Наталья Кузнецова

Самуил Лурье. Успехи ясновидения

Книга эта — хорошо выполненная мозаика из нескольких избранных произведений и отдельных литературных тем, панорама, собранная из разноцветных фрагментов литературы разных эпох, объединяемых стилем эмоционально-описательных характеристик, сочетающих в себе иронию, высокомерие и восхищение. Здесь критикуется наивность и несовершенство всего того, что привнесено личностным началом писателей — хотя личностное начало самого Лурье-критика доминирует. Его письма о баснях Крылова читаются легко, подчас удивляет их теплота и открытость. Тогда как страницы, посвященные рыцарским романам, насмешничают, делая, тем не менее, реверансы сэру Томасу Мэлори, — возникает аллегоричный образ критика, злящегося на традицию, но вынужденного признать ее право на жизнь. Подобный парадоксальный синтез становится возможен благодаря позиции Лурье и особенностям его стиля, в котором высокопарные слова соединяются с жаргонными выражениями: “Под музыку льстивых сантиментов — наподобие шестерки, ублажающей главаря блатным романсом (что ни душегуб — то большое сердце), она /литература/ завлекала их новой, небывалой, выдуманной добродетелью...”

Что это? Искусство антитезы? Или причуды языка публициста в ключе эстетики постмодернизма? С уверенностью можно сказать только одно — это образчик высказывания литератора XX века.

Взгляд Лурье на литературу и в большей степени на литературное наследие XIX века, специфичен, это видение, скорее, не исследователя-литературоведа, а критика, современника, подвластного влиянию поэтики постмодернизма. Взгляд беззастенчивый, восхищенный, но и не признающий личностных авторитетов классиков. На страницах разворачивается сцена, состоящая из двух планов, на переднем — истории, события, личности гениев и не очень, писателей, сказочников, баснописцев и талантов, а в глубине, там, за горизонтом, проступающая сквозь декорации, — суть, основа всей мировой литературы: фигура Автора-Демиурга-Творца, та душа, что сокрыта в скорлупе личности Дефо, Радищева, Жуковского, Гоголя, Лермонтова, Мандельштама, Бродского...

Разделение двух планов, дуализм — вот концепция критического исследования Лурье, написанного вполне научно, но языком, тяготеющим к публицистике, отсюда нарушение негласных канонов, некая попытка свергнуть идеалы XIX века, разрушить идолов классической литературы. Примечательно, что первая и вторая части книги, никак формально не разделенной, разительно отличаются: XIX век оценивается намного жестче, тогда как литературная история века недавно минувшего написана с мягким сочувствием, любовью и пониманием.

Чтение первой части книги, безусловно, интересное, хотя читателю, чтущему традиции или не искушенному в области тех сторон личной жизни классиков, на которые время и русская культура наложили табу, читателю, не привыкшему к крайностям, доходящим иногда до пошлости, будет не всегда приятно, да и полезно, узнать от Лурье некоторые факты (чаще всего не столько факты, сколько домыслы). Например, о венерической болезни Радищева (и Пушкина), причем “факты” эти подаются автором под соусом литературоведческих изысканий: “В средней школе не замечают, что Путешественник обожает не одну лишь справедливость, но также и женщин — и уже поплатился, бедный, вензаболеванием (“невоздержание в любострастии навлекло на меня смрадную болезнь”) и уверен, что передал инфекцию покойной супруге (“Кто мне порукою в том, что не я был причиною ее кончины? Смертоносный яд, источяяся в веселии, переселился в чистое ее тело...”)...” — анализ текста Радищева “Путешествие из Петербурга в Москву” позволяет Лурье сделать подобные выводы. Очевидно, что литературовед радуется своей находке, на которую ранее не обращали внимания “учителя невинны, ученики не внимательны”, и спешит ее обнародовать, вероятно, не замечая неоднозначности подобного открытия.

Страницы, раскрывающие перед читателем фрагменты (иногда и картинки-анекдотцы) XIX века, как уже говорилось ранее, вызывают смешанные чувства, тогда как XX век целительным бальзамом струится на истерзанную откровениями автора душу читателя. Ощутимо меняется тон книги, автор предстает иным, вероятно, дела давно минувших дней дореволюционного столетия отгорели, перестали волновать так живо, как волнует сейчас современников век уходящий. Подобие беседы с читателем возникает примерно со второй половины книги, чем ближе к нашему времени, тем сдержаннее ведет себя Лурье, исчезает тон злобного циника, появляется просто человек, читатель, навсегда плененный волшебством таинства литературного процесса. Пожалуй, в этой части мастер миниатюр литератор Лурье раскрывается в полной мере.

Книга эта представляет собой характерный образчик эссеистической прозы конца XX — начала XXI веков, сочетающий любовь к Литературе и толику цинизма с независимостью авторского “я”, нашедшего свое выражение в стиле книги. Постмодернистский сборник досье, литературно-картинная галерея, зеркало современного сознания, отражающее лики и фигуры, сошедшие с потрепанных страниц.