Об авторе | Дмитрий Юрьевич Веденяпин родился в 1959 году в Москве, поэт, эссеист, переводчик поэзии и прозы. Автор шести поэтических книг: «Покров» (1993), «Трава и дым» (2002), «Между шкафом и небом» (2009), «Что значит луч» (2010), «Стакан хохочет, сигарета рыдает» (2015), «Домашние спектакли» (2015). Лауреат престижных литературных премий. Стипендия Фонда Иосифа Бродского в 2011 году. Ведет поэтический класс в Институте журналистики и литературного творчества (ИЖЛТ) и цикл встреч «Человек в других людях» в Доме-музее Б.Л. Пастернака в Переделкино. Предыдущая публикация стихов в «Знамени» — № 1, 2017. Живет в Москве.

Дмитрий Веденяпин

Раб волшебной лампы

Чехов. Возвращение с о. Сахалин

Душа снаружи, а не внутри, —
Сказал писатель Ромен Гари.

Мы ощупью бредём среди чудес и тайн, —
Сказал учёный Альберт Айнштайн.

А что цикута, — под звон цикад
Сказал философ в саду цитат.

Примерно то же в ином ключе
Сказал прозаик на букву «Ч»,

Когда, едва не лишившись чувств,
С садком подмышкой, в садке — мангуст

(«Мангус», как сам он писал в письме),
Он стал спускаться, блестя пенсне,

По сходням, полный пространством и
Недоумением, с платком в крови.

* * *

Вера тут не в то да сё,
А конкретно в то, что это
Наше, в смысле, наше всё,
И надежды больше нету.

Перспектива не ясна.
Но когда беспечной птичкой
Расщебечется весна,
Я надеюсь по привычке.

Зарокочут соловьи,
Встанет ночь в дверном проёме.
Никого не будет в доме,
Кроме правды и любви.

Лесная вечность

Насколько же приятней про деревья,
Про землю в палочках-листочках,
Про то, над чем,
Как пели в старину, не властно время
Совсем — ну не цепляйтесь — если точно,
Почти совсем.

Синее синевы, сосней сосны
Стоит она, сама себя стесняясь,
То улыбаясь, то не улыбаясь
Из глубины.

Жерло? Не то! Какое тут жерло?!
Скорее, кьяроскуро и сфумато.
Опять не то, но всё равно, ребята,
Нам повезло.

* * *

Ты ещё в метро, но уже как будто
Дома — прыгнул и повис, как Нижинский,
В комнате, где медленные минуты,
А в окне мимические снежинки.

В многоярусной плюшевой табакерке
То сверкнут очки, то блеснут бинокли.
Сон во сне, видение? Хрен редьки
Не слаще — Ананке, рок ли...

Что Париж — бери выше — паришь над сценой,
Как в зловещем космосе чёрно-синем
Космонавт Леонов, поджав колени,
На своей нейлоновой пуповине.

Раб волшебной лампы, артист в законе,
Весь в мечтах-прозрениях, как в темнице...
Осторожней с мечтаниями — вот что я понял
К своим ста пятидесяти — могут сбыться.

Стихи, которые могли бы написать, но не написали Карл Маркс
и Никита Сергеевич Хрущёв

Образ твой мучительный и зыбкий
Я не мог в тумане осязать.
«Коммунизм», — сказал я по ошибке,
Сам того не думая сказать.

Лифт. Улица 26 Бакинских комиссаров, д. 1, к. 1

                           Зачем врать? К чему притворяться?

                                                                  А. Пятигорский

Зачем врать? К чему притворяться?
Ну и что, что общественность просит не повторяться!
Что важнее — общественность или гудящий лифт
И мгновенное знание, что это мама,
И — привет от Бердяева — в смысле само-
Познания: снег, как шрифт,
Крупный, только, как в негативе,
Белый в угольной перспективе
Полуправд-полукривд
Нашей улицы имени всех комиссаров,
Кровожадных и добрых, нестарых и старых,
Настоящих и гипсовых — лифт
Грохает и замирает со стоном.
Баба Аня на идише по телефону
Говорит с тётей Женей — опять
Тайны, какие-то вечные шифры.
С неба сыпятся снежные буквы и цифры.
Я несусь открывать.

Дятлы

Приснились Байтов, Фельтринелли,
Шестов и Радлов.
На наш участок прилетели
Шестнадцать дятлов.

Был кто-то лишним в этой группе
На самом деле.
Сперва, конечно, я подумал,
Что Фельтринелли,

Но, глядя, как пестреют дятлы
На ветках вишни,
Я догадался, что у Бога
Никто не лишний.

Зачем-то мы нужны друг другу,
Как Брежнев Пельше.
Хотя, наверно, кто-то больше,
А кто-то меньше.

* * *

Ботик вышел в море и пропал,
Растворился в чашке.
Ночь идёт что твой Сарданапал
В розовой фуражке.

Перламутр и жемчуг, нежных век
Розоватый отсвет...
Я хочу сказать, что человек,
Несмотря на то что

Он не смыслит в этом ни аза,
Просто так как зритель
Иногда заглядывает за
Горизонт событий.

Очки и туфли. Слияние

Только лампы потухли,
Нам предстала впотьмах
Встреча женщины в туфлях
И мужчины в очках

Под рисунком Моранди
У ночного окна
На пустынной веранде
За бокалом вина.

Никаких разговоров,
Только туфли в очках
Отражались, как море
В рыболовных крючках,

Только сосны чернели,
Только волн гребешки,
Словно туфли, белели
В темноте, как очки.

Food for Thought

Голод волчий.
Холод собачий.
Угол медвежий.
Fuera esta noche.
Che tu mi piaci.
Tombe la neige.

Подвиг поэта

                                               ...в закоцитной стороне...

                                                                           Е. Баратынский

Чем дальше, тем больше неясностей в главных вопросах
И меньше доверия ко всякого рода ответам,
Любым, даже самым высоким, как дом на колёсах,
Сквозь чёрные буквы летящим по белому свету.

Никто никому в этом мире не должен ни грана,
Но есть, как сказал бы Израиль Натаныч, одно исключение,
И это, конечно же, ты — вот такое везение,
Еврейское счастье, сострил бы Израиль Натаныч.

Под бременем тяжкого долга согнувшись до срока,
Ты сам, как прицеп на ухабах и поезд на стыках,
Кряхтишь, раскалившись на юге, а то одиноко
Скрипишь, коченея под ветром, на севере диком.

Так в чём же твой долг? Жаль, Израиль Натаныч далече,
А то б он порадовал нас остроумным ответом,
Сказал бы ну что-нибудь вроде: содействовать встрече,
Ну да, закоцитной — не в этом ли подвиг поэта?

* * *

1.

Тебя не будет, тебя не будет, тебя не будет, —
Подпрыгнул как-то в своей кроватке дошкольник Изя,
Ладошки взмокли, губа трясётся, глаза, как блюдца,
Один на целом-прецелом свете во мраке жизни.

Настало утро, и мальчик Изя и все проснулись.
Вот солнце светит, вот папа ходит, вот мама гладит.
Ночные страхи вдруг расступились, перевернулись
В какой-то дикий теду бе нябет, теду бе нябет.

2.

Однажды Изе приснилась птичка с часами в спинке.
Она сидела, потом вспорхнула и улетела,
И понял Изя, столетний Изя, тараща зенки,
Что худо дело, ох, худо дело, эх, худо дело.

Опять за горло его схватили железной хваткой,
Опять сверкнули в углу над шкафом клыки и когти.
Будь Изя прежним, подпрыгнул б снова в своей кроватке,
А этот просто, держась за сердце, привстал на локте.

Туман в Ярославле

            А.П.

Норштейновский туман над нами проплывает.
Поёживаясь, мы почти не верим, что
Вон там (У-гу! — У-гу!) лежит, как неживая,
Бурлацкая река в декабрьском пальто.

Как Тютчев говорил какому-то министру,
«Рассчитывать на то, что «вспрянет ото сна»,
Примерно то же, что пытаться высечь искру
Из мыла»... Но бывает белизна,

Она же пелена, в которой время-место
Уже важны не так, как то, что есть ладонь
Раскрытая в исконном смысле жеста,
Иконном, в том, в котором смысл — огонь.