самого Мессию, второй раз пришедшего в мир накануне конца света, и становится его апостолом. Жизнь героя вновь обретает смысл, который совсем недавно казался безнадежно утраченным.

Конец света в книге Соловьева представлен как революция сверху. Современное общество в “Евангелии…” состоит из “элиты”, руководимой Владимиром Соловьевым, и “масс”, которые выстраиваются в очередь за чудесами и смотрят CNN.

Должности при Спасителе по имени Даниил распределяются в строгом соответствии с земной иерархией. Помимо Владимира Соловьева, чья принадлежность к cream of the cream должна быть очевидна и без объяснений, к делу активно подключаются Билл Гейтс, Папа Римский, Владимир Путин и Тед Тернер в его еще бывшем качестве. Среди “приглашенных” — главы различных государств и религиозных конфессий, представители королевских семей, “телевизионные деятели искусств” и “другие товарищи”. Все они так или иначе находятся на посылках у Владимира Соловьева. Непосредственно или же опосредованно. Например, Билл Гейтс и его службы нужны в основном для того, чтобы вовремя подослать Владимиру Соловьеву подходящую одежонку, забронировать билет на самолет, номер в отеле... Хлопот у них много, поскольку, перед тем как приступить к исполнению апостольского подвига, Владимир Соловьев должен “принять ванну, выпить чашечку кофэ” и вообще как-то себя побаловать.

Со своей стороны, Владимир Соловьев относится к представителям мировой правящей верхушки с вялым и само собой разумеющимся пренебрежением. Александр Волошин здесь — ссохшийся Ленин, Тед Тернер — неотесанный ковбой, а Тони Блэр — ничтожный политикан, которого в момент разоблачения подхватывает и уносит порыв ветра, как какую-нибудь Мэри Поппинс.

После того как эсхатологическая идея овладевает элитами, ее начинают спускать вниз. Проводником идеи в массы становится канал CNN, на котором Владимир Соловьев (звучит, конечно, странно) организует презентацию Даниила в формате реалити-шоу.

Само апостольское служение — дело весьма необременительное и даже сулит много приятного. Никаких ужасов, связанных с аскезой и умерщвлением плоти, по крайней мере, оно никак не предполагает: “Приятно поглощать салатик...”. Опять же “Иветта, Лизетта... Жанетта, Жоржетта” и, наконец, “о, Мариэтта!” по имени Эльга. (Вместе с ней, кстати, Владимир Соловьев образует некий аналог пары основателей государства Российского — святых княгини Ольги и князя Владимира.)

Стать апостолом — все равно что получить цветик-семицветик или оседлать Конька-Горбунка. Высшие силы во всем своему избраннику помогают, во всем ему потакают. Не просто так, конечно, а токмо во имя высокой цели. Единственным источником беспокойства для героя оказывается вопрос о том, кто же такой на самом деле Даниил: Христос или совсем наоборот? Но опять же смутные сомнения по этому поводу Владимира Соловьева, конечно, посещают, но не терзают. Легкость бытия образуется поистине необыкновенная.

В наши дни апостол — это обаятельный буржуа, жизнелюб и острослов, готовый на подвижничество, если оно не сопряжено с отказом от качественного трехразового питания, полетов бизнес-классом и костюмов итальянского покроя, не в упрек будь сказано. А характеристика “наглый, но симпатичный” опасно сближает его со сказочным Карлсоном.

Второе пришествие и конец света знаменуют собой пик журналистской карьеры Владимира Соловьева. Ведущему программы “К барьеру!” в конце концов удается затмить, причем весьма оригинальным способом, Ларри Кинга с его всем надоевшими подтяжками. Вообще Владимир Соловьев, представший как гений телевидения, евангелист, “судия народов”, гражданин и пароход, внес много нового в понятие “жизнь удалась”.

Репортажи с мест, которые попадаются в “Евангелии…”, относятся скорее к категории “Записываю впечатления вдогонку, когда состарюсь — издам книжонку”. С поправкой на то, что старости автор дожидаться не стал. “Рим прекрасен”, — без подготовки ошарашивает Владимир Соловьев ничего не подозревающую публику. И почти следом и тоже без предупреждения: “Город (все тот же Рим) — сплошная иллюстрация из учебников архитектуры”. Не книга, а кладезь сногсшибательных открытий.

В своем обобщающем повествовании о конце света Владимир Соловьев подводит неутешительные итоги деятельности человечества по широкому спектру направлений, от колонизаторской политики Британии до грабительской приватизации. Трудно найти повод, по которому Владимир Соловьев хотя бы вскользь не высказал здесь своего суждения. Щедро делясь своими мыслями и оценками, автор не очень сообразуется с тем, насколько они вписываются в общий контекст повествования.

Погружением в глубь проблем автор ни себя, ни читателя утомлять не рискует и ограничивается обобщениями, поверхностность которых компенсируется их масштабностью. Например, как это сейчас модно, Соловьев, выборочно прохаживается по национальным особенностям отдельных народов. Русские, как известно, мнят себя самыми умными и духовными, но при этом у них (то есть у нас) “туалеты жуткие”, что имеет жуткие же последствия. “Бедные американы” “абсолютно уверены в том, что ежевоскресные походы в церковь и слезное исполнение государственного гимна” способны приоткрыть “врата небесные” и что рай наполнен “запахом картошки и бик-маков”. Неважно, как отмечает Соловьев, идут и церковные дела. Наши попы “разъезжают на дорогих иномарках и курят дорогие сигареты”, торгуют акцизными товарами и ведут банковскую деятельность. А Ватикан уже давно превратился в мощную коммерческую структуру, преследующую самые циничные цели. И так далее.

И вроде бы где-то, конечно, это даже и верно, но в целом — все равно “обывательские разговорчики” или медийные штампы. Авторство этих идей давно утрачено, и сами они настолько банальны и давным-давно всем известны, что озвучивать их в очередной раз не было никакой нужды. В самом начале повествования автор декларирует свою склонность к “лукавому мудрствованию”. Но мудрствования подобного уровня можно услышать практически в любом ток-шоу. На них же строится широко известное творчество Михаила Задорнова и других массовиков-затейников.

Время от времени подобные же рассуждения, только облеченные в формы, присущие “высокому штилю”, Соловьев вкладывает в уста самого Даниила. Обращаясь, например, к Иоанну-Павлу II, Даниил произносит: “Хотя чище ты многих, бывших на этом престоле до тебя”. Возможно, конечно, автор намекает на то, что “правды нет и выше”.

В целом же Даниил играет у Соловьева ту же роль, какую, например, Фредерик Бегбедер в своих произведениях играет сам. Именно Даниил с пафосом произносит горячие обличительные монологи, которые демонстрируют, насколько глубоко он страдает от несовершенства мира и людей. Даниил, по сути дела, являет собой “серьезное” и лучшее альтер эго Соловьева. В своей же более легкомысленной ипостаси герой предпочитает сильно не кипятиться и относится ко всему с юмором.

Время от времени Соловьев расцвечивает свой текст “пышной фразой”: “Но где-то близко, на лезвии Брутова клинка, притаится забвение”. Иной раз пристрастие к фигуральным выражениям заставляет автора выписывать весьма затейливые кренделя: “Над Пречистенкой вопреки зиме раскинулся грозовой фронт и устроил игру в салочки между небесными дельфинами, чьи черные спины изгибались причудливыми мазками Эль Греко, загораясь всполохами зарниц при смене водящего!”. Вот даже как! Просто “мастер художественного слова”. Не обошлось, правда, и без монструозностей: “Я пил нектар ее губ...” Беда еще и в том, что подобные вкрапления повышенной выразительности стилистически контрастируют с остальным текстом, построенным в основном на задиристом сарказме.

Стиль книги вообще страдает аритмичной скачкообразностью. Иногда автор переключает регистры так же неловко, как начинающий водитель — передачи. Глумливость сменяется священным трепетом как-то вдруг и некстати. Сидишь себе, читаешь с кривой усмешкой, вдруг раз — пора рыдать: Владимир Соловьев кого-то исцелил. Это дезориентирует. И совсем не похоже на “Мастера и Маргариту”, взятую автором за образец.

На самый первый взгляд веселые приключения Соловьева-апостола (князь Владимир был, пусть будут и декабристы) являются воплощением каких-то болезненных грез: “сорок тысяч одних курьеров”, “здесь остановки нет, а мне — пожалуйста”... Но, чтобы не останавливаться на этом слишком очевидном выводе, предлагаю продвинуться дальше и считать “Евангелие от Соловьева” не свидетельством мании величия автора или еще чем-нибудь столь же для него обидным, а смелой “сатирой на современное общество” или пародией автора на самого себя — потенциального “адвоката дьявола”, продукт пиара и пиарщика одновременно. А еще лучше и точнее — описанием того, как трансформируется спасительная идея в “век толп”, эпоху “восстания масс”, симулякров и прочих вещей, свидетельствующих о саморазрушении культуры.