Леонид Шевченко

Царицын—Сталинград—Волгоград: экскурсия для Песочного Человека

Пластмассовый, сувенирный ключ от этого города тяжелее знамени или триумфальной арки.

Предположим, что некий заезжий алхимик — розенкрейцер — факир-пожиратель огня (назову его Песочным Человеком, ибо дореволюционное имя “Царицын” отдельные краеведы переводят с татарского как “скрипучие пески”), решив на досуге заняться метагеографией, расстелил на полу гостиницы карту и возмутился: “Экая торпеда ушастая, 80 км вдоль Волги!”. И ножницами отхватил лишнее, остался только квадрат Центрального района: Концертный зал, Педуниверситет, Музей — панорама Сталинградской Битвы, Дом Художника, Муниципальный Музыкальный театр…

Песочный Человек сверяется с путеводителем: “Волгоград основан в 1589 г. как сторожевая крепость для охраны окраин России и волжского торгового пути от набегов кочевников”. Но через местную газету один любитель отправил шифровку Милораду Павичу: хазарский Итиль располагался, значит, где-то недалеко от нынешнего ресторана “Маяк”, аккурат под Астраханским мостом.

Не здесь ли начало волгоградской лит. традиции? Добро пожаловать в гипотетический Иерусалим постмодернизма (в буквальном смысле — то есть ПОСЛЕ)!

Далее по принципу случайных дат. Этот витражно-мозаичный метод совсем не пародия. Такая вот альтернативная хистори на материале краеведческого мейнстрима (каббалист одобряет мой видеоклип на песню “Растет в Волгограде березка” или “Есть на Волге утес”).

6 июня 1887-го Царицын посетил проплывающий по Волге П.И. Чайковский.

“Этот город мне не понравился, — жаловался Петр Ильич. — Странно как-то! Например, на огромной пустынной площади, в коей ноги утопают в песке, вдруг огромный дом на венский лад…”

Весной 1891-го А.М. Горький работал в артели грузчиков на царицынских пристанях.

Летом 1918-го генерал Краснов подошел к стенам “Итиля”. Наступило “Хмурое утро”. “Тревожно загудели гудки”, — информировал А.Н. Толстой в своем романе.

И наконец Сталинградская битва (в 2003-м ожидается юбилей победы, губернатор намерен объявить референдум по поводу возвращения “Скрипучим пескам” более раскрученного бренда). В сентябре 42-го начались уличные бои, немцы взяли Мамаев курган, и примерно в это же время Пабло Неруда отбарабанил на латиноамериканской машинке “Песнь любви к Сталинграду”: “Тысяча гаубиц рвут твое сердце на куски, жадной стаей сползаются к тебе скорпионы”. А на Мамаевом кургане в планшете мертвого офицера были найдены восемь лучших строк о войне:

Мой товарищ, в предсмертной агонии
Не зови ты на помощь людей,
Дай-ка лучше погрею ладони я
Над дымящейся кровью твоей.
И не плачь, не кричи словно маленький,
Ты не ранен, ты просто убит.
Дай-ка лучше сниму с тебя валенки,
Мне еще воевать предстоит.

Песочный Человек протестует, клип не должен превращаться в эпопею. Но, кажется, я забыл о Хлебникове, Шаляпине и майоре Эрнесто Че Геваре, которые с одинаковым равнодушием посетили сей “Итиль”.

Предлагаю своему метагеографу проследовать в XXI век (как пафосно, но что поделаешь).

Недавно вычитал где-то словосочетание философа А. Зиновьева “рогатый заяц”. Зиновьев имеет в виду общее состояние РФ, близкое к быстротекущему сюрреализму: гремучая смесь совдепии и новой буржуазности. В Волгограде рогатый заяц — фигура геральдическая.

Губернатор наш коммунист, но коммунист модернизированный, его называют “ставленником компании “Лукойл”, а чиновник и не скрывает своих пристрастий. И нефтяной дракон подмял город. Но 7 ноября вы имеете удовольствие наблюдать нашего губернатора, исполняющего на трибуне “Интернационал”. Однако “рогатый заяц” — это не только дела политические и чиновные.

О быстротекущем сюре. О литературе. Вообще об искусстве. О символах, черт возьми, об архетипах, едрена вошь!

Хочется начать с романической раскачкой: “На визитке Х. значилось “мясопромышленник и поэт”.. А еще и художник. Да какой! Владелец мясоперерабатывающего комбината постоянно устраивает в нашем городе свои персональные выставки (и не где-нибудь, а в самых лучших залах), там же на лотках продаются его книжечки. Как журналист побывал я как-то на подобном “открытии”: богема (члены Союза Писателей, певцы, музыканты, искусствоведы и братки-бизнесмены) кушала бутербродики и слушала дикие высказывания Иксера. Он, кстати, сюрреалист — на его холстах далианские тела и магритовские пятна. Но тексты из шикарного сборника “Откровение” прозрачно реальны —

Я планирую завтрашний день,
Будет в нем волокита и лень, 

Будут женщины и вино,
Закадычных друзей казино.

О Цехе, о бодром артельном труде… Сворачиваю карту и отвожу Песочного Человека на ул. Краснознаменскую в Дом Литераторов.. Нашей писательской организации исполнилось 80! Праздновали весело и нескромно. В Музыкальном театре. Приезжали лит. функционеры из Москвы (а наш Союз относится к С.П.Р.). Довольно скандальное получилось диво, в духе незабвенного бала из “Бесов”, правда, вместо капитана Лебядкина на сцене перед виновниками торжества резвились гигантские монстры из Кукольного театра и почему-то дефилировали манекенщицы. Большая часть писателей оскорбилась и ушла.

В баре Дома Литераторов мы с алхимиком моим опрокидываем в желудки по сто грамм. Я расскажу тебе, Песочный Человек, худшую гофманиаду. Слушай. Рогатый заяц курирует в Волгограде книгоиздание. И надо признать, этот зверек поставил свой библиофильский кошмар на широкую лапу. Механизм таков: фонтан из бюджетных радужных бумажек, Комитет по печати областной администрации в связке с писательской организацией (а там целый ред. совет, который как сообщество паладинов Артура, сидючи за очень круглым столом, отбирает рукописи) — в результате глянцевая россыпь: поэзия, проза, какой-нибудь мемуар. Тираж 1000 экз.! И авторов при этом зовут к себе улыбчивые кассиры и профессионально отсчитывают гонорары! Представь себе, Песочный Человек, что и мне улыбался этот райский кассир и вручал строгие купюры за голимую лирику. Но... В чем же фантазм? Согласно неким Правилам книги волгоградских поэтов и беллетристов огромными пачками уходят в районные и сельские библиотеки, на деревню к чертовым бабушкам, где... Что там происходит с ними в таком количестве, неизвестно. Ни в одном магазине доморощенных фолио не найдешь. Как там у Лосева — “в летейскую библиотеку, как злобно Набоков сказал”. Именно — туда. Причем, большинству письменников почему-то все равно: издал — деньги получил — воткнул на собственную полку — коллегам раздарил — и ладно.

Это вам не “Замок”, это вам не “Процесс”.

О периодике. Полюбуйся, факир: почти трехсотстраничные Веды “Итиля” — “литературно-художественный иллюстрированный журнал “Отчий край”. Учредитель — все тот же хитроумный Комитет. В редакционной коллегии — кроме председателей Союза композиторов, СП, Союза театральных деятелей и Союза художников — волгоградская знаменитость Борис Екимов. Замечательная бумага, репродукции… “Страницы литературной летописи”, “Юбилеи”, “Искусство”, “Критика и библиография”, “Природа”, “Сталинградская хроника” и, конечно, проза с поэзией. Я бы сократил название — “О.К.” Все “О.К”! Журнальный кирпич опасен. Соблюдай технику безопасности, ходи в каске по “метаулицам” города!

Беллетристика мутна, без первичных и вторичных литературных признаков. ИМЕНА, как мне кажется, вообще аннигилированы, и есть большой искус закодировать их, поднять (или опустить) до уровня мифологического: мужской пол — “Иван Иванович Самовар”, женский — “Елизавета Блюм”. Но в “О.К” публикуются волгоградцы Александра Васильева (та, которая могла, но не получила Букера), фантаст Евгений Лукин (тот, который получил практически всех “Странников”), тот же Екимов. Но Самовары и Блюмы более плодовиты.

Стихи, Песочный Человек, стихи… Двадцать шестой номер (на обложке сталинградские Рэмбо идут в атаку) открывает подборка ответсека СП Льва Кривошеенко:

Когда границу перешли фашисты
И Брест потряс всех стойкостью своей,
Нам до Победы тысячу четыреста
И восемнадцать оставалось дней…

На этом текст кончается. Но иногда “итильские” Веды дают сбой: Сергей Васильев (о нем ниже), с широкими уитменовскими жестами Лев Вахромеев, культуртрегер Александр Леонтьев (живущий теперь в Москве, печатающийся в Питере), Василий Макеев (лауреат астраханской премии им. Тредиаковского). А последнему вообще удается лепить неактуальные клюевские свистульки…

Доблестный рогатый заяц постарался и здесь. “О.К.” так же уплывает в деревенские летейские библиотеки, где чертовы бабушки (да не обидится житель деревенский — я просто мифологизирую) продают в Льве Кривошеенко и Борисе Екимове пережаренные до горечи семечки…

Я подвожу метагеографа своего к газетному киоску в “подземке”. За стеклом среди антисемитского продукта — детский журнал “Простокваша” (делается под мягким крылом ГУ “Издательский дом “Вечерний Волгоград”, редактор — Сергей Васильев, о котором подробнее — еще ниже). В общем, довольно съедобный и полезный в быту киндер-сюрприз: шоколадная оболочка + пластиковые монстры с лейблом (клеймом) “Сделано ОБЭРИУ”.

В переулке Трехколенном
В старом доме за окном
Жил да был один усатый
Полосатый астроном.
Был он, в общем, славный малый,
Да и с виду не слабак.
Но терпеть не мог собачек,
Собачонок и собак

— пишет постоянный версификатор “Простокваши” Тим Бегемотов.

Кстати, с журналом сотрудничают и столичные андерсены — Юрий Вийра и Михаил Есеновский. А на редакционной двери в нашем Доме печати висит угрожающий плакат: “Кто не купит “Простоквашу” — я тому весь нос расквашу”. Будущее Волгограда разгадывает пристойные литературные кроссворды, будущее Волгограда прекрасно, как прекрасна изящная “модель для сборки”, и нужные детали под рукой: здоровый абсурдизм, эстетический аристократизм и так далее.

Настоящее, как мы уже убедились, Песочный Человек, подернуто дымкой сирой. Но не без случайной феерии. Взрослые игры (“чапаев”, например) в Радость-Печатного-Слова. Ну, или не совсем взрослые. Я хлопаю по плечу факира своего белоснежным альманахом “Шар” (2001 г.). Сотня страниц, тираж не указан. “Панегирик бессмертному экстремизму” — так озаглавлен анонимный вступительный спич. Процитирую кое-что метагеографическое. Лови “рифму”, экскурсант.

“Подражая Манну, я ввожу в свои измышления понятие “волгоград” — гнусавит подкованный аноним — “чтобы, значит, легче было понять местный характер, его магическое воздействие (иногда я хотел бы даже пользоваться словосочетанием “волгоградская душа”, смутно припоминая манипуляции Шпенглера или что-то в этом роде”. И далее: “Поколения идут за поколениями, пожирая друг дружку… Меняются власти, чиновники уходят на пенсию… строятся галлюциногенные банки… Сталинградская Битва озвучена сакральными колокольчиками… Но это невинная поверхность. Под коростой... прячется ущербный гомункулус, та самая волгоградская душа, жестокая и малокультурная, не лишенная, правда, подчас своего специфического обаяния... талант в подобном контексте приобретает уже даже не трагическую окраску, а гипертрагическую — обреченную”. Ну и тому подобное, в том же духе. Предисловие как сивиллой писано. И надо же, Песочный Человек, перед нами даже не ПРОКЛЯТЫЕ, но ОБРЕЧЕННЫЕ. Невесело, но так же, как и у профи, нескромно.

Проза — текст Алексея Дьячкова (хлебниковед, участник Астраханских чтений, студент Литинститута) “Третий инцистированный Ганс Хедховт (к сорокалетию со дня рождения одного малоизвестного аквалангиста)”: “Наделяя способностью к противостоянию одни организмы и позволяя замечать это другим, природа с царственной небрежностью выбалтывает тайны”.

Стихи — Федор Ермолов (лидер рок-группы “Мата Хари”) “Поэма города”: “Город, я родился под знаком // Твоим, но так и не вжился // В Тебя, мы дышим по-разному, // Но, связанные узами не-любви // Мы нужны друг другу, как”.

Проза — Алексей Изваринов “Азалот”: “Арки обрушились, а в Пантеоне жили гадюки. Оставленные дома приобрели вид ночного и глупого кошмара”.

Стихи — Виктор Пермяков (преподает в одном вузе историю искусств, полиглот, переводчик) — “Сталинград” (не так давно был продублирован в “Литературке”): “Город мертвых заводов и семьи забывших людей, // чьи желудки сжигает тягучее мутное пойло, // город банков, растущих как грузди в период дождей, // и грибов, что отравлены выхлопом смрадов “Лукойла”… Сталинград, город мата, что въелся и в слух и в уста”.

Стихи — Владимир Мозалевский — “Смена образа или момент истины”: “И горожане безумно// Любят друг друга в пыли // Творчески, с выдумкой, умно, //бросив в снега костыли”.

Летом в кинотеатре “Волга” (конечно же, Центральный район) альманах был представлен довольно многочисленной публике: нетрезвые в зюзю писатели читали в микрофон. Ах, метагеограф, как ты думаешь, неужели природа, наделяя организмы способностью к противостоянию, что-то там выбалтывает с царственной небрежностью? Во всяком случае, прими к сведению этот “шаровой” ландшафт.

Стоп, машина, как говаривал хармсовский Пушкин. Прервем на минуту экскурсию.

Контрапункт к волгоградским мистериям.

О футуризме.

Вернее, о фантоме футуризма в декоре сталинского ампира Центрального района, где на набережной белые ротонды. Точнее я не могу сказать.

В “Итиле” живет 90-летний художник-офортист Александр Павлович Легенченко. В 30-х годах учился в Ленинградской Академии художеств у Евгения Лансере, с Филоновым был знаком. В 60-х рисунки Легенченко попадают в Америку к Давиду Бурлюку. Случайная феерическая переписка. “Я восхищен”, — заявляет тот, кто “с разрисованной рожей Кавальери казался пригожей”. И еще в письмах стихи. Александр Павлович хранит раритеты в картонной папке. Для ТАКОГО города — уже сказка. Но я не знаю, что мне делать с ЭТИМ. В метагеографии, разумеется, нет ни одного постороннего пригорка. Но здесь твоя работа, мой Песочный, а я не берусь.

Вернемся. Позаимствуем у рогатого зайца несколько коллекционных экземпляров. Заглянем в летейскую библиотеку, покуда у чертовой бабушки жарятся ее семечки.

Новинки.

“Литературная студия” (Волгоград, 2001). Орден старый, Секта почти, анахронизм медиевистский, паломники в страну Совписа (кто в курсе, тот понял, о чем я). Синенькая дурная обложка. Аннотация смердит: “В сборник вошли стихотворные подборки семи молодых поэтов — членов литературной студии при писательской организации. Новое поколение поэтов предлагает читателю свой взгляд на мир, свою систему ценностей. Творческий поиск, свойственный молодым”, и проч. Вечная молодость! Вечная весна! Один из создателей “новой системы ценностей”, насколько мне известно, уже пенсионер (опять рогатый зверек наследил). Сколько печали в недобросовестной групповухе! Сувенирный ключ тяжел, и обложка эта наглая тяжела. А кто читатель (если отвлечься от кафкианских правил книгораспространения)? Кто он, кроме нас, алхимик? Где твои ножницы? Делим на семь частей. Пять огрызков в сторону. Два подержим на ладонях.

Илья Курин (“Цветные стекла”) вроде бы неповоротлив и беззащитен, как слон на льду, как хоккеист в посудной лавке.

…Очень редко... но все-таки дождик.
Что с Вами? — спрашивает прохожий.
Я подумал: может, я съел мороженое?
А кругом расцветают букеты картошки.
И у девочки в садике — ножки.
И машины совсем никуда не идут.
Как мы встретимся?
В среду.
И пошла… вся невинная — цвета пеленок.
Сегодня особенно тихо.
Как будто уснул ребенок.

Вот, наверное, и хилый “футуризм” в декоре ампира. “У меня есть мама на васильковых обоях, а я гуляю в пестрых павах” — так ведь? Но здесь есть радость неофита, ОБРЕЧЕННЫМ “шаровикам” не доступная.

Без пятнадцати восемь
На часах. На руке пять
Пальцев. На месте меня
Должна стоять ваза с цветами!
С зеленой водой! Для меня
Слова «женщина» и «вода»
Рифмуются. И когда
Она произносит «да»,
Я представляю ее с кувшином.

И — Алексей Березовой (“Названное”). Когда б вы знали, из какого сюра. А я не шучу. С моим экскурсантом мы нашли шедевр, 4 антологические строки.

Изгиб поворота, и локон
Сирени на смуглом углу — 
Как женский закинутый локоть,
Меня уводящий во мглу.

А вот еще пример волгоградской вечной молодости, на сей раз прозаической. “Восхождение (сборник прозы молодых литераторов)”. 400 страниц и пять беллетристов (младшенькому всего 34 натикало). “Разные по манере письма и мировоззрению, — грузит комментатор, — все они стремятся к одному: художественно искать в этой грешной жизни высокие идеалы”.

Один деревенское детство подвергнул трепанации, другой, заикаясь, “разрабатывает армейскую тему”, третий… ИМЕНА неуместны: Блюм-Самовар, да и только (кстати, все они в “О.К.” и публиковались). Но что дико — замыкает “Восхождение” (книжка сляпана в этом году) Александра Васильева (кроме всего прочего, напечатана номинированная на Букер повесть “Моя Марусечка”). Это она-то “начинающая и молодая”? На “Иляне” и “Биографии” неожиданная тень Леонида Добычина (“крошечные, по две-три страницы рассказы… представляют собой как бы бесстрастный перечень незначительных происшествий. Однако, они читаются с напряжением”, — так о нем Каверин вспоминал.). “В одна тысяча пятьдесят седьмом году супруг Галины Феофиловны увлекся заведующей учебной частью средней школы номер один Лидией Георгиевной Носик. Галина Феофиловна пробюллетенила четырнадцать дней, потом ушла с головой в работу и в контакт с инструктором отдела партийного строительства... Дочь Зинаиды увлеклась глотанием копеечных монет”. Бесстрастный перечень. Сравните с добычинской “Лидией”.

И наконец, последний коллекционный экземпляр — Сергей Васильев — “Странные времена” (2001 г.). Уйму эстетский гонор, побалуюсь воровской простотой: пожалуй, это ЕДИНСТВЕННЫЙ волгоградский поэт.

Ничего уже не изменить
Ни в природе и ни в человеке.
Не прервется, видимо, вовеки
Этих дней невидимая нить.

Будут плыть и плыть издалека,
Отражаясь в бесконечной влаге,
Фавны, урны, розы, саркофаги,
Девушки, деревья, облака.

Васильев издал три книги (в конце 80-х в “Современнике”). Куцые подборки “давали” “Новый мир” и “Юность”. В “Знамени” (№ 9 за 2001 год) появилась первая сносная. Что еще? Участвовал во Втором московском фестивале поэтов (номинация “звезды провинции”). Сейчас, как я уже упомянул, занят изготовлением “киндер-сюрпризов” — веселит детишек ребусами, анаграммами и хулиганской рифмовкой. А вообще я отказываю себе в праве рассуждать в моем фельетонном “метагеографическом” обзоре о стихотворениях Сергея. Замечу только мимоходом, что кроме А. Тарковского и Н. Заболоцкого Васильев во многом “совпадает” (я о счастливых совпадениях) с Геннадием Русаковым (“Разговоры с богом”). Этакая поэтическая йога, инструкция к молитве, исихазм, если хотите…

Итак, Песчаный Человек, Итиль—Царицын—Сталинград—Волгоград и снова Итиль нами взвешен и найден…

Хотя, нет, — остался еще один “пункт” (или, точнее, пунктик). В том самом 1999-м году недалеко от того оврага, где газетный спец по “хазарскому вопросу” утвердил “неразумную” столицу, открыли памятник Александру Сергеевичу. Многих напугал игривый скульптор: на постаменте возвышалась плита, из плиты выпирала несуразная голова, окруженная как бы пеной морской… никакими словами не передашь. Приезжайте и посмотрите сами. Возможно, имелся в виду Пушкин, который постоянно падал с табуретки и любил восклицать: “Стоп, машина”…

Как тяжел пластмассовый сувенирный ключ!