Борис Слуцкий

Мы жили весело и плохо

* * *

Мы жили весело и плохо —

такая уж была эпоха,

прошедшая давным-давно.

Зато мы не считали деньги

— их было мало всё равно.

И пели, пели каждый день мы

наш гимн — железный утешительный,

доказывавший нам, что бой,

сегодня данный нам судьбой,

есть бой жестокий и решительный,

но всё-таки —  последний бой.

Последний бой! Победа —  рядом!

И всё ж сентиментальным взглядом

на эти годы я гляжу,

дурного слова не скажу

о том несбывшемся пророчестве.

* * *

Всё, что было, — было впервые.

На глазах возникало.

Все мы первые, передовые,

вполнакала

накалённые первым током

первой очереди первых станций.

С расстановкой, с чувством, с толком

нам ещё расти, разрастаться.

Знали —  будет лучше, светлее:

сытость, каждому по квартире,

всё, что Маркс и Ленин велели,

выполняли не в пять — в четыре.

В первый раз — от добра до порока.

И страна была первая в мире.

Первым — лозунг «5 в 4»

кстати — выполненный до срока.

Выполняли на сто процентов,

на сто пять и даже сто восемь…

* * *

Искривлённый прежним временем

прошлым

и поправленный сегодняшним

настоящим

ощущаю вдосталь устали

от кривления и выпрямления.

Гнулся я без радости,

без восторга

Выпрямлялся весело,

без усилий.

И устал, как устают молотобойцы,

две недели проработав по две смены,

то сгибаясь, то распрямляясь.

Кости ноют.

Некоторое время

им придётся пребывать в покое.

* * *

Справедливость — это не юстиция.

Надо лишь на дно спуститься

и — с бедой наедине

сколько нужно — провести на дне.

Справедливость —  это терпеливость

к голоду, к войне

и к тому, что вот опять не мне.

И нетерпеливость к не-

справедливости.

* * *

В перестановку, в пересортицу

во всякое перетакое

куда удобней перессориться,

чем в годы мира и покоя.

Пока идёт удешевление

идей, пока переоценка

систем, покуда шевеление

устоев, твёрдых, словно стенка

и всё стабильное — шатается

и падает всё то, что шатко —

удобнее грешить и каяться,

чем в годы мира и достатка.

Потом определённость выстроит

дворец своей идеологии,

и всё, что в наше время выстоит,

то простоит столетья многие.

Идея наша коренастая,

приземистее сундука,

ещё дождётся коронации

и вас переживёт, века.

Её общепонятность выживет,

общедоступность победит.

Она, идея, легче вышивок,

и крепче сплава «победит».

* * *

Эпоха выселения народов

сменилась эпохою переселения

                                      семей

на новые квартиры.

* * *

Наелись, набили брюхо —

кто хлебом, а кто — и борщом.

И даже разносятся слухи,

что пьют за обедом боржом.

Прошёл разговор про граммы,

про метры пошёл разговор:

жилищный вопрос в программу

вошёл.

         И стоит до сих пор.

Доколе все не отстроимся,

дотоле не успокоимся.

* * *

Всё более домов

а в них томов

собраний сочинений —

творений избранных умов.

Всё более солений и варений

на кухнях. Каждый Новый год

прирост его встречающих

                                    даёт.

И это хорошо, что люди сыты,

и ячеи поболее на сите,

в котором (сите) их (людей) трясут.

* * *

Рядышком с великими мощами

самодеятельные вечера.

Бодро аплодируют мещане —

нравится, наверное, игра.

Радостно пиликают на скрипках,

на гитарах весело бренчат.

В добрых расплываются улыбках,

на процесс истории ворчат.

Памятника даже не поставили,

пожалели, видимо, деньгу,

так любившему искусство.

Я смолчать об этом не могу.

Ах вы, дерзкие, ах вы, нахальные,

только что восстали из пыли

и пошли учиться в музыкальные,

жрать в перворазрядные пошли.

Перестали лозунги выкрикивать,

позабыли по ночам дрожать.

Стали на ходу с подножки спрыгивать

и детишек двойнями рожать.

Отрываете зады от стульчиков,

акробатов хвалите полёт.

Лучшему же другу физкультурников

не желаете воздать почёт.

И пока вы радуетесь ноте,

до чего протяжно-высока,

втихаря растут у трупа ногти,

руки чешутся у старика.

* * *

Вознесенский, стальной воробей

чирикает о невыносимости.

А мы ему кричим: не робей.

* * *

Молодой поэт ушёл,

унося с собою запах

непрочитанного Шолохова,

непрожёванного запада.

Бедные мои мозги

и обиженные уши.

И не вижу я ни зги

от всей этакой чепуши.

Вот другой поэт приходит.

Молча слушаю его.

В западе он не находит

ровным счётом ничего.

Потрепался и убёг...

Вспоминать его не хочется –

этот слабенький намёк

на усиленного Кочетова.

* * *

Когда нам предпишут свободу,

приказом свободу введут,

когда нас обяжут с работы

идти, куда мы хотим,

и будет не надо, как надо,

а надо — как мы хотим,

наверно, мы не захотим.

Как прежде бывало, как ранее

пойдём на профсобрание.

Мы сами его созовём.

Страхи

Начинается зажим,

мы его не избежим.

Начинается закрут.

Даже, может быть, запрут —

начинается завинчиванье

гаек.

Вдруг дойдёт до раскавычиванья

мошек.

Или до восстановленья паек,

собиранья по карманам

крошек.

До гоненья на Абрашек

и введения шарашек.

Впрочем, как у нас ведётся,

может, обойдётся!

Публикация Андрея Крамаренко