ПЕРЕУЧЕТ

Об авторе | Екатерина Федорчук (Иванова) — поэт, литературный критик. Кандидат филологических наук. Литературно-критические статьи публиковались в журналах «Вопросы литературы», «Знамя», «Континент», «Октябрь», «Литературная учёба», «Сибирские огни», «Православие и современность» и др. Лауреат Независимой литературной премии «Дебют» (2013). Автор книг: «Творчество В. Шершеневича: теоретические декларации и поэтическая практика» (Саратов, 2008.), «Кризис языка и язык кризиса в новейшей русской поэзии» (Саратов, 2013), «Лики и личины: эссе и статьи». (М., 2015), «По обе стороны вымысла» (Саратов, 2018). Предыдущая публикация в «Знамени» — «Как старая Герда…» (о книге Елены Лапшиной «Сон Златоглазки») (№ 10, 2018).

Екатерина Иванова

Ударная волна фактов и лёгкая кавалерия

Главные литературно-критические сюжеты рубежа 2018–2019 годов — юбилей Солженицына, кризис журнальной системы (насколько серьёзный — покажет время) и рефлексия о смысле бытия сквозь призму литературы, которая была есть и будет, несмотря ни на что.

Юбилей Солженицына отметили в декабрьском номере «Нового мира»

В масштабной статье Егора Холмогорова «Улица Солженицына» затрагиваются, кажется, все темы, которые могут быть так или иначе соотнесены с великим автором: Солженицын между западниками и славянофилами, Солженицын и власть, Солженицын и национальная идея, Солженицын — «ястреб холодной войны», Солженицын и смена вех. В конце концов Холмогоров приходит к выводу о том, что «русская история в солженицынской политической оптике перестаёт быть собранием извращений и неудач» и становится «кладезем примеров успешной исторической жизни». Правда, по Холмогорову получается, что Россия, которая даёт такие примеры, выдумана Солженицыным, но солженицын­ский миф так реален, что «русская история проходит важную часть пути улицей Солженицына».

Павел Крючков в эссе «Неповторимый голос», рассказывая об авторском чтении Солженицына, находит замечательно точные и ёмкие слова, характеризующие место Солженицына в нашей культуре: Солженицын — это автор, чьи сочинения «изменили состав крови всей русской прозы». Кажется, что больше ничего и не нужно говорить, а можно на этом месте замолчать и немного подумать.

В этом же номере представлены работы победителей конкурса эссе о Солженицыне. Половина этих работ посвящена не столько Солженицыну, сколько авторам на фоне Солженицына. Иногда это интересно: Илья Луданов рассказывает о том, как он, узнав о смерти писателя, поехал в Москву на похороны «одним днём» — три часа дороги в одну сторону. Остальные рассказы о себе на фоне великого писателя показались мне менее интересными, или, если сказать мягче, они интересны, но не в этом контексте, — может быть, как послесловие к большой, широкой, жаркой дискуссии, подобной тем, которые идут в соцсетях, только без оскорблений и умно. О фейсбучных битвах пишет Игорь Фунт, но пишет наспех и по-фейсбучному, попутно прочитав нам лекцию «для чайников» о том, что такое соцреализм и что вот у Солженицына типа то же самое. Над уровнем фейсбучного «быстрокоммента», как сам аттестует свой текст автор, этот текст действительно не поднимается.

Словом, конкурс эссе состоялся в жанре ремарки, и финальной ремаркой стало внеконкурсное эссе Владимира Губайловского, которое хорошо рифмуется с репликой Павла Крючкова: «Солженицын ничего не открыл. Он создал силовое поле, в котором факты выстроились по правильным силовым линиям», «обрели силу ударной волны, потому что опирались не на внешние данные, а друг на друга — они сложились в точный пазл. Возражать стало невозможно».

Лёгкая кавалерия наносит ответный удар

Взгляд литературной критики на саму себя на рубеже 2018—2019 годов зафиксировал, что ей не хватает лёгкости, мобильности, развлекательности, «ненапряжности». Перестают функционировать толстые журналы, закрывается «Журнальный зал», профессиональный критический отзыв перестаёт отличаться от читательского мнения, изложенного в блоге. Если раньше главным достоинством литературно-критического текста считались новизна и глубина мысли, то теперь как высший комплимент звучит «читается легко». В этой ситуации критикам остаётся только пойти в атаку, и это вполне успешно делает новый журнальный проект — «Лёгкая кавалерия» под руководством Игоря Дуардовича в журнале «Новая Юность».

«12 злобных критиков» говорят «о самом актуальном: о литпроцессе, новых книгах, литературных проблемах, течениях, поколениях, форматах, этике, онтологии, времени», то есть — кто во что горазд, но именно о том, что наболело и что необходимо обсудить.

Елена Пестерева в тексте об этике в критике проговаривает очевидное: «Критик должен быть честным. критик должен стремиться к истине — пусть и недостижимой в своём абсолюте — и не должен её сознательно искажать. Заявив свою эмоцию и сформулировав личное отношение, критик обязан переходить к аргументации. К аргументации, а не к иронии, насмешке, прямому оскорблению». Это, с одной стороны, прописные истины, а с другой — дерзкий манифест, под которым я готова подписаться обеими руками. Это ведь совсем простые, минимальные требования, которые можно предъявить любому порядочному человеку. Как случилось, что теперь эти требования стали чем-то пререкаемым? Как случилось, что по поводу того, что «критик не может быть хамом», появилось больше, чем одно мнение? А другое мнение появилось в той же «Кавалерии». «Если что-то действительно плохо с точки зрения критика, то как тут сказать иначе?» — вопрошает Сергей Морозов. Ну, вот так сказать, как предлагает Елена Пестерева: «без иронии, насмешки, прямого оскорбления», используя аргументы.

Но среда соцсетей вообще такова, что в ней самые простые и элементарные вещи ставятся под сомнение. Сегодня литераторы существуют в ситуации огромной «фейсбучной толпы», где для того, чтобы тебя услышали, нужно орать. Громко и некрасиво. Если ты будешь тих и интеллигентен, тебя не услышат, не прочтут. Для литератора это соблазн, для критика — соблазн вдвойне, потому что критик вроде бы должен… вот это самое: критиковать, ставить на место, бичевать пороки, применяя сильные, на грани фола, средства, эпатаж. Да, так начинается деградация профессии.

Анна Жучкова пишет о смерти «Журнального зала» и о возможности его реанимации. Для этого, по мнению автора, нужно выстроить новые отношения с информацией, которой все пресытились, от которой устали. Не только литература перестала быть центром нашего мира, информация как таковая утратила свою ценность. Информация стала ресурсом не для всех. В этой ситуации, по мнению Анны, востребованы станут «толкователи смыслов» — филологи и вообще гуманитарии. В обновленном «Журнальном зале» первое место должно быть отдано именно критике — лоцману и навигатору, который необходим современному читателю.

Возрождённый «Журнальный зал», по мысли Жучковой, должны составить журналы, «не похожие друг на друга, составляющие живой организм — систему уникальных и по-своему важных органов». Звучит заманчиво. Но выполнимо ли? Разница позиций не может быть создана искусственно. И если сегодня расхождения между позициями «Знамени» и «Нового мира» видны только специалистам, то откуда взяться непохожести? А с другой стороны, если действительно поставить рядом нечто принципиально различное, то не факт, что у различных журнальных проектов найдётся платформа для диалога. По крайней мере, наблюдаемое резкое сближение мейнстрима и мира фантастики (вот уж действительно, разнообразие) обрастает множеством болезненных сюжетов и напоминает не столько диалог двух братьев по разуму, сколько столкновение «Титаника» и айсберга.

Одно из таких столкновений происходит в статье Елены Погорелой, посвящённой сравнению двух непохожих текстов из разных литературных миров — фантастической антиутопии Эдуарда Веркина «Остров Сахалин» и антропологического романа Анны Клепиковой «Наверно я дурак». Сопоставление двух текстов получило широкий резонанс в соцсетях, во-первых, потому, что Погорелая поставила под сомнение высокий художественный уровень текста Веркина, а все критики Веркина любят, а во-вторых, усомнилась в компетенции литературного сообщества и, в частности, тех самых критиков-лоцманов, которые воспели придуманный апокалипсис Веркина и не обратили внимания на реалистическое описание ещё более страшных вещей: «Веркин конструирует роман, воплощая идею, и идея съедает текст, тогда как клепиковский текст подчиняет себе идею и — несмотря на декларируемое автором остранение и дистанцирование — дорастает порой до масштабов Шаламова и Гальего».

Эссе Сергея Чередниченко о Солженицыне столь острой реакции блого­сферы не вызвало, а жаль, потому что пишет он вещи нетривиальные, требующие осмысления, провоцирующие на споры. Например, «Солженицын свой язык намеренно архаизировал, и в этом была его стратегическая ошибка. Парадокс в том, что Солженицын писал, конечно же, для простых читателей, а не для других писателей или филологов, но больше любил русский язык, чем русский народ, и двигался к языку, а не к читателю».

«Молчание — самое страшное для литератора», — жалуется во втором выпуске «Лёгкой кавалерии» в январской «Новой Юности» 2019 года Роман Сенчин. Увы-увы, Валерия Пустовая, Сергей Беляков и другие критики больше не пишут критику или пишут, но не о том, никого не раскручивают, или раскручивают — но не тех. Жаль, что Сенчин не называет имён тех новых интересных авторов, о которых никто не пишет, а надо бы написать. Ему, впрочем, в том же номере хорошо отвечает Станислав Секретов, попутно, правда, «протащив» в литературно-критический дискурс площадное слово.

Пока известный прозаик сокрушается о том, что из литературы уходят критики, критики в неё, на самом деле, возвращаются.

После длительного перерыва вернулся Василий Ширяев (привет, Вася!), и литературный народ обрадовался. Я не понимаю, о чём пишет Ширяев. Думаю, что не я одна такая. Скажу резко: пишет он ни о чём (не обижайся, Вася!), и последнее дело было бы анализировать его окололитературно-критическую прозу на предмет того, что автор хотел сказать. Ширяев не пишет, он совершает литературно-критический жест в сторону того или иного автора, например, в данном случае — в сторону Алексея Конакова. Вася очень умело и грамотно «продаёт» публике образ критика-маргинала, которому всё позволено. В этом и за­ключается основная мысль автора. Интересно, что будет дальше, ведь сейчас всё позволено отнюдь не только ему (см. выше). Думаю всё же, что его творчество не потеряет своего читателя, потому что «всё позволено» Василия Ширяева — это не базарное хамство, которое процветает на просторах интернета, а очень культурная, а главное, незлая игра. За это мы и любим Васю.

Новая энциклопедия новой русской жизни

В статье « “Тобол” vs “Игра престолов”», опубликованной в журнале «Вопросы литературы» (2018, № 6) Елена Погорелая вновь сравнивает тексты из несопредельных культурных рядов: «Тобол» Алексея Иванова и «Игру престолов» Джорджа Мартина, скрупулёзный исторический реализм и игру фантазии. То, что было, и то, чего не было.

И в том и в другом случае Погорелая видит «когнитивную метафору» современности: «Оба они, рассказывая как будто бы о далёком, а то и вовсе фантастическом Средневековье рассказывают одновременно и о сегодняшнем дне. нам предлагаются формулы и метафоры, объясняющие современную цивилизацию как она есть».

Под пером Погорелой роман «Тобол» предстаёт как настоящая энциклопедия русской жизни, тотальный текст, призванный объяснить всё. «В этом смысле, — пишет Погорелая, — невозможно не оценить величия замысла Иванова, замахнувшегося не просто на актуальную историческую параллель, но на создание универсальной метафорической когнитивной модели существования “русского мира”. “Тобол” — это собирательный образ русской истории, созданный по тем же лекалам, что и собирательный образ истории англоязычного мира, представленный в серии книг Мартина».

«И не надо мне прав человека»

Книга Линор Горалик «Все, способные дышать дыхание», в которой показано, как животные обретают речь и пытаются сосуществовать с человеком, провоцирует критиков на тяжёлые размышления.

Ольга Балла: «Очень похоже на то, что человечество уже утомило само себя. Оно упёрлось в собственные тупики, ищет иных возможностей...» и «человек обращается к звериному за новыми ресурсами себя, тем более настоящему, чем труднее они поддаются освоению и даже просто пониманию» (Лёгкая кавалерия. 2019. № 1).

Ася Михеева в рецензии на эту же книгу Линор Горалик («Новый мир». 2019. № 1) размышляет о трагических последствиях познания добра и зла: «Книга заканчивается убийствами. Люди убивают животных. Это убийства от невозможности дальше сосуществовать, убийства, которые можно было бы назвать “казнями”, будь эти казни процедурны хотя бы по суду линча. Изнанкой способности коммуницировать оказывается отъятие невинности и обретение способности грешить».

Но если грешные животные подлежат суду линча, — продолжает свою мысль критик, — то как быть с этически невменяемыми людьми? «Их.... что? Тоже? Оказывается, граница человека и животного проходит вовсе не там, где есть речь или нет её». «Условно человеческие существа» или, попросту говоря, — выродки, злодеи, имеют ли они право пользоваться правами человека? Скажем, на жизнь? А кто будет определять нравственный уровень человека? А умственную или ещё какую-нибудь полноценность?

Михеева задаёт страшные, неудобные, просто неприличные вопросы, наверное, неизбежные для думающего существа, который оказался в мире, где человек мыслится не как венец творения, а как говорящее животное.