|
НАБЛЮДАТЕЛЬ
рецензии
Болезнь тоски по дому
Мария Галина. Четыре года времени. — Ozolnieki: Literature Without Borders, 2018. — (Поэзия без границ).
Когда речь заходит о поэзии Марии Галиной, обычно говорят о метафизике и инфернальности, о размытости границ и взаимопроникновении бытовых и мифологических мотивов, о полифоничности и романной структуре сборников стихов, которые организованы не как разрозненные ряды текстов, но складываются в единую историю со сквозным сюжетом либо объединенную общей темой1 . В «Четырех годах времени» все это есть, хотя тягучие распевные интонации, характерные для предыдущего сборника («Все о Лизе», 2012), сменяются здесь скорее заговором, заклинанием:
И когда косится безумным оком
И когда истекает любовным соком
И когда лежит у него под боком
Все равно так страшно и одиноко
Все равно так страшно и одиноко
…а то и вовсе детской считалкой:
Падает падает лондонский мост
Падает падает лондонский мост
Снизу кричат ему пааберегись
Докеры брокеры прочая слизь
Падает падает лондонский мост
Выговор кокни непрост
Галина не использует в своих текстах внешне сложных форм и далеких литературных аллюзий, часто занимая отстраненную позицию наблюдателя-дурачка, то ли наяву видевшего апокалипсис, то ли прозревшего его в пророческих снах («Я видал такое что сам не знаю // что это было»2 ), не умеющего точно выразить увиденное, говорящего с читателем как бы через языковой барьер бытовой речи и культурных клише, благодаря чему читатель волен интерпретировать сказанное в силу своей фантазии (которую, нужно сказать, стихи Галиной изрядно подстегивают). Галина — автор, любящий загадывать загадки, действующий по принципу «чем проще — тем сложнее», поскольку чем более привычна цитата, чем чаще она используется в языке, тем более она многосмысленна, и «если кто-то усмотрит здесь двусмысленности и сомнительные коннотации, он будет прав».
Однако «Четыре года времени» — самая, пожалуй, прозрачная из всех книг Галиной, в которой даже название — просто констатация факта; открывающий сборник цикл стихотворений «Лето лето» был начат в июле 2013 года: «…И вдруг у меня возникло совершенно отчетливое ощущение, что мы присутствуем при конце прежнего мира. Такого уже не будет. Никогда. Так что я начала писать цикл в предположении, что он фиксирует какие-то фрагменты разрушенного мира…».
В ноябре 2013 года русскоязычный мир действительно начал рушиться — людям в определенных обстоятельствах свойствен дар предвидения — и до сих пор он продолжает рушиться. На это можно возразить, что мир в принципе рушится с некоторой учащающейся периодичностью, что-то все время приходит на смену чему-то. Но от этой статистики легче не становится, всякое «на смену» — это безвозвратная потеря прошлого, а прошлое — это, в сущности, и есть настоящий дом человека, куда всегда можно возвратиться. Или нельзя — если дом сожжен.
Смысловым центром книги справедливо, очевидно, назвать поэму «Почтальон», в ноябре 2015 года опубликованную в журнале «Новый мир» и как-то незаслуженно незамеченную, хотя «Почтальона» можно смело назвать одним из лучших когда-либо написанных текстов о войне:
И вот он стучится в дом,
И те, кому хватило силы,
И те, которые двигаются с трудом,
Ему стаканчик подносили
И заходить скорей просили.
Сначала травы колосились,
А после покрывались льдом.
Характерная для Галиной напевно-разговорная интонация, монотонная и размеренная, не отвлекает, а, напротив, позволяет сосредоточиться на содержании текста, пройти вместе с «почтальоном», восставшим из царства мертвых, оврагом, логом, мимо обгоревших танков с задранными в небо башенными орудиями, мимо разоренных нор невидных и безгласных лесных жителей, мимо расползающихся по глине домов и кустов полыни:
Вот я, я становлюсь все меньше
В глазах живых мужчин и женщин,
Вот я иду оврагом логом
Для чтобы вам сказать о многом
Я кто, я голос, я никто,
Я человек, я то в пальто,
Я оболочка оболочек,
Вместилище сынов и дочек,
Я отдал свой язык чужим,
С которыми мы там лежим.
В «Четырех годах времени» зыбкая и в обе стороны проницаемая граница между мирами приобретает реалистическую четкость: мир мертвых и мир живых разделены, и их взаимодействие происходит уже не в мистическом постапокалиптическом пространстве, но в пространстве памяти. В «Почтальоне» в семью возвращаются не призраки погибшего сына, жениха, мужа и отца, но воспоминания о них, унесенных войной. Галина не пишет публицистической или политической книги, не рассуждает о правых и виноватых. В этом больше, чем в упоминании трилобитов, мшанок и морских лилий, проявляется биологическое образование автора, ставшее наряду с мистицизмом визитной карточкой ее прозы и поэзии: мир живет, подчиняясь непостижимым законам, и на сигнал трубы, в которую дует мальчиш-кибальчиш, из океана на опустошенную войной землю выползут древние морские обитатели — чтобы начать новую эволюцию, новую жизнь и новую войну, чтобы снова забивать ядра в казенную часть и в жерло, распевая «сильный державный» и «ще не вмерла». Социальные взаимоотношения, культура и философия в этом вечном круговороте имеют не столько мало значения, сколько никакого вообще.
Если в «Неземле» и в «Песнях водяных девочек» речь шла об апокалипсисе, которого никто не заметил, и никого, например, не смущало, что какой-то человек с тросточкой и в котелке ходит не по земле, а по реке (стихотворение «Ходит он во фраке, в котелке…»), или что у кого-то вдруг выросли хвост, рога, а то и вообще песья голова, то в новом сборнике апокалипсис очевиден. Он вторгается в повседневный быт, в тихие уютные квартиры, где живут обычные семьи, где люди варят кофе в турке или перестилают простыни, и реагируют на него тоже очень буднично:
За день до конца света женщины все так же будут
Охорашиваться в примерочных,
Покупать платья, но главное — туфли-лодочки,
Удобные, мягкие,
Чтобы не жали…
…
Опять, конечно же, жмут, опять я купила
На размер меньше.
Но ничего, это ведь буквально
На один-единственный вечер, завтра
Все равно конец света, кому они будут нужны потом,
Эти туфли.
На вопрос «Что бы вы делали сегодня вечером, если бы точно знали, что завтра утром вас не станет?» Галина отвечает просто: «То же, что и всегда». Пошли бы в магазин и купили туфли. Купили бы продукты — те, которые покупаем всегда. Придя домой, помыли бы руки. Поставили бы чайник. Налили бы свежей воды в кошачью миску. Подумали бы, что нужно зашить прорванную обивку дивана, из которого высыпается труха. Может быть, позвонили бы подруге — поболтать о чем-то неважном, о чем на следующий день и не вспомните. Или пошли бы во двор гулять с собакой. Все было бы как всегда, и, наверное, никто бы не стал говорить о конце света, — зачем о нем говорить, если и так ясно, что он наступает, что уже наступил? Мир слишком сложен, чтобы его можно было вынести, и вместе с тем поддается описанию самым простым языком — языком разговоров на кухне, фейсбучных блогов, клишированных метафор. «Мир трещит по швам // Словно старый костюм», а на обочине дороги, откуда тянет запахами донника и бензина, обезумевшая мойра Клото все прядет и прядет нити жизни — разного цвета и разной длины, и все никак не поймет, что уже давно нужны другие:
Погляди на себя, пряха, ты такая неряха,
У тебя все нити разного цвета.
А нам нужны одинаковые рубахи,
Цвета хаки форменные береты,
Перепутаны, длинноваты цветные нити –
Нам нужны короткие, извините.
В XX веке Олдос Хаксли предположил, что наша земля — это ад какой-то другой планеты, и Мария Галина отвечает ему из века XXI: нет, еще не ад, «лишь на холсте набросок черновой», но человечество обязательно сделает все, чтобы настоящий ад случился, и зарево горящих жилищ — «это там за лесом // Испускает свет то, что зовут прогрессом». «Четыре года времени» — пронзительно трагическая книга, которую, возможно, стоит рассматривать именно со смысловой, содержательной стороны, когда важно не столько то, как написано, но именно — что написано, хотя в литературе, как известно, «что» и «как» практически неразделимы — и все же. В какой-то момент Галина вовсе отказывается от метафоры и говорит напрямую, настолько просто и «в лоб», насколько это вообще возможно:
Здесь не осталось никого,
Поскольку все за одного
Вчера ушли на бойню,
И нынче все спокойно.
«Четыре года времени» — ландшафт памяти, в котором метафоры и сложные описания постепенно стираются, оставляя запыленные пустые улочки, тихое крыльцо покинутого дома, окно, в котором когда-то горел свет, и при чтении может на мгновение показаться, что он как будто горит там снова.
Анаит Григорян
1 Подробно о поэтике стихов Марии Галиной рассказано в статье Елены Погорелой «Паломничество в Аид» («Арион» №2, 2010).
2 «Все о Лизе», М.: Время, 2012. С. 7.
|
