Нескончаемое присутствие
I Международная конференция “Мир прозы Юрия Трифонова”. Москва, 25—28 марта 1999 г. Организаторы — РГГУ, редакция журнала “Знамя”, Академия русской современной словесности (АРС’С).
Роман Юрия Трифонова “Время и место” открывается эпиграфом (в журнальном варианте, видимо, исключенным цензурой), последняя строка которого гласит: “Дата вашей смерти”.
Вот уже восемнадцать лет, как умер Юрий Трифонов. За эти годы из текстов, оставшихся ненапечатанными, были опубликованы “Исчезновение”, “Опрокинутый дом”. А недавно — рабочие тетради и дневники, подготовленные к печати и откомментированные О. Р. Трифоновой. Их публикация в журнале “Дружба народов” была завершена накануне конференции.
Насколько актуальными, а не просто литературно-историческими стали эти публикации? Сохраняется ли влияние Трифонова на современную мысль? На искусство? Вписываются ли проза и размышления Трифонова в современный литературный — и шире того, общественный — контекст? Можно сформулировать короче: удалось ли Трифонову опередить свое время, перейти в иной разряд, разряд актуальной классики — уже после смерти? Или он остался в контексте либеральной ветви советской литературы, ее достойных представителей (и его друзей) — таких, скажем, как Владимир Тендряков, Виталий Семин, Федор Абрамов?
Взаимоотношения Трифонова с контекстом времени всегда были достаточно сложными. Сам Трифонов говорил, что он “оттаивает” вместе со временем, меняется вместе с ним. Значит ли это, что Трифонов настолько соответствовал своему времени и его изгибам, что только и делал, что следовал его меняющейся конъюнктуре и исчез вместе с ним?
Мальчик из семьи большевиков в середине 30-х записался в литературный кружок Дома пионеров на улице Стопани; руководила кружком Вера Ивановна Кудряшова, воспитавшая не одного советского профессионала-литератора; в кружок к детям приходили такие известные писатели, как Фраерман и Паустовский. Сюжеты, которые записывает мальчик в тетрадку, никак не прикреплены к окружающей мальчика действительности. В Литинститут поступает уже юноша — по стихам его не приняли, заметили по рассказам. Литинститутские его работы не вызывают восторга у соучеников, но отмечены К. Фединым (“Трифонов писать будет!”). Дипломная работа показывает средний уровень стопроцентно советского молодого писателя. Из других однокашников Ю. Трифонова по институту в дальнейшем получились советские (большинство) и антисоветские (абсолютное меньшинство) писатели. Из Ю. Трифонова — в конце концов получился писатель, преодолевший в себе писателя советского. Несмотря на личную дружбу и полное взаимопонимание с писателями-шестидесятниками, его нельзя отнести к группе или поколению. Трифонов обретает настоящую известность после шестидесятников, тогда, когда они уже исчерпывают волну своей оглушительной популярности. По-настоящему обретает себя после 1968 года, после конца 60-х. Нарастающее непонимание и раздражение, в том числе и либерального окружения, преследуют Трифонова по мере нарастания его таланта.
Об этом и о многом другом говорили участники I Международной конференции “Мир прозы Юрия Трифонова”, состоявшейся в Москве в конце марта. Вечер воспоминаний в Большом зале ЦДЛ (вспоминали — Михаил Коршунов и Юрий Давыдов, Елена Николаевская и Леонид Завальнюк, Александр Кабаков и Валерий Золотухин, Константин Ваншенкин и Ольга Трифонова) накануне конференции задал тон научному событию; два дня в РГГУ обсуждались доклады, сгруппированные по пяти направлениям: присутствие “вечных” тем и мотивов в прозе Юрия Трифонова (Галина Белая, Леонид Бахнов, Алевтина Кузичева); автобиографическая основа и художественный вымысел (Владимир Новиков, Александр Кабаков, Александр Нилин, Джеральд Майклсон, профессор Канзасского университета, США); современный Трифонову идеологический контекст (В. Кардин, Герман Ермолаев, профессор Принстонского университета, США; Дэвид Гиллеспи, университет Бат, Великобритания); поэтика и метафизика прозы Трифонова (Давид Фельдман, Татьяна Спектор, университет штата Айова, США; Татьяна Бек, Елена Скарлыгина); проза Трифонова в контексте современности (Михаил Фальчиков, Эдинбургский университет; Валентин Оскоцкий, Наталья Иванова).
В центре внимания участников конференции находились и вопросы, традиционные для “трифоноведения”, — эволюция писателя; путь от увенчанных сталинской премией “Студентов” к новому качеству, отношение к интеллигенции, к “образованщине”, к русской философии; исторические взгляды Трифонова, внутренняя взаимосвязь и взаимообусловленность “городской” и исторической прозы. В то же время на конференции произошло “накопление качества” и прорыв к ранее не обсуждаемым проблемам: архетипы в прозе Трифонова; евангельские реминисценции и их функции; символика сна и мотив предчувствия; присутствие поэзии — текст и контекст. Совместными усилиями были заново и подробно откомментированы интертекстуальные связи в прозе Трифонова что заставило задуматься о необходимости и, главное, возможности, готовности исследователей помочь комментированному изданию собрания сочинений.
Заключительное заседание конференции было организовано как “круглый стол”, на котором сошлись дискуссионные точки зрения: влияет ли ускользающая от определений проза Трифонова на современную русскую словесность? Отвечали как “практики” литературного процесса (Александр Кабаков, Анатолий Королев, Юрий Кувалдин, Анатолий Курчаткин, Михаил Холмогоров), так и “теоретики” (Андрей Немзер, Сергей Чупринин, Евгений Шкловский). При этом “практики” — все как один — отвечали утвердительно: да, не только влияние, но сам “воздух” современной прозы создан во многом Юрием Трифоновым. Однако, исключая прямое эпигонство (которого хватает), последователи Трифонова, его ученики, его “школа” — а есть ли они? (Вспоминаю, как Трифонов — на одном из писательских сборищ для молодых — настойчиво говорил аудитории, внимавшей ему так, что полет мухи был бы слышен: не надо клубиться.)
В последний день работы участники конференции были гостями музея “Дома на набережной”, — всех пригласила нынешний его директор Ольга Трифонова. Вечером 28 марта Юрий Любимов со своими артистами поднял зал Таганки минутой поминовения — в день смерти писателя играли “Дом на набережной”, спектакль, которому вот уже двадцать лет. Спектакль не стареет — о его создании и о Юрии Валентиновиче прежде всего рассказывал Юрий Петрович у себя после спектакля. А участники конференции расписались на стенах знаменитого любимовского кабинета.
Можно спорить о продолжении Трифонова в современной словесности. Его присутствие и мощное влияние несомненны (этого пока никто не проанализировал — оставляю для следующей конференции) на “самый-самый” наш кинематограф. Алексей Герман не случайно завершит фильм “Мой друг Иван Лапшин” прямой цитатой из “Долгого прощания” — “А Москва (у А. Германа — “город”. — Н. И.) катит все дальше, через линию окружной, через овраги, поля, громоздит башни за башнями, каменные горы в миллионы горящих окон, вскрывает древние глины, вбивает туда исполинские цементные трубы, засыпает котлованы, сносит, возносит, заливает асфальтом, уничтожает без следа, и по утрам на перронах метро и на остановках народу — гибель, с каждым днем все гуще”. Трифонов сообщил внутренний сюжет, систему мотивов и интонацию и другому нашему событийному кино — уже 90-х. Я имею в виду “Утомленные солнцем” Никиты Михалкова — стопроцентного, казалось бы, оппонента Германа. Оппоненты сходятся в своих “трифоновских” импульсах, — вот еще одна цитата, теперь уже из “Обмена”, о летней жизни в дачном поселке Красный Партизан 30-х вспоминает мальчик, сын крупного чина из партноменклатуры: “Ничего не осталось от тех вечеров с патефонной музыкой “Утомленное солнце нежно с морем прощалось”, с громким разговором двух глухих красных партизан, споривших о чем-то на втором этаже, со стуком китайских костяшек на верандочке Николая Алексеевича. В этом мире, оказывается, исчезают не люди, а целые гнездовья, племена со своим бытом, разговором, играми, музыкой. Исчезают дочиста, так, что нельзя найти следов”. Так “исчез”, говоря эзоповым языком, и отец мальчика: “Мгновенная смерть от инсульта — тогда это называлось апоплексическим ударом — случилась душным днем прямо на улице”. Утомленный солнцем. Душным днем. Прямиком — к Н. Михалкову, на мой взгляд, “спрямившему” Трифонова (вплоть до огромного, подвешенного на дирижабле портрета вождя. А “дом на набережной”, где с видом на Кремль кончает счеты с жизнью герой О. Меньшикова?)
Открывается много перспектив, много новых возможностей — для исследователей ведь крайне важно, что предмет их пристального внимания неисчерпаем.
Участники конференции надеются издать свои выступления полностью — отдельной книгой. А с некоторыми из эссе, написанными “поверх” доклада, наши читатели смогут познакомиться в августовском “Конференц-зале” журнала “Знамя”.
