Шпана, кадет, Литинститут… Стихи. Геннадий Русаков
Функционирует при финансовой поддержке Министерства цифрового развития, связи и массовых коммуникаций Российской Федерации
№ 3, 2024

№ 2, 2024

№ 1, 2024
№ 12, 2023

№ 11, 2023

№ 10, 2023
№ 9, 2023

№ 8, 2023

№ 7, 2023
№ 6, 2023

№ 5, 2023

№ 4, 2023

литературно-художественный и общественно-политический журнал
 


Об авторе | Геннадий Александрович Русаков — лауреат национальной премии «Поэт», давний автор журнала. Предыдущая публикация в «Знамени» — № 3, 2018.




Геннадий Русаков

Шпана, кадет, Литинститут...



1.      От стужи задеревянело лицо:

мороз, и со снежным нахлыстом.

То быт заедает, то время дрянцо,

с каким-то оттенком нечистым.

Но, может, и зря я телегу качу

на частные перипетии?

Пишу, как могу, и живу, как хочу,

при этом не метя в витии.

Пророков хватает на всякий сезон —

в России без них не бывает:

большая страна, но сплошной Черкизон...

И ветер в трубе завывает.

Большая страна и большие дела,

порой неподъёмного роста.

...Родная, зачем ты меня отдала,

сняла и с прибытка и с ГОСТа?


2.      Боже, видишь, я пьян и спасибо Тебе за вино!

За канадскую стынь и проулки Святой Катерины:

что-то с ней приключилось, но вроде не здесь и давно...

И спасибо Тебе за приокские кислые глины.

Снова трубы горят — мне б перцовки, но здесь и не жди.

Потащусь в свой отельчик, цепляясь за каждую кочку.

Минимальное сердце стучит и буксует в груди,

не давая услышать какую-то важную строчку.

Неуютно мне нынче под этим развалом небес —

непросчитанной бездны роящихся звёзд и столетий.

Не судьба ли моя им кидается наперерез

с неразумной отвагой, которую знают лишь дети?

Да, я стар и беспутен, и только случайно не лыс.

Ты мне Сам разрешил иногда забывать мои годы...

Позже будет инсульт, и какой-нибудь пакостный криз,

слюни, бред идиота в халате клинической моды.


3.      Проедены последние отсрочки.

Подсчитаны нестрашные грехи,

Но потерять дыхание от строчки —

от глупости, безделки, чепухи!

Ты, жизнь моя, нелепица и ласка...

Тебе осталось мало — доживи!

Ведь эта строчка попросту подсказка

моей недорастраченной любви,

жалельных лет и пасечного гуда,

слепых дождей, рабочих муравьёв...

Эй, позови нас кто-нибудь отсюда,

из этих ревматических краёв,

чтоб нам пробиться к ангельским квинтетам,

подальше от ментов и докторов.

И не на том — пока ещё на этом,

на самом развесёлом из миров!


4.         Вот время обнищания души,

беззубой прозы и дождей в окошке.

И не хотят писать карандаши.

И по ночам неистовствуют кошки.

Опять наутро медленна вода,

едва течёт, густа и масляниста.

Но жизнь ещё, похоже, молода

и нрав её по-прежнему неистов.

Вон как она кусает удила,

лютует, чуть не скидывая сбрую!..

Всегда такая, помнится, была...

Но я давно уже не озорую.

Я нынче хлопотун-пенсионер,

минималист, наставник идиотов,

отвергший дозревающих Венер

во имя клизм и жэковских расчётов.


5.

       Пора людей ещё не наступила.

Леса молчат. Река не говорит.

И лишь творенье давит на стропила.

И у продмага лампочка горит.

Ещё пусты накатанные гати.

Любовь прошла кикиморой в платке.

А сверху месяц-чапельник рогатит,

пока ещё совсем невдалеке.

И всё-таки не пусто, а просторно.

И будто где-то зазвучала медь:

французский рог, печальная валторна

в такую рань надумала запеть.

И сразу всё на свете позабыто,

и мы беспечны, молоды, просты...

И больше нет ни старости, ни быта,

а только жизни чистые листы.

И нам черкать по ним до поглупенья

и закорючки класть на белизну.

Весна. Валторна. Молодость и пенье.

И я опять от счастья не усну.


6.

         На небе только ветер или птицы.

А нас там нет, мы в небе не нужны:

нам на земле непросто уместиться

среди своей завистливой шпаны.

Опять стоят слюнявые погоды

и пыл трагикомических страстей.

Пусть лучше поспевают корнеплоды

и всяческая зелень всех мастей...

Заныла поясница — это к стуже.

С латунным блеском катится река.

Раз день хорош, то завтра будет хуже:

закономерность, и наверняка.

Жизнь — в мелочах, в ничтожных единицах.

В микромасштабе шатких перемен.

А в небе только ветер или птицы.

Нас в небе нет.

Да и на кой нам хрен?


7.

        ...А в детстве я по фене ботал.

Потом, с годами, позабыл:

не в той профессии работал,

не в той среде воспитан был.

Но до сих пор, глухой и старый,

нет-нет и вспомню про братву:

вдруг окрещу красотку шмарой,

часы котлами назову...

Конечно, это очень плохо.

Конечно, это атавизм.

Я ботал, как моя эпоха —

из тех, которые на «-изм».

Язык взрослеет вместе с нами.

И я усвоил с малых лет:

мы учим вместе с временами

их уголовный диалект —

«набить кишку», «хрусты» и «стира»,

«непруха», «шпона», «проторя».

На языке блатного мира

со всей Россией говоря,

мы знали чётко и на деле

нам уготованную честь:

братки на зоне отсидели,

а мы готовимся, чтоб сесть.


8.

       Что не забылось — то осталось,

хотя бы просто на пятак:

то ночь, внезапная, как старость,

то день, который просто так...

Чего ещё хотеть на свете?

Каких гостей во вторник ждать?

Вдруг обжениться в сельсовете,

потом по дури дуба дать...

Ведь я никем не привлечённый

на больно умные дела,

а просто верченый-кручёный

и прокалённый добела.

Гляжу на небо и на крышу,

но верить в счастье не спешу.

И ничего почти не слышу.

Лишь мелко буковки пишу.


9.

      Когда летел по венам ток

взросленья, мужества и воли,

я слово «женщина» не мог

произносить без тайной боли.

Как я был влюбчив и нелеп,

как, не смущаясь неуменьем,

из многочисленных судеб

свою вытаскивал по звеньям!

И всё же вытащил, достал

и подогнал до малой нитки:

на полстолетья рассчитал,

а всё равно теперь в убытке —

любимый мир уходит прочь.

Хотя, наверное, вернётся...

Замкнётся круг, родится дочь.

Душа о ветер гвозданётся.


10.

       В той самой местности пропащей,

где трын-трава и кислый мёд,

мне снова видится лядащий

сорок шестой голодный год.

Опять заводят «Риориту»

и громко шаркает игла.

Проклятье нищенскому быту

от нас до пятого угла!

Вокруг мордва или татары

в стране лишенцев и сирот.

Мне восемь лет (ещё не старый),

но взятый жизнью в оборот.

Я убегу — меня догонят.

Зароюсь в стог — меня найдут.

Я в чём-то веком недопонят,

меня давно нигде не ждут.

...Опять скрежещут крупорушки

и плотный ветер над водой.

Весь день думпкарные вертушки

идут несметной чередой.


11.

       Плевать на всё, что надо мной висело:

столетье, эскулапы, нищета!

И это отработавшее тело,

которое не может ни черта.

Свободен — стар и никому не нужен!

Вот-вот уйду к родимым, в темноту.

Прибрал постель. Доел нехитрый ужин.

Прикрыл на время тело-наготу.

Запальчивый — до саморазрушенья —

в моей стране хронических страстей

живёт народ, готовый на лишенья

и на любых поставленных властей.

Растит детей, прощает все обиды:

неправду, произвол и недород...

Перевидавший все на свете виды,

мой, Господи, неласковый народ.


12.

      Каждый город — Париж, каждый день — воскресенье.

Каждой женщины взгляд — обещанье и зов.

Каждый ветер — попутный и просто весенний.

И любовь непривычнее прошлых разов.

Жизнь прекрасна в своём ускользающем беге,

в плеске юбок, в дыхании влажной земли.

Расставанья до встреч на счастливом ночлеге.

Обещание близко, удача, конечно, вдали.

Каждый город — Париж и с особенным эхом...

За стеною соседу опять не до сна:

он опять предаётся любовным утехам,

потому что Париж, потому что весна.

Умереть бы за этим полезным занятьем,

отмотав  втихаря  полстолетья назад —

чтобы ветер шуршал перепутанным платьем.

Чтобы сад Тюильри.

Или просто какой-нибудь сад.


13.

        Я рано стал от жизни закрываться:

не до неё, обрыдло всё и вся!

Меня б хватило лет ещё на двадцать,

но я живу, добавок не прося.

А тот, державший руку надо мною —

бродячий ангел из голодных дней,

ушёл моей немеряной страною

и до сих пор шатается по ней.

Сироты мира, мы не вырастали!

Мы на подножках времени висим.

И постарели, а взрослей не стали,

хотя уже давно не голосим.

Пришла пора от жизни закрываться:

осточертела вся её возня.

Меня б хватило лет ещё на двадцать...

Но дальше продолжайте без меня.


14.

        Мне было тогда не до знаний и роста,

расклада времён и прогноза эпох:

я был просто шкет, собиравшийся просто

освоить хотя бы ритмический слог.

Кукушка мне накуковала анкету,

а Первый отдел закрепил сургучом.

Столетье готовилось к прежнему лету,

где дорого слово, а суть ни при чём.

Нелепица-жизнь, повторенье повторов,

стучанье движка, первомайский кумач.

На белой простынке Ильинский и Кторов,

девица, афера, всё мимо и вскачь...

Давно это было. Те фильмы сопрели.

Никто их не помнит, остался лишь я –

тот отрок, ходящий теперь еле-еле,

но радуясь всё же теплу дожитья.


15.

    Куда приткнуться, с кем сдружиться,

кого за руку удержать?

Земля то кружится-кружится,

то хочет, падла, убежать:

чуть развернётся — с ног сшибает

и ты летишь в тартарары,

где кот учёный байки бает

и ходит с цепью до поры.

Приблудный век, уже последний,

собачьи свадьбы и бега.

Псевдолирические бредни

вокруг на двести с лишним га.

И вечно воздуха волненье.

Простудой тянет от реки.

И стих такого наполненья,

что рвёт материю строки.


16.

  Ушёл в былое век вождей,

пророков, гениев обмана,

сосредоточенных людей

из рокамбольного романа.

Грозя, юродствуя, губя,

они лепили и тесали,

готовя время под себя.

И, умирая, воскресали.

Мои вожди, вас больше нет,

хоть вы опять упрямо живы:

вы нынче десть, затёртый след,

но до сих пор, как прежде, лживы

той ложью страшной простоты,

где всё меняется местами,

и палачи всегда чисты,

а жертвы виноваты сами!


17.

     Стихи современников надо читать:

стихи современников учат морали.

(Порой в них такое — не лечь и не встать!

И воздух от строчек идёт по спирали.)

Я чту моих сверстников умственный труд,

при этом учась на достойных примерах,

которые там в изобилии прут,

к тому же порой в неприличных размерах.

Но это, конечно, совсем не беда —

поскольку со временем всё утрясётся:

ведь там говорится о пользе труда

и множество истин стадами пасётся.


18.

      Я вижу прошлое вполглаза

из долгой памяти моей:

наброски длинного рассказа,

но без деталей и теней.

Я там всегда немного хуже

себя, сегодняшнего, тут —

как будто сам себе не нужен:

шпана, кадет, Литинститут...

И вдруг зима, душе утеха

и тихий порх над головой:

снега забавам не помеха,

покуда ты ещё живой.

Покуда хочется чего-то...

Чего — напомни, подскажи!

Давно почата жизни квота

и расстоянье до межи.

Но это утро плотной стати!..

Под снегом виснут провода.

Меня пока для дела хватит.

А там посмотрим, что куда...




Пользовательское соглашение  |   Политика конфиденциальности персональных данных

Условия покупки электронных версий журнала

info@znamlit.ru