НАБЛЮДАТЕЛЬ

рецензии

Сказка о потерянной целостности

Юрий Буйда. Пятое царство: роман. — Москва: Издательство АСТ: Редакция Елены Шубиной, 2018.

Слона в новой книге Юрия Буйды не приметить невозможно: он материализуется перед взором читателя в самой первой строке пролога, обеспечивая таинственную завязку, в ней же и исчезает: «Ребёнка повесили в понедельник, палача — в четверг, а слона казнили в субботу». Читателю сразу предлагается сделать выбор: идти за автором дальше или испуганно захлопнуть книгу, — страшно, жутко.

Страшного и правда дальше будет много. Как и интригующего, насмешливо-ироничного, серьёзно-поучительного, просветительского, детективного, остросюжетного, «заумного», исторического и псевдо-исторического, философского, прямолинейного, недосказанного, «смутного».

Читателю будет предоставлена возможность ощупать свою часть слона, как в известной притче о слепых старцах, и составить мнение — что же перед ним такое. Возможно, удастся слой за слоем пальпировать и авторский замысел, спрятанный затейливо, но так, чтобы нашли. Имеется и инструментарий: зацепки, подсказки, повторяющиеся символы, прямые подробные объяснения, сводящие на нет старательное закручивание сюжета.

Авторский анонс: «Пятое царство — захватывающая, душеполезная, поучительная и забавная история в двенадцати главах — по числу врат Града Небесного — о борьбе добра со злом, о любви и ненависти, о магии и астрологии, о жёлтой крови, загадочных монетах и мертвой царевне, в которой участвуют тайные агенты Кремля, шотландские гвардейцы, призраки, ожившие мертвецы, иностранные шпионы, алхимики, прекрасные женщины, чудовища, гомункулы, вольнодумцы, цари, монахи, вампиры, наёмные убийцы, бояре, бастарды, воздухоплаватели, пьяные ведьмы, а также одна мраморная Венера, одна голая свинья в юбочке и одно великое дерево».

Перечисленное и многое другое, действительно, будет явлено в обрамлении детективно-сказочного сюжета, намеренно исполненного в традициях голливуд­ского жанра: читателю должно быть интересно. Этому посылу автор верен и в других своих текстах, в том числе, в романе «Вор, шпион и убийца», удостоенном премии «Большая книга» в 2013 году, и прилагает существенные усилия для воплощения замысла. «Интерес» — верхняя часть «слона», ему подчинены время и место действия романа: Государство Российское, формально ограниченное Москвой и её окрестностями (однако в уме автор, без сомнения, держит «всю Русь» и ее «особый путь») времён Смуты, а именно с момента казни сына Лжедмитрия I и Марины Мнишек и до периода правления государя Алексея Михайловича. Основное развитие сюжета упаковано всего в пару недель, что добавляет повествованию динамики.

Роман Буйды можно назвать внежанровым или, с такой же уверенностью, — всежанровым, так как сложно назвать жанр, которого в нём нет. Внутренняя динамика поддерживается при помощи классических, по Проппу, атрибутов сказки и антуража добротной голливудской истории: главный герой-одиночка с загадочным прошлым Матвей Звонарёв, тайный агент Кремля, спаситель отечества, талантливый сыщик, чем-то напоминающий известного акунинского персонажа, призван раскрыть заговор против государя, оплота и символа легитимной власти, сопровождающийся убийствами и кражей значимых предметов. С этой сложной задачей он мужественно справляется рука об руку с верным помощником — богатырём Истоминым-Дитятей, испытывающим крамольную душевную тягу к случайно найденной статуе Венеры (для автора этот герой — буревестник русского ренессанса).

Казалось бы: читаем, рассматриваем декорации средневековой Руси (Смутное время, время самозванцев, выбрано не случайно — оно как нельзя лучше рифмуется с сонмом мифических и полумифических персонажей и атмосферой страшной сказки, и оно же — исторически одно из наиболее значимых для формирования российской государственности и национального характера), следим за сюжетом. Но главный замысел, разумеется, не в этом. Заинтересовать читателя, поймать в сети сюжета — намеренный и практичный авторский ход, призванный притупить бдительность и транслировать прямиком в подсознание магистральные нарративы романа: свободы личности как основы самосознания, в крайней точке сводящейся к бунту против предопределённости, и «русской идеи» со всеми ее традиционными составляющими. Фигура Самозванца, сам принцип самозванства выступает в данном случае связующим звеном и своеобразным смысловым кодом.Но это ещё не всё: в самой глубине слоёного пирога читателя ждёт религиозно-мистическая начинка.

Роман задуман как интеллектуальный, философский и, по выражению автора, «душеспасительный» и «поучительный». И — современный. А для этого, безусловно, недостаточно линейной композиции и закрученной интриги.

Определённый в начале романа хронотоп вскоре осознанно нарушается: пространство и время то и дело смещаются, герои переходят на современный читателю язык, используют сленг, цитируют философов разных времен, голландских духовных поэтов и даже современных бардов, обнуляя эффект погружения в заявленное единство времени, пространства и действия. Клубочек этого постмодернистского приема не может не докатиться до «Дня опричника» Сорокина, тем паче, что сорокинский нарратив также то и дело ныряет в «смутную» Русь, причудливо соединяя современное и средневековое сознание. Представляется, что у Сорокина этот ход смотрится более органично, и в силу хронологического первенства, и стилистически, не просто выступая в качестве приема (как у Буйды), а определяя устройство текста. Невозможно не вспомнить и роман «Кысь» Татьяны Толстой, где «русская идея» обжигается в печи неповторимого авторского замысла и создается особый язык и уникальный пространственно-временной континуум. В «Пятом царстве» этого эффекта нет, но приём — есть, и свою цель он, думается, достигает: детектив «в русском стиле» превращается в современный текст, в том числе, с помощью деконструкции и старательно используемой иронии. И не только — композиционно роман тоже устроен необычно: он состоит из небольших текстов, написанных в эпистолярной форме. Сюжетная и смысловая линии, «авторский голос» оказываются размыты по высказываниям разных, не всегда связанных между собой персонажей. Читатель получает в руки «архивное дело», в котором чего только нет: дневниковые записи, докладные записки, донесения, частная переписка, жалобы, указы, приговоры, доклады и прочее. Достигается ли этим композиционным приемом эффект погружения в атмосферу реального времени — сказать сложно. Скорее, читатель априори вынужден занять позицию стороннего наблюдателя, изучая «материалы», из которых складываются пазлы сюжета.

Тема актёрства, игры как основы свободы личности — одна из ключевых в романе. Игры по-крупному: с жизнью, с судьбой, против предопределённости. Образ Самозванца Гришки Отрепьева, мастера перевоплощений — образ нового человека, вдруг отбросившего наваждение средневекового восприятия, которое знает единственный путь — путь смирения, когда господствует принцип «всяк сверчок знай свой шесток», и взявшего в свои руки управление собственной жизнью. Гришка Отрепьев говорит главному герою: «…хочу вознестись выше земли, выше судьбы… хоть на минуточку, …а там хоть трава не расти!» — это ли не манифест русского самозванства и источник «русской удали»?

Погружаясь глубже в истоки феномена, автор вкладывает в уста одного из проходных персонажей следующий текст: «Что же касается самозванцев, то они, конечно же, не могли не возникнуть в народе, который больше всего любит сказку об умирающем и воскресающем царе-избавителе… Если царь свят, то самозванец “свят наоборот”, они связаны неразрывно, как человек и его тень. Их царь — их Бог, а их Самозванец — их Христос, сын Божий, посланный Богом в мир, чтоб искупить их грехи своими крестными муками и смертью…». Мотив жертвоприношения, искупления «за народ», тема «священного насилия» (по Рене Жирару) проходит красной нитью через весь текст, казнь превращется в драматическое действо с катарсисом. Ещё одна центральная мысль романа: «Лжедмитрий был первым ярким явлением свободного русского человека. Он вбросил в русское сознание саму идею личной свободы, личной ответственности и инициативы, невозможные в досмутной России…».

Россия — Пятое царство, царство Христа, но в то же время и царство Самозванца, он уже — человек не средневековый, а дерзнувший проявить волю и вознестись хоть на миг над судьбой. Если развивать эту мысль далее, то Пятое царство — внутренняя цель каждого человека, идущего по своему пути.

Пережившая Смуту «народная душа» безотчетно жаждет «воссоединения, целост­ности, исцеления, цели», а «Русское Древо» — возвращения к жизни. Соборность, национальное единство, единое народное тело, подлинная, гуманистическая сущность христианства и государственности «всегдашней России» — размышления автора восходят корнями к философии всеединства Владимира Соловьева и её ключевому понятию — образу Софии, единой души мира. Все смысловые слои романа пропитаны историко-философской проблематикой, что закономерно — ведь автор имеет соответствующее образование. Мы встречаем прямые и косвенные отсылки к положениям разных философских концепций. Больше всего здесь — от философии Николая Бердяева, судя по всему, одного из значимых для автора мыслителей, к которому он постоянно обращается и с которым полемизирует. То тут, то там, тщательно спрятанные, вспыхивают загадочными огнями отголоски идей западных философов-мистиков, и в первую очередь — Бёме, теоретика философии свободы, размышлявшего о её источнике — магической воле, которая в первооснове своей ещё темная и иррациональная (как у Самозванца) и подлежит просветлению, восстановлению утраченной связи с божественным.

Дискурс, вложенный в уста героев-марионеток, неожиданно перестаёт быть развлекательным, уходит глубже, встраиваясь в совсем другие контексты, перескакивая на качественно иной уровень восприятия. Много ли найдется читателей, которым удастся нащупать эту часть слона, ради которой и задуман тщательно срежиссированный скомороший пляс?

В фабуле романа, по мере ее разворачивания, угадывается гностический сюжет. Миф об Андрогине, Небесном человеке, о возможности личного гностического откровения — один из главных, а может, и самый главный смысловой кит романа. Автор вкладывает его краткий пересказ в монолог смертельно больного Алхимика, в виде прямой цитаты из Бердяева: «не мужчина и не женщина есть образ и подобие Божье, а лишь андрогин, целостный человек. Дифференциация мужского и женского есть последствие космического грехопадения Адама...».

Учение об андрогине, о первоначальной целостности человека неотрывно связано с учением о Софии. Тоска по целостности, по обретению себя через Деву (в романе этот образ воплощен в Юте, приемной дочери Алхимика, «начале и причине всего») пронизывает текст и путь главного героя, который раз и навсегда утрачивает эту возможность в результате трагической сюжетной развязки.

В финале герой, глубокий старик, переживает духовное преображение: мы наблюдаем, как происходит отделение его духовного тела от физического и обретение им черт андрогинности путем мистического перехода в созданного Алхимиком гомункула, «воплотившего волею случая в себе субстанцию Девы, дочери Самозванца». Через «странную» любовь» происходит соединение с Христом и обожение человеческой природы.

Народная душа жаждет целостности, и душа человеческая ее жаждет.

Эта книга — не легковесная и развлекательная, а серьёзная и даже суровая. Книга об устройстве русской души и души вообще. Книга с отчётливым просветительским посылом, но и очень личная — автору важнее высказаться, чем быть услышанным, в тексте не раз звучит мотив вечного писательского одиночества. Книга страшная (и вовсе не из-за обилия крови, которая в данном случае — не более чем необходимая бутафорская краска) и иронично-грустная. Книга трагическая — о непреодолимой человеческой отдельности. Книга оптимистичная, ведь выход — есть, автор видит его в последовательном обретении целостности: внутри народной души, внутри государства, внутри человеческой личности. В Пятом царстве.

Анастасия Лойтер