Леонид Юзефович

Кяхтинский тракт

Леонид Юзефович родился в 1947 году в Москве. С 1950-го жил в Перми. Служил в армии в Забайкалье. Окончил Пермский государственный университет, кандидат исторических наук. Автор книг прозы «Самодержец пустыни», «Князь ветра», «Казароза» и др. Со стихами выходит к читателю впервые. Живет в Москве.

Ветеран. 1975 г.

Поёт труба в военном городке.
Динамик возле станции рыдает.
Наряд купает лошадей в реке.
Блестят их крупы. Уши западают.

Казармы на высоком берегу
Врастают в землю прочно, год от года.
Горячий ветер лижет Селенгу.
Кирпич алеет в мареве восхода.

Песок и ветер хлещут по глазам,
Но со слезой яснее вспомнишь: лето,
Кавалерийский полк в стенах казарм
Томится ожиданием рассвета.

С окрестных сопок сняты патрули,
Комэски в штабе склеивают карты,
А над ночным безмолвием земли
Развёрнуты песчаные штандарты.

Они летят над самой Селенгой,
Воды касаясь пыльными кистями,
Где плоский берег выгнулся дугой,
Как верховой со срочными вестями.

В тугих чехлах укрыт знамённый шёлк.
Молчит труба. В потёмках к эшелону
На станцию орденоносный полк
Вытягивает узкую колонну,

Чтобы теперь в столовке полковой
С плакатом про героев Халхин-Гола
Плеснуть в стаканы водки даровой
Под лязганье казённого глагола.

Есть винегрет и верить, что твоя
Жизнь удалась. На полку встанет книга.
И выползет из черепа змея,
Чтобы ужалить старого комбрига.

Унгерн

Там, где жёлтые облака
Гонит ночь на погибель птахам,
Всадник выткался из песка,
Вздыбил прах и распался прахом.

И дыханьем зимнего дня
В пыль развеяло до рассвета
Сердце всадника и коня
От Байкала и до Тибета.

Даже ворону на обед
Не подаришь жёлтую вьюгу.
Здравствуй, время утрат и бед!
Око — северу, око — югу.

Эту степь не совьёшь узлом,
Не возьмёшь её на излом,
Не удержишь бунчук Чингиза —
Не по кисти. Не повезло.
Что ж, скачи, воплощая зло,
По изданиям Учпедгиза.

Чтобы мне не сойти с ума,
Я простился с тобой. Зима.
Матереют новые волки,
Не щенята, как были мы.
А на крышу твоей тюрьмы
Опадают сосен иголки.

Баллада

Был ты, хан Зундуй, великий хан,
Табуны твои сотрясали степь,
А теперь у тебя четыре шатра,
На четыре шатра — одна кошма.

Где лежит кошма, там сидит жена.
Было сорок жён, а теперь одна.

Лишь она одна в очаге твоём
Бережёт огонь и сидит у ног.
Не ушла, как все, за чужим седлом
Ни травой под снег, ни водой в песок.

Был ты, хан Зундуй, великий хан,
Твой бунчук сиял, как в ночи огонь.
Где стоял бунчук, свищет тарбаган,
Табуны твои стали ветром с гор.

У тебя коней: один конь хромой,
Один конь больной, один конь — дурной,
А четвёртый конь мог служить добром,
Да живёт стрела под его ребром.

У тебя друзей: один друг немой,
Один друг слепой, один друг — скупой,
А четвёртый друг не поднимет рук,
Его кружит дух, как гончарный круг.

А врагов твоих дотемна считать,
До зари потом и до звёзд опять.
И ещё останется сто врагов,
Чтоб прогнать тебя по семи кругам,
А сто первой — та, что глядит в огонь
Твоего последнего очага.

Чья ладонь дрожит на твоей щеке,
Да душа лежит не в твоей руке.

* * *

Четыре дня на юг, на юг,
Четыре долгих дня
Он торопил коня на юг
И не щадил коня.

В кровавой пене конский бок,
Глаза — красней вина,
Но мчится бешеный седок
И шпорит скакуна.

И тот, кто сорок лет назад
Вознёс его в седло,
Кто гнал его сквозь дождь и град,
Промолвил, опуская взгляд,
Вздыхая тяжело:

«Довольно, дам покой ему.
На этом берегу
Он — лист дубовый, к моему
Прилипший сапогу.

И я стряхну его с ноги,
Пускай летит в огонь,
Туда, где сняты сапоги
И отдыхает конь».

Селенга

На песке у медленной воды
Влагой наливаются следы —

Это в полукружье каблука
Селенга, зелёная река.

У неё шестнадцать рукавов,
Вдоль неё пятнадцать островов.
Как щетина жёсткая, трава
Густо покрывает острова.

Дно реки — страницу из песка
Покрывают строки дневника.
Образуют в тёмной глубине
Надписи, неведомые мне,
Бычий череп или шар ядра,
Гривенник и дужка от ведра.

Селенга, зелёная река,
Вспомнит молодого казака,
Вынесет на берег для меня
Пряжку от казацкого ремня
С барабаном, саблей и орлом,
Чищенную мелом и сукном.

А теперь у медного орла
Зеленью подёрнуты крыла,
Как трава по этим островам,
Как вода по этим рукавам.

Маневры

Снег отражает, как слюда,
Небес туманное свеченье.
В урочище Эрген-Цада
Нас выводили на ученья.

Урочище Эрген-Цада
Омыто ветром небывалым.
Трепещет поздняя звезда,
Как стоп-сигнал, над перевалом.

Воздевши крылья на весу,
Садятся медленные птицы
В распаханную полосу
Вдоль государственной границы.

Мне этот мир давно знаком —
Древка антенны тяжкий трепет
И топовышка с бунчуком,
И рации немолчный лепет.

Там полковая частота
Ещё набита позывными,
Но вдруг вся эта голота
С их голосами номерными

Куда-то сдуется, и вот
Сквозь тлен армейского эфира
Забытый голос пропоёт
О красоте иного мира.

На первобытном языке
С гортанными и носовыми
Он возвестит о той реке
За башнями сторожевыми,

Куда, покинув свой капкан,
Мы все придём в блаженной неге,
Когда сарматский истукан
Приедет на хромой телеге.