НАБЛЮДАТЕЛЬ

рецензии

«Сквозь поле незасеянное — руки тяну к тебе,
но обнимаю — их…»

Татьяна Вольтская. Крылатый санитар. — М.: Воймега, 2019.

Татьяна Вольтская вписалась в петербургский поэтический ландшафт около двадцати лет назад, но настоящее признание и в Москве, и в Петербурге, и в зарубежной русскоязычной среде пришло к ней только в последние два-три года. Почему? Вряд ли найдем исчерпывающий ответ.

Вероятно, в последние годы что-то уточнилось, чуть-чуть сдвинулось в поэтике Вольтской, обрело более четкую фокусировку, в том числе стала проникновеннее и органичнее мелодика стихов. Все стихотворения книги ярко эмоциональны: в любовной лирике — проникновенно-щемящие интонации:

               Я хочу обнять тебя руками, ногами, хвостом,

               Створками раковины, ворсинками, бахромой, кустом...

В гражданских стихах диапазон модуляций голоса широк — от гневного неприятия лжи и зла:

               Мы живем на проспектах имени палачей,

               Раскрываем рот — и голос у нас ничей…

— до сопричастной сострадательности к жертвам:

               У сухого пня с тобой посижу, браток,

               Пошепчусь, пошуршу, как сухой листок, —

               Пока мне на роток не накинет земля платок.

В каждом случае интонация вовлекает читателя в поэтический мир, созданный автором, приобщает к ее переживаниям, метким наблюдениям, саркастическим отповедям; делает читателя соучастником в творимом ею поэтическом пространстве.

Другое характерное отличие поэтики Вольтской — насыщенность ее стихов метафорами. Немало их даже в разделе «Содержание», включающем в себя названия стихотворений: «Ты включаешь меня, нажимая на пуск…», «В темной утробе зимы шерстяной…», «Снег лежит, как убитый царевич…», «Развернулась гармошка ступенек…», «Мы будем точкой с запятой на зимней мостовой…»...

В любом обыденном предмете или явлении автор сразу схватывает («хищный глазомер простого столяра») другую сущность: аэропорт предстает «прозрачным, как песочные часы», джин наполняет рюмку, в которой «уже притаилась тоска», в поворотах набережной — «повороты конских шей»; облака «летят, как ангелы».

Книга насыщена такими примерами.

Встречаются стихотворения — сгустки метафор, подобные галактическим образованиям в звездном небе. Они воспринимаются как одна большая развернутая метафора, например, «Спящий не спит…»:

               Спящий — кочевник. Чем его сон короче,

               Тем длиннее путь, тем больше мелькает лиц.

               Черное молоко, черное молоко ночи

               Под теплыми животами невидимых кобылиц.

               Спящий — охотник: он забывает отчий

               Язык, впереди его — дичью — несется мысль,

               Которую он не поймает. Черное молоко ночи

               Прокисает под утро, превращаясь в кумыс.

Здесь автор погружает нас в метафизику сна творческого человека. «Черное молоко ночи» — ночная тьма, которую непрерывно пьет спящий1 . Он путешествует по времени и пространству, как охотник за дичью, гонится за ускользающей мыслью. А с ослаблением сна творческое начало в спящем ослабевает, подобно тому, как «черное молоко ночи», «прокисая под утро», превращается в кумыс, то есть теряет свои первоначальные свойства…

Поэзия Вольтской традиционна, насколько это возможно сегодня, когда традиции сотрясаются новыми веяниями и сам язык претерпевает изменения чуть ли не катастрофические. Тем не менее поэту удается сохранять верность традиции: стих ее грамматически безупречен, налицо пренебрежение формалистическими изысками, подкупают искренность и доверительность интонации. Традиционна и запись стихов: каждая строчка стихотворения начинается с прописной буквы. При этом стихи ее чаще всего сложны и многоплановы, и если уместны здесь математические параллели, то можно уверенно сказать, что ее поэзия ассоциируется с высшей математикой, оперирующей интегралами и производными.

«Крылатый санитар» — одиннадцатая книга Вольтской. В ней четыре раздела: «С той стороны жизни», «Отпуск», «Случайные попутчики», «Здравствуй, снег».

Стихотворения в первом и четвертом — в основном о любви: то счастливой, то драматической, то печальной. Счастливой, когда взаимная, дающая ощущение полета:

               Башмаками земли не касаясь,

               Головами — сырых облаков,

               Вызывая веселую зависть,

               Раздвигая руками легко

               Невода непросушенных улиц,

               Сквозь вечернюю белую мглу

               Мы идем, поминутно целуясь,

               Замедляя шаги на углу…

Драматической любовь ощущается, когда отягощена расставанием:

               Ты не вспыхнешь напоследок, не прошепчешь мне — постой! —

               Этот воздух слишком едок, и на улице пустой

               Резок свет автомобиля, словно лезвие ножа.

               Ничего я не забыла. Уезжаешь — уезжай!

Печальной, потому что лирический герой2  умер какое-то время назад:

               …Жила бы в другом краю,

               Без еловых густых мехов —

               Ни про жизнь твою, ни про смерть твою

               Никаких бы не знала слов.

Да, человек ушел в мир иной, но в поэтическом мире Вольтской он остается рядом с нею, и разговор с ним длится и длится.

Поэтому первый раздел книги получил название «С той стороны жизни…», а четвертый хотя и назван «Здравствуй, снег», но стихи в нем — тоже о любви, вероятно, о той же самой:

               Этой ночью с завернутым краем

               Стылой жизни, с подтаявшим льдом

               Мы друг друга найдем, потеряем,

               Потеряем и снова найдем.

Второй раздел, «Отпуск», назван по его центральному стихотворению, которое посвящено Крыму и состоит из двенадцати элегантных и классичных восьмистиший. Одно из них, третье, особенно хочется процитировать за его живописность:

               Все торговки в ларьках у пирса,

               Поклоняющиеся жаре,

               Мужичок, что с утра напился,

               Даль, дрожащая, как желе, —

               В тучу вперились, как в крамолу,

               Как в приплывшего мертвеца,

               А мальчишки сигают с мола

               В малосольное Черное море

               Цвета свежего огурца.

Тут же ряд замечательных стихотворений, тематически отличающихся от стихотворений других разделов, в частности, «Уже смеркается, Меркуцио….» по мотивам трагедии Шекспира «Ромео и Джульетта», где смерть Меркуцио становится предвестием других смертей. Во второй строфе — потрясающая метафора сползания смертельно раненного друга Ромео по лестнице:

               И можно не ползти по лестнице,

               Как краб с оторванной клешнею…

Нельзя не отметить стихотворения «В Европе учат жить, в России умирать…» —реплику и на стихотворение Мандельштама «Ариост» («В Европе холодно. В Италии темно…»), и на стихотворение Некрасова «Памяти Добролюбова»: «Но более учил ты умирать…».

В третьем разделе книги «Как я люблю вас, современники» Вольтская предстает в другом качестве: сюда входят ее гражданские стихи. Это тоже лирика, но иного накала: здесь отклики и на трагическое прошлое страны, и на драматические события сегодняшнего дня. Так, начинающееся строкой-рефреном стихотворение «Мы живем на проспектах имени палачей…» посвящено незаживающей, как рана, памяти жертв репрессий советского времени:

               И куда ни пойдешь — на запад ли, на восток,

               Бедный Юрик, бедный-победный Санек, Витек —

               Все тропинки тобой перечеркнуты — поперек…

Стихотворение «Как я люблю вас, современники…» (с анафорой первой строки) — отчаянное сожаление об индифферентности значительной части молодежи по отношению к общественным событиям, происходящим сегодня в стране:

               Как я люблю вас, современники,

               В тенечке ждущие под соснами,

               Когда из вас навяжут веники,

               Когда засыплют вас доносами…

Здесь же стихотворение про общественное движение «Бессмертный полк» («Вот он плывет над нами — призрак, Бессмертный полк…») — о том, как благородный спонтанный порыв рядовых граждан, порожденный памятью о погибших на войне близких людях, превратился в результате вмешательства чиновников от власти в казенное пропагандистское мероприятие:

               …Молчали деды — придя с войны.

               Внуки пригубят крови дедовой — и пьяны,

               Столько ее разлито — рядом ли, вдалеке —

               Все мы стоим по шею в теплой ее реке.

               Волны ее упруги: здесь, посреди реки,

               Все поневоле братья, на берегу — враги.

               Завтра пойдут колонной дети — и встретит их —

               Черной икрой ОМОНа площадь: не для живых…

Искореженной судьбе известного правозащитника, председателя Карельского мемориала Юрия Дмитриева, арестованного и находящегося под следствием в результате предвзятого, по общественному мнению, обвинения, посвящено стихотворение «Вот он, спаситель страны, которой не до спасенья…».

Пафос стихотворений этого раздела — в неприятии лжи и насилия над людьми, попрания гражданских свобод.

Главные направления творчества Татьяны Вольтской, лирика любовная и гражданская, счастливо сосуществуют и дополняют друг друга в ее творчестве и в книге «Крылатый санитар». В основе обоих направлений — любовь. В одном случае — к отдельному, самому дорогому для нее человеку, в другом — к отечеству, Петербургу, родной природе, снегу, соотечественникам.

Показательно в этом смысле ее недавнее стихотворение «Еще одно заброшенное поле…», опубликованное в Фейсбуке 8 июля 2019 года и не попавшее в книгу. В нем — мысль, очень важная для автора — и для нас: руки, раскрытые для объятия любимого, обнимают всех несчастных и обездоленных:

               Но сквозь тебя плывут, как через поле,

               То беженцы, скользящие из рук,

               То детский плач, то отголоски боя,

               То три солдатки, впрягшиеся в плуг,

               И корка хлеба, и головка лука

               На поздний ужин — кипяток и жмых.

               Сквозь поле незасеянное — руки

               Тяну к тебе, но обнимаю — их.

А «Крылатый санитар» в названии книги — это, по мысли автора, наш общий ангел-хранитель, с горечью наблюдающий из небесного «приемного покоя» за нашей духовной «стылостью», за отсутствием милости ко «всякой малости, всякой живности», за неспособностью в полной мере сострадать и сочувствовать друг другу.

Виктор Есипов