НАБЛЮДАТЕЛЬ

рецензии

недосказанное/несказа́нное

Татьяна Данильянц. В объятиях реки. — М.: Воймега, 2019.

Как много умеющих обращаться с наличным, насущным, но сколь мало тех, кто способен действовать и говорить с еще несозданным или недосозданным.

В этой книжке есть удивительная краткость — хотя присутствует и лаконичная афористичность, не менее значимы и пробелы, «промывы», то, что, наверное, унесла река, отголоски сказанного прежде, как эхо, теряющееся вдоль и вдаль течения, печаль недосказанного и словно бы призрачная сумма возможного несказанного нами о ней

               этой влагой и ветром и пеной

               пропитана жизнь

               эта влага родная

               и влага чужая

               родная

Всё объединено темой реки, она задаёт незримую фабулу. Само заглавие «В объятиях реки» кажется неожиданным и новым, но оно неизбежно относит нас и к извест­ным стихотворным и другим образам. Являются некоторые ассоциации, причём в большей степени, чем «державинское» течение реки времён, явственно лермонтовское «обнявшись, будто две сестры…».

Но что такое «объятия» из заглавия? Тут вступают блоковская строка: «затопили нас волны времён» и более древние слова «объяли меня воды до души моей» пророка Ионы. Всё же река-спасительница не только затопляет и поглощает, она способна поддержать и вынести на берег невредимым.

Время является изменяющейся в своих определениях зримой и незримой красной нитью в сжатой и открытой в своих берегах книге-поэме

               распрямляются двери

               лица

               перья на птице

               время

               распрямляется

               скособоченный край

               рая

Разгадка (и загадка) названия составляет особый интерес, в краткости хочется вопрошать и не получать сразу логический ответ. В разговоре автора и реки, подвижном, текучем, и проистекает жизнь книги, и хочется подвергнуться такому движению, быть внутри, в объятьях реки, без лишних высказываний. В книге — переплетающиеся речные смыслы, а не одна общая линия, пусть и достаточно извилистая. Реке, всеохватывающей, всеуносящей и уничтожающей, противостоит одновременно и её непрерывность, память, повторяющаяся и возрождающаяся. Её неразрывность, соединяющая прошлое и будущее.

В книге отчётлива структура. Список частей и названий стихотворений важен, ибо он и предопределяет значимость краткости книги. Но при вполне рациональной, выразительной последовательности заглавий они нанесены на полупрозрачный листок, который приблизили к бегущей воде. В книге четыре части, и они — речные ступени внутреннего пути. Поэтому описание разворачивания книги, её разрывного нарратива выражает её суть. Хочется пройти его и повторить, вторить ему.

В первой части, «Беспамятство» — ряд выразительных и отрывочных восклицаний и обращений к реке. В первом стихотворении, название которого совпадает с названием книги: «нет у нас общего времени / места / только клочки / обрывки / слоги / отовсюду летят / к реке». В следующем стихотворении задаётся вопрос «Остаётся ли что-то, / остаётся ли — рябью — вода?», за чем последует ламентация «Всё стирается в пепел». И дальше: «как будто время отправилось вспять / в мгновенья реки / с неправильным течением». Голос на берегах реки, которая больше создаётся, чем видится: «о скажи / что эти слова /никогда не остынут». «В складках времени»: «а потом вода набегает / и теряется видимость дня». И в завершающем стихо­творении «После Блейка» — задание в будущее — речное движение и почти клятвенное «Мы сохраним, / чего бы нам ни стоило, / нашу невинность в опыте».

Следующая часть, «Тело говорит — душа отвечает», — наиболее риторическая, она — внутри возникшего русла. Здесь — диалог «бренности» и «нерушимости»: изменчивая текучая река может быть соотнесена с «телом», а постоянная в своём непрерывном изменении та же, но и иная река может быть связана с образом вечного — души.

Третья часть содержит некоторые чувственные «свойства реки». Говорится о вещах предельных и даже запредельных, метафизических. Но непреложность их для автора и читателя выражается в небольших, ускользающих от прямого прочтения отрывках. В этой части конкретность — через звучание. Появляются имена собственные, в том числе рек: Днепр, Вента, Лета. Само заглавие части «Сердца Четырёх», помимо очевидных внешних (и слегка даже комичных) литературно-кинематографических ассоциаций, неслучайно в заданной звуковой развертывающейся композиции: «сердца четырёх» — начальное «сер», как в «Сербии», и завершающее «рёх» — торможение «рек» в звуковом конце-окончании. Драгоценности созвучных названий (отдельных глав) — Сербия, Македония, Армения, Венеция — быстро река подносит на свет дары земли, тут же уносит их или оставляет позади: в переливах слышен и виден шелест сверкающей прозрачной воды. Река и речь — две сестры — сопровождают тогда друг друга, и что одна рекла: Сербия, Македония, Армения, Венеция — то и рек поэт (имя рек) — рек этих имя. И ищет переливающееся, журчащее созвучие — камешки сквозь текучий прозрачный слой речи: «сер» — «кед» — «мен» — «вен-нец» (венец — окончание реки). И последовательная незаметная серия созвучий откликается на строку из первой части: «лон жил вен век». И вот завершающие стихи третьей части:

               Мы подошли вплотную к реке.

               ………………………………….

               Мы подошли вплотную.

                                                            На просвет сияли наши жизни

                                         в огне

                                                                       неправдоподобного

                                                                                                           света

Четвёртая часть, «Возвращение», содержит итоговый, хотя и ускользающий, словно река, «вывод», но это — и «вода» нерушимая. Начинается она стихотворением «Река», и «неизменность» её вначале является в омертвевшем виде: «На меня смотрит река, / каменный саркофаг» — высохшая река, её остов. Но в конце: «Ты, река, / которой не знаю лица, / укажи / укажи мне / путь». А в следующем, «Освободи мою речь», — явно или неявно «речь» снова соотносится с «рекой». Речь пробуждает вернувшуюся и неузнаваемую реку. В следующем: «Необратимость. / Невозвратность времени. / Кто нам поможет?». Задаются самые существенные вопросы и утверждения. И в следующем: «я и ты превращаемся… в твердь обетованную / я и ты». Поэтому в следующем будто бы — отклонение и формула (среди других):

               Будем хлебом, и смыслом

               и горьким квасом.

               Будем всем, будем всеми

В предпоследнем, «Фениксе», — возвращение вверх по течению реки и речи: «И, возвращаясь, к истокам, / мы говорим, обретая волненье: / мы любим, любили, полюбим». И наконец, в заключение — самые значительные слова, которые открыты в свете чистой реки и не страшатся себя: «Наполняется жизнью смерть. / И жизни не видно конца».

Последнюю часть, «Возвращение», предваряет высказывание Гастона Башляра: «Необъятное — внутри нас». Прочитав название книги, затем её всю и ещё раз название, мы неизбежно оказываемся в «стихотворном междуречье»: между рекой времён с её поэтическим memento и созданием невиданных русел, течений и проток и кровеносных жилок. «Необъятное в нас» — то, что не может объять никакая река, но, пронеся с собой, — она отпускает нас в свободу. Повторы слов, речные повторяющиеся берега.

Но первая часть в книге — «Беспамятство», а первая строка в последнем стихотворении книги, «В глубине обморока…», — что же это, «возвращение»? Река, «кусающая свой хвост»? Однако в проёмах и найденных просветах — небывалое новое. Пройденный путь нескончаем и лишь подтверждается обновляемым кольцом реки. В заключительных стихах книги — строки: «Наполняется смыслом река, /а водою — живая речь».

«Недосказанное было совершенно»? — говорит поэт. Объятья реки и речи — будто двух сестёр. И ещё из книги «В объятиях реки»: «“Быть” значит “здесь”».

Владимир Аристов